Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести
В растерянности задвигал Сомов руками.
— Какой из меня отец?
Она словно ждала этого, словно сама много раз твердила себе это, потому что ответила сразу и твёрдо:
— А мне никакой не нужен.
Сомов растерялся:
— Как же без отца?
— Так, Паша. Без отца.
Что он мог сказать на это. О сыне подумал — с благодарностью, что он есть, с нежностью, с тоской и счастьем, и сейчас же — прочь, прочь! В двух шагах от него стояла женщина, его Инда, и ничего этого не было у неё и никогда уже не будет… Краешком сознания вспомнил Валю. Как одиноко и отдельно от всех сидела вчера у гроба Мити! Совсем отдельно, ибо что все эти родственники, если нет в такую минуту рядом с тобой твоей плоти, части твоей?
— Можно было б взять ребёнка. — Ненароком сказал, сам не зная, кому предназначались эти слова — жене ли покойного брата, Инде ли.
— Можно, — согласилась она и выключила закипевший, зазвякавший крышкой чайник. — Но я, видишь, взяла путёвку. Тебе покрепче?
Когда наливала, ворвался Шишков, начал было кричать что‑то, жестикулируя, но увидел Сомова, осёкся, залыбился. Посыпались вопросы, на которые Сомов устал отвечать сегодня. Инда тем временем налила и себе чаю. Стоя у окна, молча, неспешно пила маленькими глотками. Потом сказала:
— Ну хватит, браток, наговорились. Путёвка у тебя?
— Послушай, Инда…
— Не буду слушать. Машина исправна? Езжай! Вернёшься, тогда послушаю. Час «пик» начинается.
Шишков шумно вздохнул.
— Во баба! — пожаловался он Сомову. — Ведьма! Оседлала и пляшет.
Сомов с хитрым соболезнованием улыбался глазами. Стакан обжигал руки, и он осторожно, чтобы не уронить, перебирал пальцами.
14— Та–ак, — протянул Ведищев, всматриваясь сквозь очки в Сомова. Затем далеко откинулся на спинку кресла. — Как, простите, величать вас?
— Павел Филиппович.
Будто трудную задачу решал в уме — так смотрел на него директор.
— Ага! — произнёс удовлетворенно. — Павел Филиппович, стало быть. И что вы хотите услышать от меня, Павел Филиппович?
Заранее подготовил себя Сомов к этому разговору. Не сорваться, не вспылить… И он терпеливо объяснил ещё раз, что ему хотелось бы узнать принцип, по которому в парке распределяют машины.
— Насколько я знаю, новый автомобиль является как бы поощрением шофера… — Он поискал выражение позаковыристей: на этого человека, чувствовал, простые слова действуют слабо. — Ну, актом доверия, что ли. Их дают ветеранам. Тем, кто успел зарекомендовать себя. Так всегда было в парке.
Ведищев слушал, не перебивал.
— Так вы пенсионер? — сообразил он.
— Пенсионер.
— Пенсионер–общественник? — Директор с видимым облегчением переместился в кресле.
За некоего активиста принимают его, понял Сомов. За члена неведомой комиссии. Сейчас мандат потребует…
— Вы хотите посмотреть мои документы? — очень вежливо осведомился он.
Ведищев снял очки.
— Да, собственно, можно и посмотреть.
Медленно, смиряя трясущиеся руки, достал Сомов удостоверение. С дивана, на котором сидел, не дотянуться до стола, и он подымается. Директор с любопытством следит за ним. В кресло, поглубже! — и тем самым как бы ещё увеличивает расстояние между собой и необычным посетителем. Интересно, как преодолеет его этот калека? «Негодяй!» Сомов крепче сжимает палку. Доковыляв до стола, кладёт удостоверение поверх каких‑то бумаг и папок.
Не сразу взял его директор. Оттопырив губу, глядел с недоверием, затем медленно очки надел. Сомов понял, что это надолго, к своему месту двинулся. Уже дошёл, уже сел, а директор все ещё изучал удостоверение.
— Павел Филиппович Сомов, — прочёл он. — Инвалид Отечественной войны, — От недоумения страдало его подвижное лицо. Закрыл документ и секунду–другую взирал на обложку. — Но ведь это пенсионная книжка.
— А вам что надобно? — спросил Сомов. — Мою трудовую книжку?
Ведищев поднял плечи, как бы собираясь пожать ими, но так и оставил.
— Зачем трудовую?
— Чтобы вы убедились, что я проработал на этом предприятии двадцать лет.
— Ну и что? — Как‑то сбоку, по–куриному, смотрел на Сомова.
— Или, может быть, паспорт предъявить? Доказать, что я пока что жив? Полноправный гражданин…
Директор озадаченно смотрел на него своим боковым взглядом.
— Почему — «пока что»? — произнёс он. — Вы что, умирать собираетесь?
— Вас не касается, что я собираюсь.
Сняв очки, Ведищев размышлял над его словами.
— Верно, — согласился он. — Но ведь и вас не касается, как я распределяю машины.
Так вот! Сомов заёрзал на диване, собираясь уйти — не здесь и не с ним надо говорить, но вспомнил и остался.
— Скажите, товарищ директор… — Войдя, назвал по имени–отчеству, а сейчас забыл. — Вы были на фронте? Воевали?
С этого надо было начинать. Именно с этого!
— Воевал, — сказал Ведищев. — Все мы воевали. А что?
«Все, да по–разному», — подумал Сомов.
— Где вы воевали?
— Везде воевал. А где — разве скажешь сразу.
— Ранены были?
— Дважды.
Сомов расслабился. Не так повёл разговор — заносчиво, напролом.
— Послушайте, Федор Игнатьевич. Я говорю с вами как фронтовик с фронтовиком. — Ведищев молчал, и он повторил с натянутой улыбкой: — Как фронтовик с фронтовиком. Понимаете?
— А чего ж не понимать? — сказал Ведищев. — Только при чем здесь это? Война давно кончилась, и слава богу.
— Это‑то — слава богу, —, охотно поддержал Сомов.
Директор развёл руками.
— Вот! И не надо поминать её всуе. Во все дырки тыкать. Как что — так война, как что — так фронтовик. Зачем спекулировать этим? Ну была война, ну воевали — что же теперь без конца долдонить об этом? Отвоевались, довольно.
— Спекулировать? — выговорил Сомов прыгающими губами.
— Я не о вас. Я вообще. Хотя… Что вы мне свою книжку суёте? — Он небрежно, тыльной стороной ладони, подвинул удостоверение. — Пенсию получаете? Получаете. Льготы есть? Есть. Государство обеспечило вас всем необходимым. Чего вы ещё хотите?
Он перекатывался в своём просторном кресле, а Сомов, парализованный, не мог двинуться с места. Ему почудилось, Ведищев сказал не то «мешаете», не то «мешаетесь». Неужели он сказал такое? Рука бессильно сжимала палку. Даже звонка не слышал, лишь увидел вдруг, что директор по телефону говорит. Уверенно говорит, спокойно…
Палкой не поможешь тут. Надо ехать в трест к Боровскому. Но хотя бы минуту ещё он должен посидеть, подышать — иначе не подняться.
Глядя на Ведищева, силился представить его там, на фронте. Увиделось, как лежит возле обочины, по которой течёт что‑то жёлтое, на боку — чтобы видеть небо, из которого сыплются бомбы. Страха нет на его очкастом лице, даже о чем‑то постороннем размышляет, а когда проходят последние самолёты и последние бомбы, рассыпавшись, отбухивают вокруг, подымается и, отряхнувшись, идёт к машине. Почему — к машине? В каких войсках служил? Но в каких бы ни служил, трусом не был. Тех Сомов распознавал сразу.
— Можете подавать на меня в Госарбитраж… А это, дорогой, ваше дело. Я не заплачу вам ни копейки.
Сомов поднялся, взял со стола удостоверение и направился к двери, но с полпути вернулся. Ему трудно было стоять, а директор все говорил, и конца этому не было видно. Крепче оперевшись о палку, потянулся к аппарату, рычажок нажал. Обалделым взглядом проводил Ведищев его ссохшуюся руку.
— Не отвоевались, — тихо произнёс Сомов и головой покачал. — Не отвоевались!
Повернувшись, захромал к выходу. У обитой коричневым дерматином двери его догнало возмущённое:
— Хулиган!
15Ах, как хотелось бы мне поведать сейчас о посещении дядей Пашей Боровского, об их доверительной беседе и о скором эффекте, какой такая беседа дала б! Увы! Не доехал дядя Паша до треста. Мимо горсада лежал, на беду, его путь, и как же це увидеть было розовой крыши бильярдной, что проглядывала свозь зелень. Сколько замечательных партий сделано тут!
Сердце ёкнуло. «Остановись», — попросил он Лёшу Берестяного, и Лёша остановился и он вышел, нечаянно забыв вдруг и о Боровском, и о Ведищеве, и о всех на свете, машинах. Забыв!
В каштановой аллее сидели на скамейках женщины с детьми. Мальчуган у бабушкиных ног сооружал из песка пароход. Мачтами служили спички, и был даже парус — из газетного обрывка. Но ещё не все, не хватало чего‑то, и мальчик, осмотревшись, поднял окурок. Сомов укоризненно покачал головой.
Солнце не доставало сюда, но за густой спелой зеленью угадывалось его горячее присутствие. И шум улиц тоже угадывался, а здесь было тихо, и оттого, что только здесь, в самом центре городского гомона, тишина казалась особенной.
Давненько не гулял он в это время — традиционный для всех больниц час процедур и обходов… Сергей Сергеевич приближается сейчас к его пустующей койке, спрашивает: «Не привезли?» — и осуждающе качает головой. А дома переполох! Ищут, волнуются, ему же хоть бы хны. «Не пойдёшь ведь домой?» — спросил он себя и грустно, обречённо покачал головой: не пойду. «В бильярдную?» Он подумал и ответил честно: «В бильярдную».
