Евгений Петров - Том 1. Двенадцать стульев
– Не перебивайте меня, о высокочтимый шеф, – ответила Шахерезада, тряся серьгами. – Быть может в Москве еще одна такая контора. Ведь один Госплан всеведущ и всемудр. Итак, я продолжаю. И были в этой конторе два начальника. Одного звали Фанатюк…
– Как! – снова воскликнул Фанатюк с раздражением. – Речь идет обо мне?
– Все возможно на свете, – уклончиво заметила Шахерезада. – В адресном столе под литером Ф. значится, может быть, несколько Фанатюков. Итак, я продолжаю. Другой начальник носил мелодичную фамилию Сатанюк.
При имени своего врага товарищ Фанатюк вскочил.
– Однако, – закричал он, багровея, – это переходит все границы! На свете не бывает таких совпадений!
– На свете бывают и не такие совпадения, – сурово сказала делопроизводительница. – Если угодно, я могу прекратить рассказ, который, впрочем, обещает быть весьма интересным.
– Нет, нет! – воскликнул товарищ Фанатюк. – Рассказывайте, рассказывайте! Я, в конце концов, не против самокритики!
И Шахерезада, прерываемая возгласами удивления и возмущения, продолжала рассказ.
– Итак, начальников было двое, и, вместо того чтобы помогать друг другу в работе, они боролись между собой. И в жарких схватках они потянули за собой всю контору, и служащие разделились на два лагеря – фанатюковцев и сатанюковцев. Свет не видел более глупой и бессмысленной борьбы, ибо здесь решающую роль играли не интересы дела, а самолюбие начальников.
Борьба кончилась полным поражением Сатанюка. Интригами противника он был снят с поста и брошен в Умань для ведения культработы среди тамошних извозопромышленников.
И грозная тень победившего Фанатюка упала на помертвевшую контору по заготовке Когтей и Хвостов для нужд широкого потребления.
– Это намек на меня! – вскричал глава учреждения. – Молчать! В двадцать четыре часа!.. Впрочем, простите, это все-таки интересно, рассказывайте.
– Ну и вот! – продолжала Шахерезада. – Надо прямо сказать, что товарищ Фанатюк был не из тех людей, которые хватают с неба звезды. Можно даже сказать, что он был глуп как пробка. Не возмущайтесь, не возмущайтесь. Вы ведь не против самокритики. Итак, он был глуп как пробка! Понимаете? Как пробка! Глуп и злопамятен.
Своим скудным умишком он решил выжить из конторы всех служащих, которых он считал сторонниками поверженного Сатанюка, и немедленно после обеда он приступил к чистке. Это был очень глупый человек. Понимаете? Очень. Он был, знаете ли, так глуп, что даже трудно вам рассказать. Я вижу, что это вам неприятно. Я лучше перестану.
– Продолжайте! – прохрипел Фанатюк.
На губах у него появилась мыльная пена. Члены комиссии старались не смотреть в его сторону.
– Так вот, этот глупый человек дал себя обвести вокруг пальца ничтожнейшей из служащих, своей делопроизводительнице. Он хотел ее уволить, эту делопроизводительницу, потому что считал ее главной клевреткой Сатанюка.
Но делопроизводительница принялась рассказывать ему сказки, и этот более чем наивный человек слушал сказки четырнадцать дней. И служащие, ожидавшие увольнения, благословляли ее. Слушает он их и сейчас. Сегодня пошел пятнадцатый день. И пока он занимался этой чепухой, его враг, всеми нами уважаемый товарищ Сатанюк… Однако довольно. Не хочу больше рассказывать.
– Говорите! Что же сделал Сатанюк? – раздался умоляющий голос Фанатюка. – Я требую этого!..
– Не хочу. Не желаю. Противно.
– Но ведь, кажется, – говорил Фанатюк, предчувствуя недоброе, – ведь, кажется, полагается рассказывать тысяча один день.
– Не желаю, и все тут. По колдоговору я вам сказки рассказывать не обязана.
– Тогда я вас увольняю. Вон. Без выходного. Запишите в протокол: «Увольняется делопроизводительница Шахерезада Шайтанова, как дочь…» Ну, все равно – «как дочь английской королевы Виктории». Вон!
Шахерезада встала. Серьги ее издали пугающий звон.
– Хорошо. Осел хочет узнать свою судьбу. Итак, я продолжаю. И пока он слушал сказки, товарищ Сатанюк не дремал. Он нажал все пружины, и говорят, что добился восстановления.
– Не может быть! – запищал Фанатюк.
– Все может быть! – ответила побледневшая от торжества Шахерезада. – Прислушайтесь.
И действительно: откуда-то снизу, очевидно из швейцарской, послышался ропот голосов. Он все увеличивался, рос и приближался. Вскоре можно было различить явственное «ура».
Двери кабинета распахнулись, и в портале показалась мощная фигура товарища Сатанюка.
При нем были три портфеля. Один большой, нашейный, крокодиловый и два из свиной кожи в руках. И голос товарища Сатанюка был как морской прибой в шестибалльный ветер.
– Кто сидит за моим столом? – спросил он, потряхивая какой-то бумажонкой. – Товарищ Фанатюк назначается в город Колоколамск на должность городского фотографа.
И еще никто в мире не сдавал дела с такой быстротой, как товарищ Фанатюк. Так окончились сказки Новой Шахерезады.
Приложение
Прошлое регистратора загса*
На масленицу 1913 года в Старгороде произошло событие, взволновавшее передовые слои местного общества.
В четверг вечером в кафешантане «Сальве», в роскошно отделанных залах шла грандиозная программа:
ВСЕМИРНО-ИЗВЕСТНАЯ ТРУППА ЖОНГЛЕРОВ
10 арабов!
Величайший феномен XX века
Стэнс
Загадочно! Не постижимо!
Стэнс человек-загадка!
Поразительные испанские акробаты
Инас!
Крезина – дива из парижского театра Фоли-Вертер!
Сестры Драфир и другие номера
Сестры Драфир – их было трое – метались по крохотной сцене, задник которой изображал Версальский сад, и с волжским акцентом пели:
Пред вами мы, как птички,
Легко порхаем здесь,
Толпа нам рукоплещет,
Бомонд в восторге весь.
Исполнив этот куплет, сестры вздрогнули, взялись за руки и под усилившийся аккомпанемент рояля грянули что есть силы рефрен:
Мы порхаем,
Мы слез не знаем,
Нас знает каждый всяк –
И умный и дурак.
Отчаянный пляс и обворожительные улыбки трио Драфир не произвели никакого действия на передовые круги старгородского общества. Круги эти, представленные в кафешантане гласным городской думы Чарушниковым с двоюродной сестрой, первогильдейным купцом Ангеловым, сидевшим навеселе с двумя двоюродными сестрами в палевых одеждах, архитектором управы, городским врачом, тремя помещиками и многими менее именитыми людьми с двоюродными сестрами и без них, проводили трио Драфир похоронными хлопками и снова предались радостям «семейного парадного ужина с шампанским Мумм (зеленая лента) по два рубля с персоны».
На столиках в особых стоечках из белого металла торчали привлекательные голубые меню, содержание которых, наводившее на купца Ангелова тяжелую пьяную скуку, было обольстительно и необыкновенно для молодого человека, лет семнадцати, сидевшего у самой сцены с недорогой, очень зрелой двоюродной сестрой. Молодой человек еще раз перечел меню: «Судачки попьет. Жаркое – цыпленок. Малосольный огурец. Суфле-глясе Жанна д'Арк. Шампанское Мумм (зеленая лента). Дамам – живые цветы». Сбалансировал в уме одному ему известные суммы и робко заказал ужин на две персоны. А уже через полчаса плакавшего молодого человека, в котором купец Ангелов громогласно опознал переодетого гимназиста, сына бакалейщика Дмитрия Маркеловича, выводил старый лакей Петр, с негодованием бормотавший: «А ежели денег нет, то зачем фрукты требовать. Они в карточке не обозначены, их цена особая». Двоюродная сестра, кокетливо закутавшись в кошачий палантин с черными лапками, шла позади, выбрасывая зад то направо, то налево. Купец Ангелов радостно кричал вслед опозоренному гимназисту: «Двоечник! Второгодник! Папе скажу! Будет тебе бенефис!»
Скука, навеянная выступлением сестер Драфир, исчезла бесследно. На сцену медленно вышла знаменитая мадемуазель Брезина, с бритыми подмышками и небесным личиком. Дива была облачена в страусовый туалет. Она не пела, не рассказывала, даже не танцевала. Она расхаживала по сцене, умильно глядя на публику, пронзительно вскрикивала и одновременно с этим сбивала носком божественной ножки проволочное пенсне с носа партнера – бесцветного усатого господина. Ангелов и городской архитектор, бритый старичок, были вне себя.
– Отдай все и мало! – кричал Ангелов страшным голосом.
Гласный городской думы Чарушников, ужаленный в самое сердце феей из Фоли-Бержер, поднялся из-за столика и, примерившись, бросил на сцену кружок серпантина. Развившись только до половины, кружок попал в подбородок прелестной дивы. Неподдельное веселье захватило зал. Требовали шампанское. Городской архитектор плакал. Помещики усиленно приглашали городского врача к себе в деревню. Оркестр заиграл туш.
