Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
После сна у жаркой печки лежать на снегу было холодно, дуло за воротник, в рукава, ноги в изношенных сапогах быстро озябли, и Костя все время шевелил пальцами, чтобы они не отмерзли; хорошо, хоть на руках теплые варежки, мать прислала с оказией.
Он приподнялся, прислушался чутким ухом и пополз, оберегая винтовку, туда, откуда доносился голос Алибия.
— А я тебя потерял! — сказал тот обрадованно. — Давай к первому эшелону. Скажи Павлову, что мы ждем сигнала к атаке. Ребята уже озябли, пора бы и разогреться, а то обморозятся зря.
Пригнувшись, Костя побежал вдоль линии, мимо залегших красногвардейцев. Посвистывание пуль и взметнувшийся впереди огненный сноп взрыва согнали его с насыпи, но внизу он стал проваливаться в снег и пополз, уже различая стоявший впереди состав.
«Пока буду рыть носом сугробы, пристреляются казаки, разнесут вагоны в щепки, и ребята застынут на снегу. Эх, была не была!..» Он вскочил и, почти не пригибаясь, помчался по расчищенной насыпи.
У соседнего эшелона толчея: сгружали пулеметы и ящики с патронами. Значит, будет большой бой, и лишние составы отойдут назад, освободив место бронепоезду. Костя поднырнул под вагон и, побежав на другую сторону насыпи, увидел частые беглые огни в станционном поселке, а невдалеке черный кулак водонапорной башни, грозивший бузулукским эшелонам. Пули свистели беспрестанно, и связной, задыхаясь от бега, от леденящего ветра, сообразил, что огни в поселке — мельтешенье выстрелов, что стреляют беляки и каждая пуля может попасть в него, но он не лег, а еще наддал и, миновав разгружавшиеся платформы, проскочил на «свою» сторону насыпи у самого паровоза, уже погнавшего белые клубы пара.
Павлов словно поджидал его на бронепоезде — спрыгнул навстречу и дал письмо для Джангильдина.
— А этот пакет передай Цвиллингу, он в эшелоне, идущем впереди нашего. Лети, старик! На ноги надейся, но не стесняйся и приземляться. Где настильный огонь, на пузе ползи! Понял? Запомни на всякий случай: ударим из пушек, а потом сигнал к атаке — красная ракета.
Не успев перевести дыхание, Костя пустился обратно.
58Теперь он считал себя уже обстрелянным бойцом. Но когда Джангильдин, приняв от него письмо, сунул ему еще одно для Павлова, Костя подумал: «Хорошо вам тут: лежите, постреливаете вместе и в атаку пойдете гуртом, а я бегай, как заяц!» В следующий миг он жгуче устыдился этой мысли и снова побежал вдоль насыпи в сторону головного бронепоезда, пригибаясь от посвиста пуль. «Как стрижи визжат, проклятые!..»
В памяти мгновенной вспышкой возник летний день, жара, высокий берег реки, изрытый норками, в которые, как черные молнии, с разгона ударялись стремительные птицы и каждая точно попадала в свою… Так, наверно, и Костя летел сейчас, пока взрыв снаряда, раскидавший впереди и шпалы, и рельсы, и мерзлую землю, не сбил его с ног могучим толчком воздуха.
«Это и есть взрывная волна!» — С трудом приподнявшись, Костя посмотрел на стиснутое в кулаке письмо Джангильдина и, сразу подскочив, придерживая винтовку, опять помчался вперед.
Но уже не оказалось на прежнем месте бронепоезда, как не было и эшелона, где находились матросы Павлова. За короткое время произошла передвижка на линии, и туда, где недавно гремел огневой шквал, устремилась, оторвавшись от железнодорожной насыпи, сплошная черная масса, подминая под себя сугробы. Выстрелов Костя почти не слышал, — хотя повсюду вспыхивали ружейные огни, только сплошное, грозное «а-а-а» раскатывалось окрест, и он, увлекаемый общим потоком, свернул с прямого пути, сбрасывая на бегу винтовку со штыком, колотившуюся за его спиной.
Столько людей в матросских бушлатах, тоже с винтовками наперевес, бежало впереди, и справа, и слева, что казалось почти невозможным, чтобы Костя смог встретить хоть одного казака. Стрелять и издали, и в упор ему уже приходилось, но, когда вылетел прямо перед ним плечистый, на черном коне казак с пикою, Костя не растерялся, а подумал с отчаянием: «Не достану штыком, а он пырнет…»
Винтовка сама взметнулась, выстрел ударил в крутую грудь вставшего на дыбы коня. Пика, выброшенная могутной дланью, пролетела мимо и нырнула вместе с рухнувшей лошадью в снег, а казак — борода лопатой, как медведь, попер на Костю, правой рукой шаря у себя на боку.
«Шашка? Черт!» — не то вскрикнул, не то подумал Костя и, подавшись вперед, прикладом, точно дубиной, ударил казака, свалил и сам, споткнувшись, упал. Кто-то набросился сверху — настоящая куча мала образовалась в сугробе…
Атака матросов решила исход дела. Несмотря на численный перевес, казаки отступили в заснеженные степи и двинулись в сторону Переволоцкого.
В жарко натопленном помещении станции Костя разыскал Павлова. Смущаясь перед бравым командующим за опоздание, протянул письмо Джангильдина.
Павлов, еще горячий после боя, в распахнутом бушлате, взял письмо, прочитал и рассмеялся молодо, задорно:
— Все разыграно как по нотам, товарищ адъютант! Можешь считать поручение выполненным. Тебе советую: в другой раз, орудуя прикладом, не горячись, не переламывайся вперед, чтобы устоять на ногах. А то всегда будешь пахать носом землю. — Он улыбнулся Косте почти нежно, но по плечу ударил тяжело: — Молодец, Туранин! Мы с тобой в атаке рядом оказались, и я видел, как ты действовал. Вот посмотри на своего крестника.
Петр Алексеевич Кобозев, тоже нараспашку стоявший посреди тесного помещения, махал зажатой в руке папахой, подзывая Костю к себе.
— Почему… крестника? — спросил Костя.
— Да не он крестник, а вот этот бородач: его ты крестил прикладом.
И только тогда Костя увидел подстриженного в кружок обрубом пожилого казака со связанными за спиной руками. Спутанные волосы его были в крови, кровь запеклась и на окладистой, вполгруди бороде.
— Командир сотни из Илекского городка, — отрекомендовал Павлов. — Поспешили они на помощь своим братцам оренбургским казакам, да поздновато спохватились. Много еще у вас войска снаряжается в поход?
Казак презрительно молчал, щуря пронзительные, злобно и молодо горевшие глаза, горбатый, покривленный в сторону нос придавал ему сходство с коршуном.
— Чего молчишь, дядя? — с легкой иронией спросил Кобозев.
— Я тебе скажу, племянничек: сроду мы с табашниками зазорну дружбу не важивали, а с вами, большевиками, у нас один разговор — шашка востра.
— Мы сами к вам с дружбой не напрашиваемся, — сказал Павлов строго. — Вы, царские прихвостни, только зря путаетесь поперек нашей дороги с атаманом Дутовым. Все равно раздавит вас колесо истории.
— Посмотрим, кто кого! — мрачно пригрозил казак, которого бесила молодость красного главкома. — Ты, матрос, сам путаешься поперек нашей пути. Мы свои земли, волю казачью, веру Христову отстаивам, а тебе у нас чего надобно? Зачем ты этих широкоштанных архаровцев к нам приволок? Толчитесь, бесы, да не в нашем лесе! Или вас завидки берут, на нашу жизню глядючи?
Допрос пленного грозил превратиться в дискуссию. Пользуясь передышкой, в маленькое, закопченное махрой, провонявшее керосином помещение станции набились озябшие красногвардейцы, и Павлову, как и Кобозеву, не хотелось, чтобы за контрреволюционером осталось последнее слово.
— Нам ваша жизнь позорной кажется, и завидовать вам мы не можем, — возразил Павлов. — О Христе толкуете, а живете по-волчьи. Не бог, а земля да скотина у вас самое главное, ради этого вы у царя опричниками были. А Ленин сказал: земля должна принадлежать всем трудящимся.
— Ле-енин! — перебил казак, лютуя и потому забыв об осторожности. — Зря гуторили, что все бешены давно перевешаны, самый-то вздорный остался.
— Ну, старик, раз ты такая зловредная контра, придется с тобой по-другому! Именем революции судить тебя будем.
Павлов с трудом подавил гнев и остановил красногвардейцев, готовых убить казачьего офицера.
«Вот гадюка, живучий какой! — подумал Костя. — Ведь я его со всей силой бил, а только вдавил в снег да раскровенил малость. Значит, это матросы на нас навалились…» Но, сколько он ни напрягал память, не мог вспомнить, как сам выбрался из сугроба.
— Теперь ты у нас герой, — серьезно объявил Кобозев. — Вот так все понемножку учимся воевать. Голова-то не болит?
— Нет! — Костя с простодушным удивлением посмотрел на него. — Чего ей болеть?
— Чего? — в глазах Кобозева засветились уже знакомые Косте искры смеха. — А шапка на тебе цела?
Костя схватился за голову: вместо его потертой шапки с красным бантом на нем, оказывается, была нахлобучена матросская ушанка.
— Это Сергей Дмитрия успел надеть, — сказал адъютант Павлова. — Он и казака уложил, который тебе отвесил за твоего крестника. На счастье плашмя отвесил, потому что его самого из седла высадили.
— Не помню я…
