Николай Кузаков - Красная волчица
Люба с Андрейкой остановились.
— Димка, — удивился Андрейка. — Что там? Не беда ли какая?
Димка осадил коня перед Любой.
— Выходи за меня замуж!
— Нет, Димка. Все.
— Эх, ты…
Он взмахнул плеткой. Острая боль обожгла руку Любы выше запястья. Димка повернул коня и помчался к деревне. Люба прижала рубец к щеке и заплакала.
Дома Димка не находил себе места. Вечером зашел к Вадиму. Серафим Антонович уплыл рыбачить. Лариса убиралась в кути.
— Ты что это темнее тучи? — поинтересовался Вадим.
— Слякоть на душе.
Из кути в черном платке вышла Лариса.
— Как не будет слякотно. Поди, на всю осень расстались.
— Тебе до всего дело, — осуждающе оборвал сестру Вадим.
— Нянюшка, а не найдется ли у тебя чего-нибудь для мужского сердца? — спросил Димка.
— Ой, Димка… — покачала головой Лариса.
…Над селом сгустились сумерки. Димка, пошатываясь, шел берегом реки. «Ну и шут с ней», — время от времени повторял он. Напротив школы Димка набрел на Хаикту. Она несла воду.
— Хаикта? Здравствуй. Тебе дня не было за водой сходить?
— Да вот с ребятами на луга проходили.
— Дай помогу. — Димка взял ведро, пошатнулся.
— Дима, ты, никак, пьяный?
— Ерунда.
Димка принес воду.
— Теперь давай пить чай, — пригласила Хаикта.
— А что-нибудь серьезней найдется?
— Найдется.
Хаикта поставила на стол бутылку вина. Димка сам наполнил чашки.
— За тебя, Хаикта.
— Спасибо, Дима.
После выпитого вина Хаикта раскраснелась.
— Дима, что у тебя на душе?
Димка обнял Хаикту.
— А ты меня можешь полюбить?
— Ты какой-то чудной сегодня… Ложился бы спать.
Один Андрейка видел, как Димка ударил плеткой Любу. Остаться бы этой истории тайной почтовых дорог. Так нет, не успели Андрейка с Любой доехать до полустанка, а деревня уже вся знала. Девчонки с азартом передавали эту историю друг другу, весело и беззаботно смеялись. Старухи качали головами и осуждающе ворчали: «Ох, варнак. В жилах-то у него шаманская кровь. От него всего ожидать можно». Молодые солдатки с явным любопытством посматривали на Димку: они-то знали цену этому безумному мужскому буйству.
К концу дня слухи дошли до Ленки. Она злорадно подумала: «Так тебе и надо». А в душе шевельнулась ревность: «Нашел за кем гоняться, за бабой…» И в то же время холодным лесным светлячком загорелась надежда: нет, не зря проводил он ее плеткой. Ленка долго бродила возле реки, ушла до кривуна. Здесь о берег бились волны, падали с берез отгоревшие на ветру листья. Осень. Ленке казалось, что стоит им с Димкой только объясниться, и все будет хорошо. Как можно ее, Ленку, не любить, когда она готова за него пойти хоть на костер. Этого она не могла понять.
От кривуна Ленка возвращалась уже по темноте. Подошла к школе, увидела Димку с Хаиктой. Они прошли от нее в нескольких шагах и не заметили. Ленка присела на угоре, решила подождать Димку. А ночь густела. Над протокой, посвистывая крыльями, стремительно пролетали табунки уток. За рекой, в предгорье, охраняя от соперников важенок, время от времени басисто хрюкал дикий олень. Ленке стало холодно. Она оглянулась на домик, где жила Хаикта. В это время в окне погас свет. Ленка встала в надежде, что сейчас хлопнет дверь и выйдет Димка. Дверь не хлопнула. Димка не вышел.
Ленка шла точно слепая, ничего не видя перед собой.
Глава VI
Димка шел мягкой таежной походкой, которая вырабатывается у охотников годами: под ногами ветка не треснет, сухой лист не зашуршит, мелкий камешек с места не сдвинется. С каждым пройденным метром в лесу становилось светлей. Вот на востоке под кипящим заревом показалась кромка солнца, небо налилось густой синью. И все вокруг ожило: послышался перестук дятлов, в распадке просвистели снегири, в колке закаркали кедровки.
По звериной тропе все дальше в хребет уходил к старой гари Димка. Осенние ветры смахнули листья с берез и осин, только кое-где все еще желтели лиственницы. Где-то впереди бежали собаки. Уже неделю жили Димка, Андрейка и Вадим на Громовом полустанке, охотились на сохатых. Андрейка с Вадимом завалили двух зверей, а Димке не фартило: один раз настрелял мимо, торопился, а потом как заколодило: найдут собаки сохатого, остановить не могут, угонят, Жаль, Ушмуна нет, умел тот облаять зверя: точно заворожит своим голосом, как привяжет его.
Ложбина, по которой шел Димка, расширилась, сырой лес оборвался, и он оказался на хребте. Когда-то здесь бушевал огонь, пламя за десяток верст видно было. Хорошие леса здесь были, все больше кедрачи. А теперь нарос березняк да осинник. Среди этого мелколесья по всему хребту брели обгорелые пни со скрюченными сучьями, точно черные души лесных грешников. На зольной земле бурно разросся голубичник. Убитый утренниками, лист его почти весь осыпался, и на голых ветках висела крупная рясная ягода, от которой все было синё. Вот оно — приволье для медведя и птицы! Димка набрал полную горсть голубицы и высыпал в рот. Настывшая за ночь ягода была сладкой и душистой.
«Где же собаки?» — подумал Димка. Тут на медведя наткнуться— раз плюнуть. А Димке встречаться с ним не хотелось: уж больно серьезный зверь. Да и в этой чаще при нужде укрыться негде. И сохатые должны быть: корма много. «Зимой надо заглянуть сюда, — думал Димка. — Вот сколь осинника».
Из леса вылетел табунок глухарей. Черные птицы летели низко. Димка сдернул с плеча ружье просто по привычке. Оно пулей заряжено. Да и стрелять нельзя, зверя испугать можно. Глухари опускались все ниже и ниже, выбирая поляну для кормежки. Они уже подлетали к высокому пню с обломанным суком, который выделялся на всей гари. Вдруг возле пня птицы взмыли в небо.
Димка насторожился. Кого они испугались? И в это время от пня донесся лай Чилима. Залаял он сипло — видно, пробежал много, одышка перехватила горло. Послышался лай Юлы и Дымка. Вслед за лаем до Димки докатался мощный утробный звук, треск и стук копыт. «Сохатый, собак гоняет», — тревожная радость охватила Димку. Он поправил понягу, на которой были привязаны топор и котелок с продуктами, и пошел на лай. Мир перестал существовать для Димки. Он слышал только лайку. Верно, спокон веков вершиной охотничьего мастерства считается промысел медведя, где требуется от человека бесстрашие и удаль, но и сохатого завалить — дело не простое: ноги у него длинные, а тайга большая.
Набежал ветер. На березках качнулись одинокие листочки. И вдруг лай собак оборвался. Димка замер. От напряжения в ушах звон. Неужели ушли? Нет. Снова издалека донесся лай Чилима.
Полдня Димка мерил хребты. От пота насквозь промокла телогрейка. Ушли сохатые и собак за собой увели. Димка вышел к реке. До полустанка километров двадцать. Надо чай сварить. Может, и собаки подбегут. Димка наклонился собрать сухих веток для костра и замер: собаки лаяли за рекой, их голоса доносились то четко, то еле слышно. Димка лег на землю, прислушался: лают за рекой.
До чая ли тут? Река. Брода поблизости нет. Димка стоял возле высокого толстого пня. Нажал на него плечом — пень упал: подгнил снизу. Скатил его к воде, приволок из леса сухую валежину. Эти два бревешка связал прутьями, получился плот. Встал на него с шестом… Пень и валежина просели, но не потонули. Через несколько минут Димка был уже на другой стороне.
И опять тайга. От реки к борам раскинулась широкая низина. Желтой периной лежит толстый мох. То здесь, то там темнеют чахлые ели. Идти трудно: ноги проваливаются в мох почти по колено, внизу хлюпает ледяная вода. Сейчас бы упасть и не шевелиться. Но нельзя. Надо успеть засветло добраться до собак. Только будут ли сохатые ждать? Им перемахнуть через хребет ничего не стоит.
Наконец ступил на твердую почву. Вытер пот с лица и прислушался: лают собаки напористо, с азартом. Димка сорвался с места. В голове одна мысль: «Только бы не ушли». Вышел на звериную тропу. Идти стало легче. А вот и следы, свежие: один длинный и узкий, а второй короткий, широкий, почти квадратный. Бык с маткой. Судить по следу — бык матерый.
Лай все ближе и ближе. Сохатые стоят на закрайке соснового леса в мелколесье. Димка подошел к ложбинке, остановился возле валуна. Собаки учуяли его, залаяли еще азартнее. Димка пробрался к сосенкам. Выглянул из-за них. Шагах в тридцати стояли сохатые. Матка небольшая, а бык, как зарод. Грудь широкая, черная. Над головой две огромные лопаты, на них по двенадцати отростков. Шутки с таким зверем плохи, если кинется, добра не жди. Собаки и те лают с почтительного расстояния.
Димка поднял ружье, выстрелил матке под лопатку. Выстрела он почти не слышал, только толчок в плечо ощутил. Димка ждал, что матка упадет, а она бросилась в бор на чистое место, бык за ней. Димка перескочил от сосенок к валуну и выстрелил матке вдогонку. У матки на всем бегу вдруг подломились ноги, и она упала. Бык остановился и ударил се копытом. Димка выдернул затвор. Гильза не вышла: раздуло. Он выхватил нож из ножен и выковырнул гильзу. Поднял глаза и обмер: разъяренный бык черным вихрем мчался на него. Вот она какая, смерть. Димка бросил взгляд на сосенки. Не спасут: бык переломает их, как спички. А зверь опустил голову, чтобы поднять охотника на рога. И только тут Димка увидел рытвину, упал в нее, обо что-то больно ударился боком. И тотчас над ним пролетела темная тень, посыпалась земля, страшный удар рогов обрушился на валун. Затем над рытвиной показалась губастая пасть, из которой вырвались глухие, утробные звуки такой силы, что у Димки от страха зашлось сердце. Димка прижался ко дну рытвины. На рогача насели собаки. И он кинулся за ними. Димка вскочил, зарядил ружье, выстрелял. Бык вздрогнул и опять кинулся на выстрел. Димка распластался на дне рытвины. Снова всю ярость свою сохатый обрушил на валун. Бил так, что только треск стоял. С губ его хлопьями падала кровавая пена. Вдруг у него подломились ноги, но он встал, шатаясь побрел к матке. Медленно подошел к ней, подцепил рогами, издал мощный крик, похожий на стон, и рухнул на землю.
