Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы
— Отправьте сейчас же, просите срочного ответа.
— Есть, сэр!
Вахтенный начальник берет бланк и мнется, не уходя. Осторожно спрашивает:
— А по первой радиограмме ответа не будет, сэр?
Адмирал молчит. После паузы раздраженно обрывает:
— Не будет! Идите!
Вахтенный начальник отходит, вызывает рассыльного. Адмирал снова задремал. Крейсера неторопливо пожирают водную пустыню, тяжело покачиваясь на длинной волне.
Через полчаса Мильна будят вторично. Получен ответ от коммандера Келли.
— Читайте!
Вахтенный начальник наклоняется над листком:
— «Запаса топлива при экономическом ходе противника хватит вплотную до Дарданелл, вследствие чего преследование продолжаю. Сообщаю: на „Гебене“, видимо, авария в машине, ход упал до четырнадцати узлов. Условии быстрого подхода линейных крейсеров считаю положение Сушона безнадежным.
Келли».
Вахтенный начальник выжидательно смотрит на флагмана и завидует Келли. Молодчага, хоть и музыкант! Висит на хвосте у немца — и только. Храбрый парень! И вдруг вздрагивает от неожиданности. Адмирал вырывает у него радиограмму, комкает, швыряет на палубу, и офицер слышит злобный хрип старика:
— Болван! Шарманщик!
Адмирал подымается, трет замлевшие колени и идет в рубку. Второй рассыльный появляется в отверстии трапа. Поднятое лицо его залито припадочной синевой наплывающего рассвета.
— От адмирала Трубриджа, сэр.
Вахтенный начальник догоняет адмирала у двери рубки. Радиограмма Трубриджа коротка и удручающа:
«Наступлением рассвета необнаружении противника прекратил преследование невозможностью вступления бой вверенного мне отряда дневное время».
Вахтенный начальник ждет новой вспышки адмиральской ярости. Скверная история! С каких пор английские адмиралы стали бояться дневного света? Но, к изумлению офицера, адмиральские морщины разглаживаются тихой улыбкой, и вахтенный начальник слышит фразу, повергшую его в окончательное остолбенение:
— Слава богу, хоть с этим уладилось.
Адмирал скрывается в рубке. Вахтенный начальник стоит несколько секунд в столбняке, качает головой и отходит к компасу, у которого старший штурман берет пеленг на появившийся слева на горизонте парусный бриг. Вахтенный приближается вплотную к штурману, и оба офицера тихо разговаривают, опасливо оглядываясь на рубку.
11
За жалобным воплем горна возбуждающим стрекотом рассыпаются по кораблю колокола громкого боя. Стремглав несутся люди по коридорам и палубам, проваливаясь в люки и вылетая из них, как оперные дьяволы, в едком дыму, застилающем крейсер.
Коммандер Келли смотрит сквозь прорезь боевой рубки, насвистывая «Элегию» Массне, и наблюдает движение противника. Уже около получаса, как «Бреслау» начал маневрировать, зигзагируя вдоль генерального курса, и сейчас полным ходом идет на пересечку «Gloucester». Высокий белый бурун кипит у его форштевня, штурман определяет его ход в двадцать семь узлов — максимум, что может дать немец. В бинокль Келли видит, как на корму немецкого крейсера бегут люди. Минута, и какие-то круглые предметы летят с кормового среза в кипящую струю винтов.
— Они сбрасывают мины на нашем пути, — говорит Мак-Стайр.
Стоящий у обвеса сигнальщик Доббель подымает руку к фуражке.
— Разрешите доложить, сэр! Это не мины. Они берут нас на пушку, бросая бочки.
Коммандер Келли поворачивается и смотрит на сигнальщика.
— У вас прекрасное зрение, сигнальщик. Вы правы. Оставаться на курсе!
— Есть оставаться на курсе!
— Я вас не видал раньше, — продолжает Келли, приглядываясь к сигнальщику. — Вы недавно на корабле?
— Точно так, сэр! Я переведен позавчера с «Warrior» за служебный проступок.
— За служебный проступок? — Коммандер Келли заинтересован. У сигнальщика хорошее, умное лицо рассудительного и дельного парня. — Что вы натворили?
— Я, сэр, неудачно выразился насчет войны, — отвечает сигнальщик, продолжая спокойно смотреть в глаза командиру. — Я сказал, сэр, что война совершенно не нужна матросам.
Коммандер Келли едва заметно улыбается.
— Вот как… Я думаю, сигнальщик, что война не нужна офицерам так же, как и матросам. Я лично предпочитаю мир. Но когда начинается война, мы должны оставить наши частные мнения при себе и исполнять наш долг. Полагаю, что на моем корабле вы сможете служить именно так и станете отличным служакой.
— Постараюсь, сэр, — отвечает сигнальщик Доббель. — Хотя господин старший офицер и считает, что я вонючая падаль, которая ни на что не годится.
Командир переводит взгляд на старшего офицера. Коммандер Келли не любит, когда матросов обзывают такими унизительными словами. Коммандер Келли — ученый и музыкант, и вульгарная прямота дисциплинарных методов флота иногда претит его тонкой натуре. Под его взглядом рыжие зрачки сеттера мутнеют, опускаются, и лейтенант Мак-Стайр, багровея, отходит в угол рубки.
— «Бреслау» замедляет ход, — как бы не замечая сцены между старшим помощником и командиром, докладывает сигнальщик.
Немецкий крейсер явно отстает от своего мателота, стараясь этим сковать преследователя, отвлекая его внимание от линейного крейсера, продолжающего идти двадцатиузловым ходом.
Коммандер Келли решается. Нужно вступать в бой, чтобы либо вынудить противника приблизиться под защиту «Гебена», либо заставить последнего повернуть на помощь младшему.
— Поднять стеньговые! Открыть огонь!
Старший артиллерист дает установку. Щелкают автоматы, орудия плавно идут по борту, задираясь кверху. Гнусавое блеянье ревунов обрывается в резком громе, дергающем мостик. Брызнув осколками, разлетается вдребезги колпак на лампе у штурманского столика.
Коммандер Келли подносит бинокль к глазам. Из-за длинного и низкого корпуса «Бреслау» высокими белыми привидениями встают три пристрелочных всплеска.
— Перелет два кабельтова, — доносится в рубку с сигнального поста.
— Два меньше, два влево, — командует артиллерист, и одновременно с новым выплеском грома вдоль немецкого крейсера пробегает соломенная молния ответного залпа. Бой начинается.
Столбы воды от немецких недолетов обрушиваются на рубку. Это почти накрытие. После второго немецкого залпа «Gloucester» вздрагивает. С полубака в щель рубки ударяет душным и горячим газом, доносятся крики.
— Попадание в палубу, сэр, у первого орудия, — докладывает Мак-Стайр. Губы у него неудержимо прыгают, рыжие глаза с ненавистью смотрят в спину командира. Конечно, сейчас крышка! Нужно с ума сойти, чтобы ввязываться в бой на паршивой посудине с такими противниками.
— Недолет! Два накрытия! — бесстрастно хрипят с дальномера.
— Левый борт — поражение! Огонь по готовности!
Артиллерист сияет, как маленькая девочка, которой дали шоколадку. Пушки беспрерывно грохочут, сотрясая крейсер. Занятый «Бреслау», коммандер Келли приказывает склониться на пять румбов влево, приводя противника на траверз, когда слышит взволнованный возглас сигнальщика Доббеля:
— «Гебен» ворочает на шестнадцать румбов!
Весь закутанный дымом, гигантский силуэт линейного крейсера, описав кривую, несется теперь на сближение с маленьким «Gloucester». Ослепительно вспыхивает залпом весь борт немца. Шесть огромных светло-зеленых столбов воды взвиваются кверху в двух кабельтовых от крейсера, и ветер доносит урчащий рев разрыва. Второй недолет — ближе, у самого борта. Взметенные падением снарядов фонтаны долго стоят в воздухе, не опадая. Мак-Стайр закрывает глаза, мысленно прощаясь с миром, в котором так приятно было жить. И сразу ободряется, услыхав команду Келли:
— Право руля! Самый полный!
«Пронесло!» — шумно вздохнув, думает Мак-Стайр. Командир уходит от обстрела. Орудия замолкают. Крейсер увеличил ход. Выпустив еще два залпа, «Гебен» уменьшает ход и поворачивает снова на восток. На горизонте из дымки вырезается острый обрыв мыса Матапан. «Gloucester» тоже начинает ложиться на старый курс преследования, когда на мостик вбегает мокрый и грязный старший механик.
— Авария, сэр! Лопнул центральный паропровод левой машины. Машина вышла из строя. Раньше как через шесть часов исправить не удастся.
«Gloucester» сразу теряет ход и уныло волочится по морю под одной машиной. Погоня дальше невозможна; Топнув ногой и жалобными глазами взглянув на уходящие немецкие корабли, коммандер Келли упавшим голосом командует:
— Поворот шестнадцать румбов! Курс вест-норд-вест триста десять градусов! Горнист, дробь! Команде разойтись и обедать.
На стенных часах рубки тринадцать часов пятьдесят минут седьмого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года.
12
«Берлин. Императорская главная квартира. Счастлив донести вашему величеству, что суда Средиземноморской дивизии после беспримерного героического похода и боя с английским легким крейсером благополучно встали на рейде Стамбула, имея на стеньгах германские флаги. Население турецкой столицы оказало морякам наших доблестных судов исключительно восторженное внимание. На всю жизнь сохраню мой китель, испачканный руками турецкого населения, несшего на руках меня и моих офицеров от пристани до султанского сераля. Команда и офицеры вели себя выше всяких похвал и, забывая нечеловеческие труды и усталость, готовы в бой по первому слову вашего величества во славу Германии. Установлена теснейшая связь с Энвер-пашой и комитетом младотурецкой партии, мечтающей о счастье сражаться рядом с нами против общего врага.
