Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
Было так темно, что она скорее угадала, чем увидела, — Виктор лег ничком. Она подтолкнула ему под голову подушку.
Он поймал ее руку и поцеловал в ладонь.
Пробежала по ледяному полу и нырнула в свою холодную постель. Прислушивалась и все не могла унять озноба. Успокоилась, когда из угла донеслось ровное дыхание.
Утром договаривались о встрече в городе, записывали адреса. Виктор изо всех сил пытался рассмешить Нину, она вымученно улыбалась. Странно: они говорили о каких-то пустяках, когда ей столько еще нужно сказать: объяснить, почему она не в комсомоле, и расспросить его, как он относится к Марусе.
Нина отправилась провожать Виктора за деревню. Хорошо, что мороз спал. Березы стояли будто стеклянные, кажется, дотронься — разлетятся вдребезги. Елки выложили на сугробы заснежённые лапы. На голубом снегу множество следов: птичьи — крестиками, заячьи — петли.
Вот уж и деревни не видно.
Виктор воткнул палки в снег, одной рукой привлек Нину к себе. Поцеловал в губы, в глаза.
— Ты возвращайся, — попросил он, — а то я не могу от тебя первый уйти.
…Перед сумерками Нина вышла за околицу. Голубую лыжню кое-где уже перемело.
Глава двадцать пятаяВ газете заметка называлась «Стыдись, Козлоногов!». У Нины было по-другому: «Козлоногов, ты обманул народ и Советскую власть!» Редакция сократила текст заметки раз в пять, он уложился в тридцать газетных строк. Удивительно: заметка от этого нисколько не проиграла. Но самое основное — подпись: «Камышина, ликвидатор неграмотности д. Лаврушино».
На другой день, как привезли газету, деревня узнала о заметке. Бабы поджидали ее с ведрами у проруби.
— Дай тебе бог здоровья, Нин Николавна, что о наших денежках позаботилась.
Но самым первым высказал одобрение Игнатий, младший брат хозяина.
Игнатий умел лишь расписываться, но читал для малограмотного довольно бойко.
Мотря ненавидела деверя.
— Только и знат, что языком чесать, — жаловалась она Нине, — ребятишкам жрать нечего, а у него, как заведется живая копеечка, норовит пропить. А налижется, паразит, кидается с кулаками на Акулину. Забьет он ее, вот помяните мое слово. Известно: пить да гулять — добра не видать.
У Акулины, жены Игнатия, лицо вытянутое, книзу шире. Прежде времени состарившаяся, нечесаная, с впалой грудью, Акулина вызывала у Нины жалость. Она всегда удивлялась, как мог Игнатий, красивый, хоть и рыжий (раньше Нина почему-то считала рыжесть чуть ли не физическим недостатком), статный мужик, жениться на Акулине. Раз Нина спросила об этом Мотрю.
— Опозорил он Акулину, — коротко пояснила Мотря.
— Как опозорил?
— Нешто не знаешь, как парни девок позорят? Ну, обрюхатил. Чо скраснела? Игнатий такой кобель, прости господи, не одну девку испортил. Политик окаянный! — Мотря принялась, не стесняясь в выражениях, честить Игнатия. Отведя душу, продолжала: — Он-то на другую метил. Дочку справного мужика хотел взять. Не отдали тую девку родители за Игнатия, а выдали за богатого. Ну и запил.
Нина даже посочувствовала Игнатию. Разве не достоин человек участия, если у него не задалась любовь? Жалея Акулину, она все же не могла представить, как можно ее любить.
Вскоре после своего приезда в Лаврушино Нина попросила Игнатия (он повез картошку в город на базар) заехать к ним домой, передать маме письмо. Игнатий охотно взялся за поручение, а вернувшись из города, громогласно восторгался:
— Приняли, как попа. Мамаша угощала, как знатного гостя. На бархатный диван спать поклали.
Игнатий повадился ходить в избу старшего брата чуть ли не каждый день. Заявлялся он обычно в те часы, когда Нина сидела за тетрадями: кроме проверки, приходилось самой их линовать. Днем Нина открывала дверь на хозяйскую половину, чтобы шло тепло к ней. Игнатий усаживался на пороге ее горенки, попыхивая цигаркой, и, косясь на Нину горячими пьяными глазами, пускался в рассуждения.
— Читал я в газетке, будто Муссолини в Риме внес, значит, законный проект, будто по которому установлено нести воинскую службу мужикам заместо тридцати девяти лет пятьдесят пять. Так как же, Нин Николавна, принятый энтот законный проект?
Нина, краснея, признавалась, что не помнит, принят ли законопроект Муссолини.
Однажды, когда он начал опять выспрашивать о политических известиях, Нина нашлась:
— Вот последние газеты. Почитайте, пожалуйста.
Он забрал газеты и, ухмыляясь, ушел. У него появилось заделье приходить к ней за газетами. Садился на порог и, дымя цигаркой, следил каждым ее движением. Нагловатая усмешка и горячий косящий взгляд Игнатия пугали Нину.
Конечно же, Игнатий не пропустил случая поговорить о Нининой заметке в газете. Заявился днем, когда она сидела за тетрадями. В рваных штанах, расхристанной рубахе, с всклокоченной бородой, он походил на разбойника с большой дороги. Садиться не стал, прислонился к косяку двери, набычив голову.
— Читал вашу статейку в газете. — Сказал и замолчал. Наверное, ждал, что она повернет к нему голову.
Но Нина продолжала с усердием править тетради.
— Стало быть, устыдить Козлоногова хочете. — Игнатий притворно зевнул. — Зазря старались. Ничего с этого не будет. И до вас, которые писали, помощи не видали.
Нина снова умышленно промолчала: должен же понять, что у нее нет времени с ним разговаривать. Интересно, на какие деньги он пьет? Мотря говорит, что у них в деревне гонят самогонку, но кто гонит — помалкивает.
— Пишут вам из дому? Братец тоже, однако, пишет?
— Пишет.
— Что-то я братца у вас дома не видел. Сестрицу видел. Огонь девка.
— Он — двоюродный брат, — сказала Нина. «Я не обязана перед ним отчитываться».
— Сродный, значит.
Игнатий огляделся. Зачем? Никитична вышла во двор. Дед с ребятишками на полатях. Степан с Мотрей за дровами уехали. «Что, если прогнать Игнатия?» Нина низко наклонилась над тетрадью, чтобы Игнатий не видел ее лица. Коля всегда говорил: «По твоему лицу можно прочесть, о чем ты думаешь».
— Нина Николавна, а вы сильно гордая, сразу видать, что благородного происхождения… — И после вязкой паузы добавил с издевочкой: — Разговаривать не хочете.
«Про благородное происхождение ему, конечно, наболтал Африкан. Откуда бы он взял…»
— Нет, почему же, у меня тетради… Я тороплюсь… — Нина подняла на него глаза, и слова застряли у нее в горле. Прослоила за его взглядом и запахнула халат на груди. «Сейчас я скажу ему, чтобы уходил».
Игнатий, пошатнувшись, шагнул в горенку.
— Я тебя… — произнес он каким-то свистящим шепотом, — вот такую чистенькую…
Нина вскочила и, прижав руки к груди, отступила к окну. И тут услышала спасительный голос Мотри.
— Не успеешь полы помыть, как натопчут, ироды!
Игнатий круто повернулся и, пошатываясь, вышел.
Мотря застала Нину в слезах. Она лежала, уткнувшись в подушку.
— Вы что, Нин Николавна, неужто этот рыжий кобель обидел? Он хоть кого обидит. Варнак паскудный! Ну, погоди, я налажу его отцедова!
Мотря прибила на дверь щеколду. Нина стала запираться изнутри. Игнатий приходил дважды. Нина, не отозвалась на его стук. И он оставил ее в покое.
Новое событие отодвинуло на задний план страх перед Игнатием. Заявились прямо на урок Степанчиков и Козлоногов. Степанчиков отправил ребят по домам, сообщив, что им нужно обсудить «текущие вопросы». Козлоногов, тщедушный, неопределенных лет мужчина, никакого интереса к Нине не проявил. Словно и не она писала о нем в газету.
Степанчиков начал миролюбиво. Пожурил: дескать, негоже сор из избы выносить. У нее тоже могут быть неполадки в работе. Потом он разъярился и начал кричать:
— У самой политпросветработа стоит на точке замерзания, а туда же, указывать!
Отправил Леонтиху собирать мужиков, подписавшихся на заем. Мужики приходили по одному. Степанчиков, грозно поглядывая на Козлоногова, заявил, что секретарь всем, у кого брал деньги, выдаст расписки, а на днях привезет облигации. Никакого списка у Козлоногова не оказалось, но он с непостижимой легкостью выдавал расписки на ту сумму, что ему указывали. Мужики кланялись начальству и, улыбаясь, заговорщически поглядывали на Нину. Кое-кто не без умысла громко благодарил:
— Спасибо тебе, Нина Николавна, а то плакали бы наши денежки.
Нина в душе торжествовала. Радость омрачил Степанчиков.
— Про школу, — сказал он, — имей в виду — нет никаких указаний. Сама заварила кашу, товарищ Камышина, сама и расхлебывай. Можешь распустить школу — официально ее не существует. Зарубила?
— Это неважно, — с неожиданной для себя смелостью сказала Нина. — Важно, что ребята учатся. И станут учиться! Вам ясно?
— Ты смотри! — только и нашелся ответить Степанчиков.
Пообещав через неделю привезти облигации, Степанчиков и Козлоногов уехали.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
