Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— Степан, Тася, чего так рано поднялись? — спросила мать, не переставая процеживать молоко. — Могли бы поспать подольше, сегодня воскресенье.
— Что-то не спится, — ответил Степан. — Батя вам сказал, что советует нам уехать?
— Сказал… Как же вы порешили?
— Пока никак. — Степан грустно посмотрел на Тасю. — Всю ночь думали-думали… Хотим побывать у Максима, посоветоваться с ним.
— Правильно, пойдите к Максиму, а уезжать из станицы не спешите, — советовала мать. — Попейте молока. Тася, тебе парное молоко полезно.
— А где отец?
— Уехал к тракторам. Дома ему не сидится.
Степан и Тася умылись, и пока пили молоко, солнце заглянуло в окно, и они поспешили отправиться к Максиму.
27
Максим и Настенька искренне обрадовались нежданному приходу Степана и Таси. Выслушав брата, Максим не стал расспрашивать его и вдаваться в какие-то подробности и сразу же, нисколько не раздумывая, посоветовал Степану поступить в механическую мастерскую, в бригаду слесарей-ремонтников.
— Там как раз люди нужны, мне говорил сам бригадир Остаповский, — пояснил Максим. — Да ты знаешь Илью Самсоновича Остаповского. Мужчина бедовый, дело свое знает. Так вот он просил подыскать ему двух старательных парней. Если пожелаешь, то одним из них будешь ты. Я уверен, Остаповский охотно возьмет тебя в свою бригаду.
Практичный в житейских делах Максим рассуждал просто и разумно:
— Не понимаю, зачем тебе куда-то уезжать и где-то на стороне искать свое счастье, когда его можно найти в своей станице? И батю нашего не понимаю: как же можно давать тебе такие советы? Некуда тебе уезжать и незачем. У Остаповского можно хорошо заработать, ремонт грузовиков и тракторов его бригада производит по сдельной оплате, так что только старайся. Иметь же дело с машинами тебе не привыкать: в армии ты был шофером, дома — трактористом. Грузовики и тракторы тебе не в новинку, а слесарные работы ремонтников несложные. Правда, работенка грязная и не из легких, поначалу может показаться трудной, но потом, когда втянешься и привыкнешь, дело пойдет легко.
— Трудностей я не испугаюсь, — сказал Степан.
— Да, кстати, а как твоя повесть? — вдруг спросил Максим. — Все еще пишешь или забросил?
— Не об этом сейчас речь.
— Да я только спросил. — Лицо у Максима расцвело и улыбке, глаза заблестели от внутренней радости. — Степа, а хочешь стать токарем? Могу обучить! Месяца за два-три сделаю из тебя настоящего мастера. Но только дай мне слово: писательству конец, забудь! Токарное мастерство — это исключительно тонкое дело, ему надлежит отдать всего себя, без остатка. Сможешь?
— Не смогу.
— А токарем хочешь быть?
— Не хочу, — смутившись, ответил Степан. — Мне бы устроиться на любую работу и окрепнуть материально. Писать же я не брошу, не могу я без этого… Пойми меня, Максим.
— Понимаю и советую, — сказал Максим. — Завтра же иди к Остаповскому и оформляйся слесарем-ремонтником. — Он обратился к Тасе: — А как считает Тася?
— И я так считаю, — несмело ответила Тася.
— Степа, Тася, — вмешалась в разговор все время молчавшая Настенька, — жить будете у нас!
— Предложение совершенно справедливое, — поддержал жену Максим. — У родителей хатенка маленькая, тесная, а у нас дом большой, четыре комнаты, самую большую отдадим вам. Пока поживете у нас, а потом соберемся с силами, построим и вам гнездо в Холмогорской, и заживете вы, как все холмогорцы. Ну что, согласны?
Степан и Тася не знали, как и благодарить Максима и Настеньку. На второй день, в понедельник, они перебрались к ним на жительство, а во вторник вместе с братом Степан пошел на работу.
В субботу, как и обещал, вернулся Василий Максимович. Увидел заплаканную жену, сказал:
— Нехорошо, мать, получается. Уезжал — плакала, приехал — опять плачешь. Что случилось?
— Степан и Тася бросили нас и нашу хату. Поселились у Максима.
— Правильно сделали. — Василий Максимович сдавил в кулаке усы, помолчал. — Наша хатенка старая, как и мы с тобой, а у Максима дом городской. Молодым людям там жить лучше. Вот и пусть живут, и плакать нечего.
— А тут еще, как на беду, нету весточки от Гриши, — вытирая кончиком косынки слезы, говорила мать. — Как он там, бедняжка? Душой изболелась. Вася, поехал бы к нему, разузнал бы…
— И я так считаю, надобно ехать, — согласился Василий Максимович. — Повидаю Гришу, да заодно и с Дмитрием потолкую насчет холмов. Должен же своему родителю подчиниться.
— А кто подменит тебя на работе?
— Со сменщиками уже договорился. Ребята охотно согласились, так что завтра можно и в дорогу.
— Вот хорошо, что поедешь, — обрадовалась мать. — Надо мне успеть собрать для Гриши гостинцев.
— Ничего не собирай! Не маленький, обойдется и без гостинцев.
— Да как же так можно? Я и пирожков ему испеку, и варенья передам. Он любит сладкое. Да и сала повези, меду. Житуха-то у него небось голодная.
— Денег дам, пусть, что нужно, купит.
— То — само собой, а без гостинца нельзя, — стояла на своем Анна Саввична. — И внуку Генке, — наверное, уже большой, — положу пирожочков. Так и скажешь: от бабушки Анны.
— Да не срамись ты, мать! Нужны этому внуку твои пирожочки!
Рейсовый автобус Холмогорская — Степновск уходил из станицы в шесть утра, один раз в сутки. Сегодня пассажиров было мало, всего трое. Две немолодые женщины в цветных полушалках, с одутловатыми, сонными лицами везли плетеные корзины, сверху затянутые марлей, наверное, с яблоками, и Василий Максимович с небольшим чемоданом и с раздутой авоськой. Все ж таки Анна Саввична уговорила мужа взять и пирожки с яблоками и со сливами, которые она испекла ночью, и банку вишневого варенья, и баночку меду, и кусок сала, и новую рубашку, и носки, и носовые платки.
Как только автобус оставил Холмогорскую и выехал на просторный Ставропольский тракт, взору открылась равнина. Кубань и желтевший в ее пойме лес отошли влево, поближе к горам. Справа, рядом с кюветом, лежала жухлая, по-осеннему скучная стерня, то там, то тут тянулись черные кушаки пахоты. Мощный «Кировец» на высоких резиновых колесах тянул борозду, было видно, как лемеха отворачивали глубокие пласты чернозема, как следом подпрыгивали бороны, своими острыми зубьям расчесывая влажную землю. «Это уже поля „России“, — подумал Василий Максимович. — Молодцы, хорошо пашут»… Вскоре пахоту сменили ярко-зеленые, поблескивающие росой, озимые. «И пшеничка у наших соседей не хуже, чем у нас, — заключил он. — Любо-мило посмотреть»… И снова понеслись навстречу чужие поля, незнакомые и непривычные. Василий Максимович смотрел то на скирды, маячившие вдали, то на опустевшие, с разорванной ботвой бахчи, то на застаревшие проселочные дороги, не переставая думать о предстоящей встрече с сыновьями. Он решил сперва зайти к Дмитрию, потому что знал его адрес, а потом побывать и у Гриши. В Степновске задерживаться не собирался. По его расчетам с делами можно управиться быстро и завтра к вечеру вернуться домой.
По дороге автобус охотно подбирал пассажиров, кто поднимал руку, тому и открывались двери. И когда он, пламенея на солнце стеклами и неся на своих плечах свежую дорожную пыль, по-молодецки, с ходу, влетел в широкую улицу Степновска, с обеих сторон обставленную высокими тополями, в нем уже не было ни одного свободного места. С той же молодцеватой проворностью он пролетел по улице и въехал на базарную площадь, где в ряд стояли его собратья, — тоже, если судить по их завьюженным пылью спинам, прибыли издалека.
Василий Максимович вышел из автобуса и тут же у знающих людей спросил, как отыскать нужную ему улицу. Она находилась близко. Он прошел по переулку, затененному уже слегка оголенными тополями и усыпанному желтыми листьями, и увидел новый многоэтажный дом. В подъезде Василия Максимовича встретила женщина, на вид немолодая, строгая, покосилась на его чемодан и авоську и спросила:
— Гражданин, вам к кому?
— К Беглову Дмитрию. Я его родитель.
— Папаша Дмитрия Васильевича? — повеселев, спросила женщина. — Прошу вас, поднимитесь в лифте на шестой этаж, квартира шестьдесят шестая.
Поднявшись в лифте, Василий Максимович отыскал на шестом этаже нужную квартиру и нажал белую кнопку. Подождал немного и нажал еще. Щелкнул замок, и дверь открылась. Василий Максимович увидел незнакомую ему женщину с седеющей копенкой волос на голове и длинными сережками, с желтыми, очень похожими на капли меда, стеклышками. С удивлением и с растерянной улыбкой глядя на коренастого мужчину в плаще и в картузе, с чемоданом и авоськой в руках, она сказала:
— Гайворонский, не валяй дурака! — При этом ее сережки закачались так усердно, что капельки меда вот-вот должны были слететь с них. — Не разыгрывайте меня, Вениамин Герасимович!
