Бела Иллеш - Избранное
Что можно было на это ответить? Правительство никак не могло сказать чешскому общественному мнению, что оно ведет войну против Советской Венгрии настолько энергично, что сжигает целые деревни, заставляет убивать раненых, вешать даже женщин и детей. Точно так же чехословацкий премьер-министр Тусар никак не мог сообщить чешскому народу о том, что политику чешского правительства диктуют французы и что он, глава чешского правительства, без разрешения посланных в Прагу в качестве «наблюдателей» французских банкиров ни одного шага сделать не может.
Как когда-то римские полководцы по окончании войны возвращались к плугу, так и Седлячек вернулся с поля битвы в кафе. Он проводил там четыре-пять часов в день, играя в домино. В это время он пил пиво и черный кофе, курил сигары и ругал правительство. Один из двух подаваемых ему к кофе кусков сахару он всегда прятал в жилетный карман. В кафе он устраивал все свои делишки как герой и как агент по продаже пива. В качестве героя он давал интервью. В качестве главного агента картеля пилзенских пивных заводов зарабатывал деньги. Много денег. Но это не удовлетворяло его. И сейчас, как перед наменьской битвой, его снова мучила жажда воинской славы — именно потому, что он очень любил деньги, ему хотелось стать военным министром — это выгодное дело в пацифистской республике.
И он, по всей вероятности, добился бы своей цели, если бы постоянно не придирался к Клейну. Чтобы избавиться от «наменьского героя», старый конкурент Седлячека Клейн выдвинул его кандидатом на пост правительственного эмиссара «по русинскому вопросу». Клейн позаботился и о том, чтобы несколько оппозиционных газет энергично потребовали возложения на «наменьского героя» миссии разрешения «трудного и крайне важного русинского вопроса». По настоянию Клейна оппозиционная пресса придавала «русинскому вопросу» очень большое значение и убеждала общественное мнение в том, что «освобожденные русинские братья с полным правом требуют, чтобы вершение их судеб было отдано в энергичные руки «наменьского героя».
Читая статьи, напечатанные «по русинскому вопросу», Седлячек сразу же понял, откуда ветер дует, и придумал очень хитрый план для отражения наглого наступления Клейна, но не мог осуществить его, так как его телеграммой вызвали в Пилзен.
Директор картеля пивных заводов принял своего главного агента очень сердечно.
— Господин Седлячек, вас ждет на русинской земле большая, великая задача, — начал директор.
— Я не знал, господин Новак, что вы интересуетесь политикой.
— Политикой? Бросьте! Меня интересует только пиво да еще театры. Признаюсь, я очень люблю оперетты Легара, Лео Фалля, Штрауса… Поверьте мне, господин Седлячек, как венская оперетта не имеет себе равных, так и пилзенское пиво лучше всяких других напитков в мире. Но мы уклоняемся от темы. Если вы будете полномочным правительственным эмиссаром Подкарпатского края, наш картель избавится от большой опасности.
— Что вы, господин Новак! Много ли можно продать пива в такой нищенской стране, да к тому же пьющей преимущественно вино, — ответил очень раздраженно Седлячек.
— Очень мало. Почти ничего. Но речь идет вовсе не об этом, господин Седлячек. Послушайте меня… Я вижу, господин Седлячек, у вас сигара неважная. Возьмите другую, темную. Это настоящая гаванская. Так, так. Да… Вы знаете, господин Седлячек, что я хороший чешский патриот и хороший республиканец и что в свое время, во время габсбургского режима, я только по принуждению согласился принять титул советника двора. Значит, я от чистого сердца радуюсь тому, что республика освободила Подкарпатский край. Радуюсь этому не только как патриот, но и как скромный работник чешской пивной промышленности. Подкарпатский край означает много леса — стало быть, дешевые бочки для чешского пива, для этого значительного источника национального благосостояния. Но, к сожалению, русинский край таит в себе и некоторую опасность, именно для пивной промышленности. В Подкарпатском крае производится много вина, к тому же очень дешевого. Что станет с чешской пивной промышленностью, что станет с трезвым, трудолюбивым, стоящим на высоком уровне культуры чешским народом, что станет со всеми нами, господин Седлячек, если в каждом пражском и брновском трактире будут разливать дешевое вино? Мы же уподобимся привыкшим к поножовщине и занимающимся большевизмом венграм. Но если вы, как полномочный правительственный эмиссар Подкарпатского края, будете регулировать тамошнее производство вина…
Так получилось, что чешское правительство, по требованию общественного мнения, назначило «наменьского героя» правительственным эмиссаром Подкарпатского края, а Эрне Седлячек под нажимом картеля пивоваренных заводов дал согласие на это назначение. Таким образом, через четыре недели после падения Венгерской Советской республики над «освобожденным» русинским народом властвовали два правителя — французский генерал и чешский агент по продаже пива, бывшие полновластными и независимыми друг от друга господами.
Встреча в лесу
Приехав в Подкарпатский край, Седлячек уже знал, что его посадили на шею генерала Пари в качестве «полномочного эмиссара» потому, что советник Лихи наговаривал в Праге на французского генерала. Узнав об этом, Седлячек по дороге из Праги в Ужгород решил подружиться с Лихи, но, познакомившись с ним, изменил свое решение.
«Сначала нужно сломать хребет Лихи», — подумал он.
Лихи видел в посланном из Праги правительственном эмиссаре своего союзника. Когда, спустя десять дней после прибытия Седлячека, они впервые очутились с глазу на глаз, Лихи многословно и с полной откровенностью информировал Седлячека о господствующих в Подкарпатском крае «марокканских порядках». Седлячек внимательно выслушал длинный доклад воинствующего гуманиста и, тепло поблагодарив его, изложил советнику свою точку зрения, которая сводилась к тому, что как события последних лет подготовили почву для военной диктатуры, так и военная диктатура, в свою очередь, создает предпосылки для подлинно демократического режима. В конце своей не очень ясной речи, которая произвела на Лихи большое впечатление именно своей туманностью, Седлячек указал, что, по его мнению, военная диктатура будет продолжаться лишь до тех пор, пока теоретически образованные сторонники демократии, гуманизма и пацифизма не установят связи с широкими народными массами.
Слушая Седлячека, Лихи одобрительно кивал головой. Затем, когда Седлячек замолк, глубоко вздохнул:
— Да, да, я совершенно согласен с вами, господин правительственный эмиссар. Ваш план превосходен. Затруднение заключается только в том, что у народа нет никакого чутья к «гуманизму и пацифизму». По крайней мере, у живущего здесь народа. Бывали ли вы, господин правительственный эмиссар, в русинской деревне? А я был. Пытался завоевать русинский народ для демократии. Не моя вина, а позор русинскому народу, что моя попытка не имела большого успеха. Со своей стороны я сделал все. Да.
— Когда я впервые поехал в русинскую деревню, — продолжал профессор Лихи таким тоном, словно читал лекцию, — меня приняли за налогового инспектора. Чуть не избили. Во второй раз я, безопасности ради, взял с собой шесть жандармов. И все же я нашел деревню пустой. Дома оказалась только одна старушка. Старая ведьма ожидала нас у церкви, сидя на корточках. Жандармы начали ее расспрашивать. Но так как ведьма по-хорошему говорить не хотела, то жандармы забыли те высокие идеи, ради распространения которых мы приехали в деревню, и сильно отколотили ее. Когда я вырвал старуху из их рук, она была чуть жива. Ведьма поняла, что я ей желаю добра, и тут же стала смотреть на меня иначе. Я передал ей носовой платок, которым она стерла с лица кровь, и тут же попросила у меня несколько крейцеров, чтобы купить свечку, — я забыл имя того святого, которому она собиралась поставить свечку. Используя жандармского фельдфебеля в качестве переводчика, я объяснил, что святые не помогают народу, и обстоятельно изложил ей реакционную сущность религии. Доказал ей, что бедствия народа можно излечить одним лекарством, вернее двумя — гуманизмом и пацифизмом.
— Ты желаешь добра моим односельчанам? — спросила старуха.
— Да, только добра.
— Тогда я тебе скажу, где находятся наши. Скажу, если ты ответишь мне на один вопрос.
Я почувствовал себя так, господин правительственный эмиссар, будто попал в мир народных сказок.
— Отвечу, матушка, как не ответить, — заверял я ее, — спрашивай!
И представьте себе, господин правительственный эмиссар, старая ведьма вытащила обеими руками из дорожной пыли дерьмо и, подсунув к моему носу, осмелилась спросить меня… меня!
— Если ты желаешь добра народу, ответь, в какой руке у меня коровий помет, а в какой лошадиный?
