Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич

Старший пастух артели Бюрчя Азыдов, как-то возвращаясь поздно, наехал случайно на злоумышленников, приструнил батраков Лиджи.

— Проезжайте, дядя, своей дорогой! — не без наущения своего хозяина отвечали те. — Земля общая.

Дело кончилось тем, что один скирд пастухи Лиджи развалили совсем, и сено затоптала отара…

— Ишь ты, раз всем принадлежит — значит, надо добро в дерьмо переводить! — кричал, ощетинившись, Бюрчя. Он готов был изрубить нерадивых пастухов малей, но Бамбыш остерегал его от опрометчивого шага.

Председатель все еще надеялся уговорить Лиджи слить свою отару с общественной — как заметно прибавилось бы сразу и коров и овец в колхозе! Но Лиджи, не говоря ни да, ни нет, продолжал вести свои дела наособицу. И так же воровски гонял стадо к скирдам. Вот и сегодня общественное стадо — домой, а буренок Лиджи пастух потихоньку погнал от хотона. У Бюрчи все в душе клокотало: «Если Лиджи пренебрегает нашим мнением, придется проучить, хоть плюну в его бесстыжие глаза — и то отрада», — размышлял он, разворачивая коня. По знаку отца, Анджа погнал колхозных овец в хотон, а сам Бюрчя направился в отдаленную ложбину.

Подъехав к стаду у колхозных скирд, Бюрчя молча ткнул кнутовищем в плечо пастуха.

— Эй, парень, проваливай, пока до беды не дошло.

Пастух вроде струсил, прикрикнул на буренок, но повел недобрым глазом и на Бюрчю:

— А катитесь вы все!.. И Лиджи хорош, и ты не лучше!.. Нет бы с самим хозяином поговорить, ты на меня кнутом замахиваешься!

Пастух явно хлебнул араки: ни старших, ни уважаемых для него сейчас не существовало.

— Где твой хозяин?

Пастух махнул рукой в конец лога. На маковке небольшой копны восседал человек, подобрав под себя ноги. И уже кричал что-то Бюрче, подзывая его рукой.

Бюрче никто не поручал охранять заготовленное впрок сено. Чабанской работы по горло! С отарой в пятьсот голов едва справляются трое. А Бюрчя правит стадом на пару с сыном, да и не очень-то крепок в кости еще паренек, считай — мальчишка! Но не мог он стерпеть бесхозяйственности. Характером Бюрчя был добрый работник, не любил людей, что стоят у дела с прохладцей… Ходил в батраках у Бергяса, после у Лиджи, вроде бы не за свое кровное радел, да не утерпит, бывало, выговорит такому же пастуху, как он сам, если тот поленится перегнать стадо на свежую травку или задержится напоить овечек в жару…

— Скотина — тоже душа живая, — увещевал он напарника. — Есть, пить хочет…

Лиджи восседал на колхозной копне, будто на ковре у себя дома. Бортха рядом и деревянная чаша. Ощерив крупные зубы в деланной улыбке, он знаком приглашал Бюрчю приложиться к чаше с аракой.

Смолоду Лиджи считался во всем роду Чоносов самым дюжим. Тучный, в шесть пудов весом, но был необыкновенно проворен и побеждал в единоборстве любого. Этот толстяк вскакивал на необъезженного коня с такой ловкостью, что молодые только ахали от удивления. Сграбастает кого цепкими толстопалыми лапищами, не отпустит, пока противник не запросит пощады.

Как-то подвыпив в кругу гостей, Лиджи попытался вставить слово в застольную беседу, и вышло это на редкость нелепо. Гости взорвались смехом. Бергяс не стал потешаться над младшим братом, сказал строго:

— Сила есть, ума не надо!.. Бог не может наделить одного человека сразу двумя достоинствами.

И поучил и защитил от насмешек.

Сейчас Лиджи под шестьдесят, но сам он еще не замечает в себе старости, хотя лицо его потемнело и осунулось, а на темени разрослась большая плешь.

Бюрчя привязал своего коня рядом с конем Лиджи, сладко похрустывавшим сеном, и пробормотал привычное «мендевт» своему бывшему хозяину.

— Здравствуй, Бюрчя! — раздельно и громко крикнул Лиджи с копны. — Лезь ко мне, здесь посуше… Хвати глоток с устатку!

— Благодарствую! — недовольно ответил Бюрчя. — Забыл, что ли, не пью!

— Все пьют, а Бюрчя отказывается, — насмешничал Лиджи. — Ты же сейчас большой человек, колхоз чилян! [74] А раз так — должен быть сильным! Понимаешь, сильным! А откуда силы взять, если не пить чай и араку?

— Зачем мне лишняя сила? За отарой ходить силы достанет… А бороться на кругу — мои годы вышли! — с неприязнью проговорил Бюрчя.

— А-а, боишься? — захохотал во всю глотку Лиджи. — Силы нет, а пришел драться! Прогонять меня пришел от скирды? Да я вас всех с грязью смешаю, и тебя, и твоего зятя!

Бюрчя молчал, раздумывая: вступать ли ему в дальнейшие разговоры с пьяным человеком. А Лиджи, подняв лежавший рядом прутик конского щавеля, сломал его о колено, сложил прутик вдвое и снова сломал, и, когда остались одни обмусоленные обломки, протянул их Бюрче.

— Вот что сделаю с тобой и Бамбышем!

У Бюрчи дыхание зашлось от негодования. Коленки его противно задрожали. Калмыки говорят: «Выложенный верблюд боится мертвого верблюда-самца». Для Бюрчи нынешний Лиджи значил не больше, чем тот самый верблюд-кастрат. Лиджи только на словах страшен, только на словах его спесь. Но ведь не всякий табунщик видит Лиджи таким. Вон те двое, что живут пока на подачках мироеда, да и еще кое-кто оглядывается на Лиджи. «Эх, надо бы сбить с него спесь, — лихорадочно соображал в эту минуту Бюрчя, — но как? Он против Лиджи что комар. В молодые годы тот на спор убил кулаком теленка…»

Бюрчя постепенно справился с дрожью, которая будто отголосок давней боязни, болезни страха перед Бакуровыми, охватила его тело. Нерешительность Бюрчи была истолкована Лиджи по-своему.

— Прикусил язык? Вот так бы и давно! — сказал он, чуть подвинувшись в сторону, словно освобождая Бюрче место на копне. — А теперь садись, будем говорить.

Не дождавшись, когда Бюрчя сядет, Лиджи рванул его за ворот шубейки и потянул к себе. Бюрчя, потеряв равновесие, сунулся носом в сено.

— Э, да ты уже хватил где-то, — хохотал Лиджи. — Чуть тронул — и ты уже с копыт долой.

Бюрчя влез на копну, сел не рядом, напротив. Лиджи налил из бортхи в чашку, хлебнул.

— На! — ткнул чашку в руки Бюрче. Бюрчя отказался.

— Ну вот что, товарищ колхозный скотарь!.. Будешь пить или нет — дело хозяйское… Станешь разговаривать со мною или будешь нем, как рыба, — мне тоже плевать, главное — слушай мои слова: не смей трогать мой скот! Где хочу, там и пасу!

Бюрчя смотрел на Лиджи и чувствовал, что их разделяет какая-то зыбкая завеса. «Страха», — подумал Бюрчя. Слова Лиджи доходили до его сознания, он понимал всю их невозможность, но руки и ноги сами собой рвались выполнить приказ. Бюрчя в эти минуты переживал какое-то состояние отрешения от прошлого… Он видел перед собою лицо Лиджи — повелительное, злое… Когда-то этот самый Лиджи мог не только словом, а одним жестом послать его, куда хотел. Страшны и сейчас подернутые красными жилками глаза Бергясова брата, а слова еще страшнее. И в руках достаточно силы!

Только сам он весь — с глазами, руками, голосом как бы перестал быть опасным для Бюрчи. Пусть споткнулся Бюрчя. Ладно — оробел перед властным взглядом прежнего господина… Но что-то было и в самом Бюрче уже иным!.. Ему хотелось сбросить с себя остатки страха. Хотелось не бояться!.. Вот взял и не выпил! Не выпил же, хоть ему приказали эти сжатые в полоску злые губы. «Сейчас… встану, — внушал сам себе Бюрчя. И действительно встал. — Возьму и плюну ему в рожу!.. Ну-ка, Бюрчя, — подбадривал он себя. — Не робей!»

Однако не плюнул поднявшийся над прежним хозяином Бюрчя. Что-то помешало ему поступить так.

— Будешь прогонять мой скот? — сузив глаза, прошипел, ухмыляясь, Лиджи. — Отвечай! Дай зарок!

— Буду! — четко ответил Бюрчя.

Лиджи даже вскочил от неожиданности и с размаху ударил Бюрчю по лицу: он часто бил его прежде. Бюрчя узнал в этом ударе прежнего хозяина.

— Уходи с копны! — проговорил Бюрчя, сжимая кулаки. — Прикажи отогнать скот!

Лиджи снова дернул его на себя. Они оказались лицом к лицу. Вздрогнула копна, опрокинулась бортха.

И тогда Бюрчя решился. Подскочив, он боднул своего врага по-бычьи головой. Голова Бюрчи угодила в подбородок, и Лиджи опрокинулся.