Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
23
Всю ночь Вера ходила по домам рабочего поселка, торопила женщин*
Пеките скорее хлеб.
Агафья Степановна сразу завела две квашни.
А ночь над городом стояла тревожная. Не слышно было пьяных песен, обычных для святочной недели. Новая песенка звенела где-то над окраиной города:
Царь испугался, издал манифест:
Мертвым свободу, живых — под арест!
И скорбный-скорбный припев:
Россия, Россия, жаль мне тебя,
Бедная, горькая участь твоя!
Не бродили по улицам с вифлеемскими звездами христославы; вместо них на пустых перекрестках мелькали полицейские и военные патрули.
Утро тоже занялось печальное, серое. Смотреть с горы вниз, в долину, на станцию, депо и мастерские — глубокое, мутное озеро дымного чада, в котором с крышами утонули дома. И фонари не светят, а только показывают место, где сами стоят.
Нести провизию в мастерские собралось много женщин — человек сорок. Вера повела их и все время торопила:
Скорее, скорее, пока солдатам в тумане плохо видать.
Сплошной ватагой они вломились в цепь солдат, разорвали ее, прихлынули к высокому забору, где Вера вчера провалилась в сугроб, и тут сразу растеклись широко. Закоченевшие солдаты сначала не поняли, куда и зачем идет такая толпа с мешками. Кто-то из унтеров заорал:
Разойдись!
Кое-кто из солдат заработал прикладом. Но женщины стояли уже близ забора и метали через него свои узлы. Здесь оцепление было редким, сбежаться много солдат не могло, и пока они чинили расправу над некоторыми, остальные женщины через забор перебросили все.
Довольная, что все так хорошо удалось, Вера понеслась вдоль путей к вокзалу. Острый, морозный воздух больно резал ей грудь, кололо в боку, но она летела, все прибавляя шагу. Солдаты оцепления поворачивали головы вслед за ней, узнавали вчерашнюю: «Вот коза-девчонка!»
Поравнявшись со входом в депо, с той тропинкой возле «брехаловки», по которой она шла вчера, ожидая немедленной смерти, Вера теперь на последнем дыхании пролетела сквозь цепь солдат и упала, споткнувшись в проломе.
Ну и вот. Все! — выговорила она.
Ее поднял, поставил на ноги дружинник.
Эвон! Ты опять?
А чего? Мы вон хлеб для вас принесли. Накидали через забор.
Дружинник свистнул:
Фью! Это и ты там была? Ну, молодец тогда. Шагай, грейся.
Отряхивая с рукавов снежную пыль, Вера пошла в главный цех. Здесь было все так же, как и вчера: на крыше алело знамя революции, громоздились у окон и у входов баррикады, гудели людские голоса. Горели костры посреди цеха, женщины кипятили воду, бог весть из чего готовили похлебку. Хлеб, переброшенный через забор, уже ходил по рукам.
Вера глянула за станок, где так хорошо ей было с Саввой. Там нет никого. И ей стало стыдно, что она опять пришла ради Саввы, а с отцом так еще и не повидалась.
Филиппа Петровича Вера нашла в инструменталке. Он и еще два слесаря чинили ружья. Вера охнула:
Тятя!
Филипп Петрович стал обнимать дочку. Руки его пахли железом. Приглушая радость в голосе, он выговаривал ей — зачем пришла.
Мало ли что тут затеется. Видишь, какие штуки, — и показал на свой верстак. — Всякое делать умею, а ружья, черт его бей, в жизни еще чинить не приходилось.
Голос Филиппа Петровича был уже совершенно домашний, словно он, сидя у печки, подшивал валенки, а не пилил и сверлил металл, починяя винтовки. Но Вера знала отца. «Надо так надо», — говорили его глаза. Он тянулся к дочери, гладил ей плечи, а между тем в другой руке беспокойно тискал недоконченную деталь. Видимо, у каждого ружья был уже свой нетерпеливый хозяин. И Филипп Петрович, поглядывая на Веру, опять взялся за инструменты. Его, за сутки страшно стосковавшегося о доме, прорвало разговором. Он то расспрашивал: «Как там Агаша-то?» — и обещался наготовить ей медных колечек для занавески, то рассказывал, «что деется» в мастерских. Савва поставлен старшим на баррикады «у тех окон, которые выходят к депо и на главные пути», а сейчас, наверно, опять совещается в комитете. Нечаев ночью уполз «портить телеграф» и не вернулся. Что с ним? Не сцапали бы жандармы. Ранним утром еще раз приходили от Зубицкого, пугали пушками, прибывшим вторым эшелоном. Но Заговура только посмеялся: «Нет никаких пушек у Зубицкого». Филипп Петрович говорил и тоже посмеивался, но смех у него получался не очень веселый.
Вера долго просидела с отцом, а когда ушла, его слова о пушках все почему-то стучали у нее в голове. Из пушек — в рабочих!
Она бродила возле нарядной, ждала Савву, но сегодня туда не пускали, чтобы не мешать комитетскому совещанию. Вера подумала: не сходить ли ей на время домой, успокоить мать? Оцепление вокруг мастерских ей теперь казалось уже вовсе не страшным. Но в этот момент со двора в цех вбежал дымящийся струйками морозного воздуха длинный Семен, бросил на ходу караульному у двери:
Солдат еще подтянули. Катят сюда пулемет, — и скрылся в нарядной.
Без суматохи, но быстро все сразу пришло в движение. В руках у рабочих появились винтовки, одни полезли на баррикаду, откуда через верх забора было видно железнодорожное полотно и площадка перед депо и «брехаловкой», другие сгрудились у нарядной. Веру оттеснили далеко к двери, и когда комитетчики вышли, она заметила Савву не вдруг — сперва услышала его голос, гулко отдавшийся под сводами цеха:
Первая дружина, ко мне!
Лавутин с большим отрядом побежал во двор. Там уже разместилась рота восставших солдат — защищать ворота главного входа и забор со стороны пустыря.
Порфирий махал шапкой, подзывая к себе свою дружину. Рядом с ним стояли Терентии, Лебедев и Заговура, нетерпеливо о чем-то переговаривались. Вера, работая локтями, стала пробиваться к Савве — спросить, а ей что делать (кого же иначе спросишь?) — ив испуге отшатнулась назад: с шумом и звоном вся верхняя часть огромного, под потолок, окна вдруг рухнула ливнем осколков стекла, и в этот же миг по противоположной стене будто мышь прошмыгнула — оставила свой след в отбитой штукатурке. А с улицы вместе с косматым морозом в разбитое окно ворвалась пулеметная скороговорка. Точно дятлы стали долбить снаружи кирпичные стены…
Ага, вы так? — с немного напускной веселостью выкрикнул Заговура. И приказал, вытягивая нараспев: — О-огонь!
С высоко взмощенных баррикад застучали ответные выстрелы. В цехе сразу стало как-то просторнее. Кто поднялся наверх, припал к баррикадам, кто — без оружия — спрятался за чугунные станины, привинченные к полу. Вера кинулась за Саввой. Ее осыпала ржавая пыль, сбитая пулями с потолка, и ослепила на время. Протирая глаза, девушка ощупью полезла по какой-то железной рухляди, перемешанной с вагонными досками. Мороз щипал ей кончики пальцев.
Саввушка!.. Савва!
Он стоял, бочком пристроившись на баррикаде за толстым стальным листом. Оглянулся.
Веруська! Куда ты? Зачем?
И, отворачиваясь лицом к окну, свободной рукой показал вниз:
Уходи. Уходи скорей! Слышишь?
Но Вера уже пристроилась рядом. Втягивая голову в плечи, она отыскала просвет между брусьями и заглянула в него. Увидела серое снежное поле, исчерченное ровными линиями рельсов, вдали — полускрытые в морозном чаду постройки железнодорожного поселка, узнала свой дом, а ближе, там, где с утра стояло оцепление, увидела частые взблески красных огней: это из-за укрытий по окнам мастерских стреляли солдаты. Савва нажал ей локтем в плечо. Крикнул требовательно:
Говорят тебе, уходи!
Вера только плотнее прижалась к стальному листу, упрямо потрясла головой: «Нет!» И съежилась вся: Савва выстрелил у нее над самым ухом. Слева тоже кто-то стрелял. И еще подальше. И еще… Звонко, так что обрывалось сердце. Глуше стучали выстрелы справа, в другом конце цеха. И вовсе глухо доносилась пальба со двора.
Вера опять заглянула в просвет. Те же укрытия из шпал и вагонеток, поблескивающие огнями, но рядом с одной из вагонеток теперь лежит длинное черное тело. Убитый… Ей стало как-то не по себе. Это победа рабочих. Но это все же и смерть человека. А к ним, к этим людям, к солдатам, у Веры ненависти не было. Только чувство горького недоумения. Зачем? Ну зачем они стреляют в рабочих? И начали первыми. Свои же, русские! Теперь вон лежит уже один убитый. Может, даже это Савва его подкосил.
Выстрелы так и гремели со всех сторон. Савва стрелял часто, и Вера видела, как толчками у него вздрагивают плечи. Вкладывая новую обойму патронов, он каждый раз наклонялся к ней, кричал:
Да уйди же ты, бога ради, Веруська!
Р! Вера зябнущими руками крепче цеплялась за брус, мотала головой: «Не уйду».
Опять по окнам ударил пулемет, теперь чуточку ниже, задев и верхнюю кромку забора. Опять со звоном в цехе посыпались стекла, от забора полетела щепа, а слева от Веры кто-то вскрикнул протяжно:
А-а-ай!
Веруська, скорей помоги ему.
Теперь она не посмела ослушаться Савву. Выбирая, куда ей лучше поставить ногу, стала карабкаться по нагромождениям баррикады.
