Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич
Два года назад Араши отправился в Москву на курсы в «Свердловку». Для Араши, пришедшего в революцию через страдания народные, без теоретической подготовки, курсы казались открытием мира заново. Он с головой влезал в науку… Чапчаевым дали небольшую квартирку в Спиридоньевском переулке.
Все эти годы Вадим получал от друга письма, иногда совсем короткие, а в другой раз побольше. Но разве на листке бумаги передашь все, что на душе? Другое дело — поговорить в добром застолье. За годы совместной работы они сошлись так, что понимали друг друга с намека. Вадим всякий раз волновался перед встречей. Ему вспоминалось их первое знакомство в хотоне Чоносов и долгий разговор сразу после Октября, когда Чапчаев прибыл за разъяснением, как быть с горластым атаманом Босхомджиевым, поселившимся по велению строптивого князя Тундутова в земской управе. «Да, за эти годы Араши вырос, стал заметен издалека! Мог ли я думать об этом четырнадцать лет назад, когда судьба свела нас в кибитке Бергяса! С каждой встречей мы становились сильнее от нашей дружбы… И смелости прибавилось!»
При первом знакомстве Араши напоминал только что оперившегося орленка. Однако еще желторотого, которому вполне могли обломать крылья! И не пощадили бы, долго не стали терпеть его правдолюбства. Степь любит сильных — это известно каждому. Народ давно лишили этой силы. И лишь единицы, подобные Араши, не шли на поклон к власть имущим. Араши тогда не сробел, а тут подошла помощь… «Без таких, как Чапчаев, — размышлял теперь Семиколенов убежденно, — не скоро в степь пришло бы обновление!»
С такими светлыми думами о друге Вадим Семиколенов теперь отмеривал километры по столице, отыскивая Спиридоньевский… Наконец замелькали близкие номера домов. Дверь перед гостем распахнула Булгаш — невысокая ростом проворная калмычка с радушным выражением лица и приятно-певучим голосом.
Хозяина дома не оказалось. «На занятиях!» — объяснила Булгаш. Как всегда веселая и общительная, одетая по-московски модно, женщина предложила гостю чашку чая. Вадим помнил о возрасте супруги Чапчаева, было ей немногим больше тридцати. Однако короткая стрижка делала Булгаш совсем девчонкой. На шум в прихожей выбежал из другой комнаты пятилетний Анатолий, кинулся к дяде Вадиму, а восьмилетний Борис, сидя за книгой, наблюдал из-за стола, как дядя в гимнастерке с двумя орденами причесывается у зеркала… Сели за чай. Но вскоре стремительно вошел сам Араши. Друзья обнялись, постукивая друг друга ладонями по плечам.
— Сегодня весь день, — признался Араши, — не давало покоя предчувствие… Так и влекло к очагу! Поэтому раздумал идти в библиотеку после лекций…
Булгаш принесла мужу и гостю большие пиалы крепко заваренного чая.
— Давай, брат, рассказывай, как там у нас?
Через пять минут они уже сидели на диване, забыв обо всех остальных в доме. Булгаш пыталась напомнить мужу:
— Человек с дороги, пусть поест, а времени на разговоры хватит.
— А вот я его помучаю сначала, пусть он с большим аппетитом поужинает!
И он опять принимался тискать друга в объятиях, будто пробовал свою силу.
Вадим очень любил Араши вот таким: распахнутым, неугомонным, резко размахивающим руками. Тот в свою очередь, слушая гостя, не забывал покрикивать на жену:
— А ты, Булгаш, свое дело твори: про ужин мы помним!
Вадиму он сказал, когда стол был уже накрыт со всей щедростью, на какую была способна заботливая калмычка:
— У наших предков, ойратов, был трогательный обычай братания. Мальчики и юноши обменивались подарками и становились андами, назваными братьями. Содружество считалось выше кровного родства. Анды — как одна душа, никогда не оставят один другого в беде, выручат, хоть свою голову надо сложить. Если ты сотворил зло анду, то тебя ждало презрение со стороны ближних и дальних. Вот и мы с тобою, Вадим, хотя и не побратались по обычаю, но оказались близкими по духу. У нас что ни на есть самое неизбывное братство, — говорил возбужденно Араши. — Ты помог калмыкам, да и мне ведь не однажды подавал руку в нелегкую пору…
— Было кому подать руку! — заметил Вадим. — Другому и подашь, но он ее тут же уронит, а то и запачкает!
— Немало прекрасных русских людей, бескорыстных, щедрых сердцем, пало за счастье других… Ты вот уцелел, Вадим, в той кровавой сече. И я вдвойне счастлив быть рядом, идти вместе дальше!
Араши не мог удержаться от простых и душевных слов, радуясь этой очередной, совсем не случайной их встрече.
— Ну, ладно! — остановил его Вадим, слегка хмурясь от избытка добрых слов. — То же самое, если не больше, я мог бы и о тебе сказать… Пусть лучше хорошие слова остаются в сердце. Не забывай, Араши: я ведь не женщина…
Араши взял стопку.
— Э-э, Вадим! — остановил его хозяин дома. — У нас пьют прежде всего за здоровье гостя.
Вадим не стал спорить. Он поднялся и поклонился хозяйке.
На столе появились рыба, мясо, овощи и фрукты. Араши сам удивлялся: как все это удалось раздобыть супруге курсанта? И тут же с нежностью подумал о Булгаш: «Ради гостя выложит и последнее! Но ведь какой он гость в этой семье? Кажется, никогда с ними не расстаюсь, всегда в моем сердце».
— Знаешь, Вадим! — вспомнил вдруг Араши. — Был такой восточный философ, Шакья-Муни, создал он учение о том, что все беды в человеке от пресыщения и соблазнов… Всякие желания — источник страданий и даже смерти. Отказавшись от соблазнов, человек избавляется и от мук душевных. Даже от смерти!.. А вот коммунисты доказали иное! Лишь тот, кто одухотворен высокими помыслами, стремлением делать жизнь прекрасной не только для себя, но и для других, не казнятся муками совести, а достойные свершения делают имя человека бессмертным.
Гласный спор новоявленного философа Араши Чапчаева с древним Шакья-Муни, видимо, уж не однажды звучал в застолье этой гостеприимной семьи. Булгаш попыталась остепенить мужа осторожным напоминанием о том, что еда остывает.
Вадим поддержал хозяйку, завзято орудуя вилкой и ножом.
— Папа, а какой он из себя, этот Шакья-Муни?.. Ты его хоть раз видел? — прозвучало с края стола.
— Я его не видел, сынок… Но его учение проповедовали богачи. Они призывали бедных к воздержанию во всем и покорности судьбе. Эта наука отбросила развитие всего народа на несколько столетий назад, мутила самосознание других.
— Араши, ты сейчас действуешь нисколько не лучше Шакья-Муни: угощаешь гостя проповедями, — напомнила Булгаш.
Вадим сказал, прекращая трапезу:
— Очень даже любопытно! Я вижу, учишься ты прилежно, как в свое время наставлял грамоте юных калмыков.
Араши промолчал. Поковырявшись в тарелке, сказал:
— Булгаш права! Давай поговорим о том, что нам ближе сейчас… Сколько мы с тобой не виделись? Два года. Многое за это время переменилось. Вот и тебя, Вадим Петрович, год назад перевели из улуса в Астрахань, ты теперь в обкоме… А как Церен Нохашкин там? Он ведь избран секретарем. Выходит, вырастил парня себе на смену?
Булгаш не утерпела со своим вопросом:
— И о Нюдле не забудьте сказать! Учение она закончила?
— Работает детским врачом! — ответил Вадим. — А Церен, что ж? Возмужал, не узнаете… Район его из лучших.
— Я всегда почему-то боялся: вот-вот переведут тебя в Москву, и тогда мы не устоим, — сознался Араши.
— Сам никуда не напрашиваюсь, но в работе нашей все может случиться, — спокойно отнесся к своему будущему Вадим. — Не только меня, и тебя могут задержать здесь в Москве… Столица теперь для каждого стала близкой.
Араши заметил озабоченно:
— Мне осталось учиться месяц… О назначении пока не говорят. Но скорее всего уедем домой… Как хотелось бы, хоть немного, вместе поработать!
— Поработаем! — воскликнул Вадим. — Обычно по окончании «Свердловки» выпускники идут в распоряжение Совнаркома. Но для национальных кадров делается исключение. Многие рассылаются по домам… Умелых людей еще недостает на местах.
— Думаю, что это правильно, — заключил Вадим. — Калмыки заждались тебя, Араши! Намечаются большие перемены в степи. Надо учить людей жить оседло, пахать землю, растить хлеб. Но и о скоте не забывать. Да и учиться всем крестьянам пора! Революция должна принести культуру в джолумы. А там и джолумы на слом… В общем, нужны толковые люди в руководстве, чтобы народ за ними пошел. О тебе вспоминают степняки, Араши! Не забывай и ты о них.
