Венедикт Ерофеев - Моя маленькая лениниана
Обзор книги Венедикт Ерофеев - Моя маленькая лениниана
Венедикт Ерофеев
•
Моя маленькая лениниана
Для начала — два вполне пристойных дамских эпиграфа:
Надежда Крупская — Марии Ильиничне Ульяновой:
«Всё же мне жалко, что я не мужчина, я бы в десять раз больше шлялась» (1899).
Инесса Арманд (1907):
«Меня хотели послать ещё на 100 верст к северу, в деревню Койду. Но во-первых, там совсем нет политиков, а во-вторых, там, говорят, вся деревня заражена сифилисом, а мне это не очень улыбается».
Впрочем, можно следом пустить ещё два дамских эпиграфа, но только уже не вполне пристойных:
Галина Серебрякова о ночах Карла Маркса и Женни фон Вестфален:
«Окружив его заботой, Женни терпеливо писала под диктовку Карла. А Карл с сыновней доверчивостью отдавал ей свои мысли. Это были счастливые минуты полного единения. Случалось, до рассвета они работали вместе. Но только люди, жившие за стеной, жаловались на то, что у них ночами „не прекращаются разговоры и скрип ломких перьев“» (в серии ЖЗЛ).
Инесса Арманд — Кларе Цеткин:
«Сегодня я сама выстирала свои жабо и кружевные воротнички. Вы будете бранить меня за моё легкомыслие, но прачки так портят, а у меня красивые кружева, которые я не хотела бы видеть изорванными. Я всё это выстирала сегодня утром, а теперь мне надо их гладить. Ах, счастливый друг, я уверена, что Вы никогда не занимаетесь хозяйством, и даже подозреваю, что Вы не умеете гладить. А скажите откровенно, Клара, умеете Вы гладить? Будьте чистосердечны, и в вашем следующем письме признайтесь, что Вы совсем не умеете гладить!» (январь 1915).
* * *Ну а теперь к делу. То есть к выбранным местам из частной и деловой переписки Ильича с того времени, как он научился писать, и до того (1922) времени, как он писать разучился.
В 1895 году он ещё гуляет по Тиргартену, купается в Шпрее. Посетив Францию, сообщает: «Париж — город громадный, изрядно раскинутый».
Но уже в 96-ом году Ильич помещён на всякий случай в дом предварительного заключения в Санкт-Петербурге:
«Литературные занятия заключённым разрешаются. Я нарочно справлялся об этом у прокурора. Он же подтвердил мне, что ограничений в числе пропускаемых книг нет».
Оттуда же он пишет сестрице:
«Получил вчера припасы от тебя, (…) много снеди (…) чаем, например, я мог бы с успехом открыть торговлю, но думаю, что не разрешили бы, потому что при конкуренции с местной лавочкой победа осталась бы несомненно за мной.
Всё необходимое у меня здесь имеется, и даже сверх необходимого. Свою минеральную воду я получаю и здесь: мне приносят её из аптеки в тот же день, как закажу».
Одна только просьба:
«Хорошо бы получить стоящую у меня в ящике платяного шкафа овальную коробку с клистирной трубкой» (1896).
А дальше, разумеется, Шушенское.
«В Сибири вообще в деревне очень и очень трудно найти прислугу, а летом просто невозможно» (1897).
«Я ещё в Красноярске стал сочинять стихи:
В Шуше, у подножия Саяна…
но дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил».
Младший братец его, Дмитрий Ульянов, тоже угодил в тюрьму, и вот какие советы из Шушенского даёт ему старший брат:
«А Митя? Во-первых, соблюдает ли он диету в тюрьме? Поди, нет. А там, по-моему, это необходимо. А во-вторых, занимается ли он гимнастикой? Тоже, вероятно, нет. Тоже необходимо. Я по крайней мере по своему опыту знаю и скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался на сон грядущий гимнастикой. Разомнёшься, бывало, так, что согреешься даже. Могу порекомендовать ему и довольно удобный гимнастический приём (хотя и смехотворный) — 50 земных поклонов» (1898).
И, сверх того, ожидание невесты Надежды Константиновны и будущей тещи Елизаветы Васильевны. Наконец приезжают. Вот как он сообщает об этом приезде своей матушке:
«Я нашел, что Надежда Конс-на выглядит неудовлетворительно. Про меня же Елизавета Васильевна сказала: „Эк Вас разнесло!“ — отзыв, как видишь, такой, что лучше и не надо» (1898).
«Мы с Надей начали купаться».
А когда закончились купальные сезоны — «катаюсь на коньках с превеликим усердием и пристрастил к этому Надю» (1898).
Европа после Шушенского, само собой, дерьмо собачье.
«Глупый народ — чехи и немчура» (Мюнхен, 1900).
«Мы уже несколько дней торчим в этой проклятой Женеве. Гнусная дыра, но ничего не поделаешь» (1908).
«Париж — дыра скверная» (1910).
Блистательные сентенции вроде:
«Я вовсе не нахожу ничего смешного в заигрывании с религией, но нахожу много мерзкого» (1909).
«Мы все ездим с Надей на велосипедах кататься» (1909).
«Ехал я из Жювизи, и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить). Публика помогла мне записать номер, дала свидетелей. Я узнал владельца автомобиля (виконт, черт его дери) и теперь сужусь с ним через адвоката. (…) Надеюсь выиграть». (Париж, 1910).
«Погода стоит такая хорошая, что я надеюсь снова взяться за велосипед, благо процесс я выиграл и скоро должен получить деньги с хозяина автомобиля» (Париж, 1910).
«Я не верю, что будет война» (Краков, 1912).
«А насчёт женского органа пусть напишет Надежда Константиновна» (Краков, 1914).
И драгоценные добавления в письмах Надежды Константиновны:
«Новый год мы встречали вдвоём с Володей, сидючи над тарелками с простоквашей» (январь 1914).
«Собираемся взять прислугу, чтобы не было большой возни с хозяйством и можно было бы уходить на далекие прогулки» (Краков, 1914).
«Сегодня Володя ездил на велосипеде довольно далеко, только шина у него лопнула» (Краков, лето 1914).
О своем друге Максиме Горьком Ильич помнит неизменно:
«Горький изнервничался и раскис» (1910).
«Горький всегда был архибесхарактерным человеком».
Или: «Бедняга Горький! Как жаль, что он осрамился!»
И несколько позднее: «И это Горький! О, телёнок!»
Однако началась война. Бегство из Кракова.
И, «сидючи» в нейтральной Швейцарии, тов. Шляпникову:
«Лозунг мира — это обывательский, поповский лозунг» (17 октября 1914 года).
А милой Инессе Арманд:
«„…Даже мимолётная связь и страсть поэтичнее, чем поцелуи без любви пошлых и пошленьких супругов“. Так Вы пишете. И так собираетесь писать в брошюре.
Логично ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что?… Казалось бы, поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете „мимолётную“ (почему мимолётную) „страсть“ (почему не любовь?). Выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолётные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским.
Странно. Не лучше ли противопоставить мещански-интеллигентски-крестьянский брак без любви пролетарскому браку с любовью» (24 января 1915).
И ей же:
«Требование „свободы любви“ советую вовсе выкинуть. Это выходит действительно не пролетарское, а буржуазное требование. Дело не в том, что Вы хотите субъективно понимать под этим. Дело в объективной логике классовых отношений в делах любви» (17 января 1915).
И опять ей:
«Если уж непременно хотите, то мимолётная связь = страсть может быть и грязная, может быть и чистая» (24 января 1915).
«У нас опять дожди. Надеюсь, небесная канцелярия выльет всю лишнюю воду к Вашему приезду, и тогда будет хорошая погода» (4 июня 1915). «Крепко, крепко жму руку, мой дорогой друг».
И необходимость постоянно печатать свои очередные брошюры с очередными тезисами. Спустя два с лишним года, уже будучи вождём большевистского правительства, он будет давать такие распоряжения:
«Реквизировать 30 000 вёдер вина и спирта в винных складах. Есть ли бумажка от Военно-Революционного Комитета, чтобы спирт и вино не выливалось, а ТОТЧАС же были проданы в Скандинавию? Написать её тотчас» (9 ноября 1917).
А пока он не вождь, тов. Карпинскому:
«Дорогой товарищ! Мы ужасно обеспокоены отсутствием от Вас вестей и корректур (моей брошюры). Неужели наборщик опять запил?» (20 февраля 1915).
Тов Зиновьеву:
«Не помните ли фамилию Кобы? Привет, Ульянов». (3 августа 1915).
Тов. Карпинскому:
