Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой
С берез падали в лужи капли. Влажный воздух зыбко дрожал между деревьями.
Катя скинула сапоги, побежала к почте босая. Она не оглядывалась.
С моря, шаря лучом прожектора по молу, пробирался в бухту траулер. Он грузно качался на мутных волнах. Ветер трепал привязанные на косых вантах сети.
1957
Последняя ночь Бандита
— Собака закрыта?
— Да.
— Тогда выпускай ребят.
— Как быть с Ахиллом?
— Его не надо, ссорится с Каиром.
— Из-за Лорки?
— Да. И следи за тигренком…
Старый цирковой пес Бандит опустил голову на пол, понюхал щель у порога и продолжал слушать давно знакомые слова и звуки. В вольере звякало железо и скрипели дверцы клеток — зверей выгоняли на вечернюю проминку перед кормлением. Ассистент укротителя ворчал на тигров.
— Куда?! Ну, давай, давай, шевелись… А тебя долго упрашивать?.. Алексей Петрович, Каир за спину заходит вам…
Раздался резкий, острый щелчок шамберьера, потом мягкий топот бегущего тигра.
— Пускай рабочие моют сперва переходные клетки, — сказал укротитель. — И скажи, чтобы насухо вытирали, сгниют скоро доски.
— У Байкалихи крайняя доска уже подломилась… А тигренок-то боится! И уши прижал, и есть не может…
— Привыкнет…
Бандит медленно привстал и взглянул через выпиленное в двери каморки треугольное отверстие. Все было привычным и совсем обыкновенным. Разве только чуть больше шума — в цирк привезли для детских представлений маленького тигренка.
Бандит был огромный и мрачный псина с тяжелой грудью, непропорционально узким задом и лобастой, густо заросшей длинным волосом головой. От головы к заду количество волос убывало, и хвост был почти совсем гол. Наверное, поэтому Бандит часто паршивел, и тогда его мазали синькой. Он привык к ней и не лизал ее, так и ходил в ярких синих пятнах. А длинная шерсть ниже пасти была грязно-красного цвета, слипшаяся от крови, потому что Бандит ел сырое мясо. На левом боку от плеча до брюха тянулся неровный шрам — след удара тигриной лапы. После этого удара бок у Бандита болел, и он спал возле паровой батареи, прижимаясь к ней. А когда пробегал мимо тигриных клеток слева направо, то держался от клеток чуть дальше.
Он лежал в своей конуре позади вольера, смотрел в треугольное отверстие на маленького тигренка и чувствовал приближение чего-то совершенно необычно-тихого, обволакивающего. Это необычное и неизвестное входило в Бандита через сердце. Сердце болело, и он чувствовал его удары в каждой подушечке на лапах.
Клетку с тигренком поставили в вольере высоко над полом, на оцинкованном ящике. Тигренок лежал на самой середине клетки, прижав передними лапами кусок мяса, и рычал, и молотил хвостом. Малыша только что привезли из уголка Дурова, он первый раз видел взрослых тигров и страшно испугался их. Взрослые ходили вокруг, часто поднимались на задние лапы, пытаясь достать мясо, но прутья клетки были частые и лапы взрослых тигров не пролезали сквозь них. Однако тигренок не мог понять, что он в безопасности. Малыш взвизгивал, жмурился и быстро-быстро вилял самым кончиком хвоста.
Мельтешня в вольере раздражала Бандита, он привык, что в эти вечерние часы уже наступала тишина и его выпускали из каморки. Бандит со стоном зевнул, его клыки глухо лязгнули после зевка. В ответ на этот лязг возле отверстия возникла тигриная пасть, душное дыхание Каира окутало пса. Каир повернулся к двери каморки задом и помочился, стараясь попасть в отверстие.
— Старый разбойник! — сказал укротитель и ударил тигра веником по морде.
А Бандит равнодушно чихнул, он давно уже привык к таким проделкам зверей — им не оставалось ничего другого, чтобы свести с ним счеты. Уже десять лет он жил в цирке. Когда-то с ним занималась известная дрессировщица. Она промучилась больше двух лет, но не смогла изменить характер Бандита — вздорный и угрюмый. Пес быстро осваивал любые трюки и хорошо запоминал их. Иногда на репетициях он даже оживлялся и, казалось, начинал работать с удовольствием, но на манеже что-то случалось с ним, он замыкался, тускнел, ложился под барьер и вжимал голову в опилки.
С детства Бандит не любил, когда на него смотрели, когда он оказывался весь на свету, среди большого, открытого пространства. Это был ночной пес. Бодрствуя в настороженной тишине, среди полного мрака или в тусклом свете дежурной лампочки, он чувствовал себя свободно и хорошо. Ночами он делался как-то эластичнее, естественность повадки скрашивала его некрасивость. Пожалуй, он становился даже изящным, когда бесшумно шел вдоль ряда тигриных клеток, отвернув морду в сторону, шел легким, скользящим шагом, чувствуя каждое движение зверей, выражение их глаз, настроение.
Он родился в отрогах Хингана на Амуре. Его отец и мать рыскали по тайге и переплывали реки. Отец погиб в схватке с медведем, а мать задрал тигр. Его первые хозяева отлавливали зверей для цирков и зоосадов. И запах тигров он помнил с тех пор, как помнил себя.
Бандит никогда не издевался над тиграми, не давал им понять, что он свободен, а они нет; что он стережет их, что он принадлежит к тем, кто командует ими. Но тигры не любили его, хотя тоже привыкли к его всегдашнему присутствию. Они не любили, когда среди ночи он появлялся перед клеткой и тихо ложился вблизи. Сквозь густые брови не были видны его глаза. Каждый из зверей знал, что Бандит лежит на расстоянии в коготь больше того, на которое можно высунуть лапу сквозь прутья клетки…
Шум в вольере нарастал. Взрослые звери потеряли всякую солидность, пытаясь достать еду тигренка. А малыш так разволновался, что мясо не лезло ему в глотку, он уже устал рычать, урчать и прижимать уши. Кончик хвоста тигренка вылез за прутья клетки. Байкалиха сразу же куснула этот кончик. Тигренок с чрезвычайной скоростью замолотил хвостом, но на хвосте не было глаз, а обернуться малыш боялся. Тринадцать здоровенных зверюг столпились возле клетки тигренка, стараясь укусить маленький хвост. Им стало тесно, и они, конечно, передрались. Прибежал ассистент, раздались удары бича; тигров загнали по клеткам, а маленький зверенок победно рычал им вслед, стоя в скульптурной позе, придавив лапой расплющенное мясо.
Бандит вышел в вольер и занял свой пост у входа. Его сразу опять потянуло лечь, но он остался сидеть, привалившись плечом к стальной раме ворот. Где-то близко, за дощатой перегородкой, тяжело вздыхал больной верблюд, хрумкал овес на стертых зубах пони, журчала вода в душе.
Тигров кормили, они чавкали.
— Байкалихе еще дай… Почему Роза не ест? Гуляет?.. Сколько раз я приказывал точнее развешивать мясо!.. — говорил дрессировщик, осторожно переступая золотыми сапожками через кучи мокрых опилок; разноцветными искрами вспыхивал его манежный костюм.
Бандит ждал, когда хозяин заметит его. Но укротитель ушел в душ. И тогда Бандит лег. Вообще, он никого не любил за всю свою жизнь, и только делал вид, что привязан к укротителю, потому что так было положено ему отроду. Было положено встречать хозяина утром, настойчиво и угрюмо подставлять голову под тяжелую ладонь, идти за ним по пятам среди утреннего циркового оживления, слушать привычно ласковые слова. Но Бандит знал, что укротитель боится тигров, и потому не мог уважать его. Раньше укротитель не боялся. Это началось тогда же, когда Лора распорола Бандиту бок. И теперь укротитель потел еще до входа к зверям. И запах пота был иным, нежели после выхода из клетки, после работы. Но Бандит понимал и то, что хозяин неплохой человек. Укротитель каждый день сам проверял, не завелись ли у зверей глисты. И у него не было любимчиков. И на манеже он работал легко, в хорошем темпе, красиво, всегда повторяя не получившийся трюк. Его называли Королем тигров. И только Бандит знал, что этот человек боится каждой репетиции и представления, хотя и побеждает страх, делает его незаметным.
Укротитель пришел из душа в халате, с папиросой в руке, сел на реквизитную тумбу и тяжело задумался о чем-то, покачивая ногой рулон старых афиш, изодранных тигриными когтями. Бандит ждал, когда укротитель докурит папиросу, чтобы потом проводить его до дверей конюшни, потому что хозяина положено провожать.
— Ты что, болен? — спросил укротитель. — Поди сюда!
Бандит подошел и лег. Что-то слишком сильно билось в подушечках его лап, стоять было тяжело.
— Ты стар, приятель, — сказал укротитель. — Ты слишком стар, мудр и слишком много знаешь… И ты слишком много жрал сырого мяса в последние дни. Завтра я прикажу дать тебе касторки.
Бандит пошевелил ушами.
— Скучная у тебя жизнь, — говорил укротитель. — Пожалуй, она даже скучнее моей… Для тигров — ты собака. Для собак — ты тигр. Для людей — угрюмый и мрачный тип, с которым лучше не связываться…
Бандит слушал и соглашался. Действительно, всякая собака, почуя его, поджимала хвост и неслась прочь, и шерсть на ее холке торчала дыбом, потому что Бандит пропах тигриными запахами. Конечно, он мог догнать пса или суку на пустынных ночных улицах, когда ассистент выводил его на прогулку, но что было от этого толку? Что толку в дрожащей от судорожного ужаса городской собаке, сбитой им с ног на скользком асфальте?.. Уже много-много лет Бандит жил в одиночестве, но так и не смог привыкнуть к нему, хотя давно смирился с ним. Люди, которых ему было поручено кусать и отгонять от клеток, злились на него. Им хотелось поближе рассмотреть тигров… Что знали эти случайные в цирке люди о тиграх? Что знали они о бесконечной дикости или о великой нежности, которая рождается вместе с тигренком, о нежности, с которой тигрица облизывает своих детей в ночной тишине? И разве они могли догадаться о том, что под каждым когтем тигриной лапы притаилась смерть, ибо сырая убоина, попавшая под когти, разлагается быстро и несет в себе трупный яд? И разве кто-нибудь рассказывал им о жизни тигренка? О том, что любой рожденный в неволе тигр выкормлен собакой, потому что тигрица задавит тигренка на жестком полу клетки? А тигры? Кто из них вспомнит о суке, которая кормила их в детстве? Кто из них вспомнит о нежном сосце, прокушенном острым тигриным зубом, о струйке крови, текущей по животу дворняги, о великом терпении, с которым она переносит боль?
