Николай Чаусов - Сибиряки
— Ну-ка, как ваше горлышко, покажите? Да, жаль…
— Что, доктор, петь не буду, да?
— Не будете, девушка… Ну-ну, только без слез. У меня совсем не было голоса — и не плачу, — ласково провела она рукой по лицу девушки. — Как же вы, певица, оказались на фронте? Да еще на передовой? С концертной бригадой, что ли?
— Ага, с культбригадой, доктор. Из Иркутска мы…
— Так вы иркутянка?
— Качугская я. Раньше-то я в Ирсеверотрансе раба-тала…
— Вот как?
— Ага. Раздатчицей… — И Нюська рассказала Червинской всю свою несложную биографию.
Ольге хотелось расспросить девушку о Позднякове — не могла же она не знать о нем — но сдержалась. Да и зачем снова бередить то, что уже заживало.
2Пожелав девушке поправляться, Червинская закончила обход, вышла из палаты. Здесь и нашел ее Савельич, желая предупредить о появлении адъютанта командующего. Нашел — и не решился побеспокоить: сразу видать — не в себе человек. Постоял, прислушался к доносившейся из палаты чьей-то капризной брани, смекнул: опять кто-то расстроил докторшу. Отошел в сторонку. Видел, как в наброшенной на плечо шинелке, сбочив голову, Червинская понуро шла рощицей, направляясь к своей землянке.
— Слава богу, домой ушла, не встретит, — подумал, облегченно вздохнув, Савельич. И в тот же миг увидал на пегом коне генеральского адъютанта. Он ехал, прямо направляясь к Савельичу, сбив над черным чубом набекрень новую кавалерийскую папаху, помахивая кожаной плетеной нагайкой. И сам будто весь новенький, картинный. Глаза и сейчас навыкате, с наглой смешинкой. На полной губе две вразбег полоски. Сразу видать, не по делу завернул сюда, бабник. Хоть бы к другой какой привязался, а то к кому!..
— Здоров, папаша! — И завертел, заплясал конем.
Савельич ответил вяло, без усердия.
— Здравия желаем.
Лейтенант, не сходя с седла, щелкнул серебряным портсигаром, протянул санитару.
— Не балуюсь. — Савельич стрельнул глазом в Червинскую: хоть шла бы скорей, чего медлит!
— Ну-ну. — Лейтенант достал папиросу, постучал по портсигару. — Где она, папаша?
— Кто?
— Вот опять: кто да кто? Краля твоя, кто же!
— Нет у нас никаких кралев.
— Ну-ну, не сердись, папаша, говори, где? Некогда. Да ты что, дед, под стекло ее прячешь? Я ж тебе пять суток могу влепить за непочтение.
— Коли за дело. А тут что, тут не положено.
— Водку пьешь? Я тебе такого шнапса припру…
Савельич отвернулся, зло сплюнул под ноги.
— И видный вы человек вроде, товарищ гвардии лейтенант, а солдата уважать не научились… Чего вы меня табаком да водкой?
— Ну-ну, ишь ты гвоздь какой! Я же в шутку с тобой, а ты в пузырь лезешь. Дело-то наше молодое, папаша. Я холостой патрон, она тоже на взводе, а ты… Да никак вон она! Ах ты, щукарь, клещ тебе в бороду!.. — И поскакал за Червинской, разбрызгивая по лужам грязь, бряцая шпорами.
— Тьфу, скаженный! — выругался вслух Савельич, глядя, как помчал тот наперерез Ольге, перемахивая через кусты и канавы. Догнал, опять загарцевал, заиграл плеткой.
3Ольга подходила к своей землянке, как вдруг услыхала позади себя конский топот, шарахнулась от вздыбившейся перед ней лошади.
— Сумасшедший!
Адъютант заправски выбросил к папахе руку с кожаной плеткой, блеснул золотым зубом.
— Здравия желаю, доктор! Напугал?
— Здравствуйте.
— Опять грустим?
— Вам-то что? Пропустите!
— Не пущу.
Пегий скакун зафыркал, затанцевал перед Червинской. Масляные глаза нахала так и бегают, прячутся в самодовольной ухмылке. Как отвязаться от него? Вон и люди оглядываются на них, не скрывают улыбок. Не кричать же на помощь.
— Вы пропустите меня или нет?
— А вам идет сердиться, доктор. У вас глаза, знаете…
— Оставьте меня в покое, товарищ адъютант! Или вам все прощается?..
— Виноват: уже не адъютант. Как видите — прощается, да не все. Перевели в кавполк… Вот и вам, похоже, не нравлюсь?
— А вы как думаете? — уже не так зло ответила Ольга.
— Пригласили бы, посидим, покалякаем. На гитарке сыгранем. Не журись, доктор! — И опять пустил в пляс коня, забряцал шпорами.
Ольга вспыхнула. Никто еще не позволял с ней такой фамильярности.
— И за всеми вы так ухаживаете? Может быть, вы все же сойдете с коня? — решила она в свою очередь подразнить слишком назойливого кавалера.
— Ого! Черт возьми, вы мне начинаете нравиться, доктор! — Лейтенант в один миг соскочил с коня, едва не окатив ее брызгами. — В вашем распоряжении… Ольга Владимировна, кажется?
Червинская провела ладонью по крутой, лоснящейся шее коня, вспомнила московские прогулки на лошадях, — отец учил ее верховой езде, — скачки на рысаках — в Горске — уже с Алексеем. Так бы и умчалась сейчас куда глаза глядят, забылась на час от этого ада!..
— Лучше бы вы прокатиться предложили. Кстати, это страшно? — схитрила Ольга и даже лукаво посмотрела на пожирающего ее взглядом озадаченного таким оборотом щеголя.
— С удовольствием! Прошу! Орлик!.. Орлик, уважь дамочку!.. Фаст, фаст, Орлик!.. — Уговаривая скакуна, лейтенант постучал кнутом по его тонкой в белом носочке ноге. Рысак, кося глазами, нехотя, с трудом опустился на одно колено, потом на второе, захрапел, задергал уздечкой.
— Да вы настоящий циркач! — рассмеялась Червинская и, не дожидаясь, когда ее попросят, сама довольно ловко вскочила в седло, подобрав юбку.
— Форт, Орлик! Форт!
Рысак вскочил, подбросив в седле Червинскую. Почуяв незнакомого седока, закрутил шеей, затанцевал, закопытил. Лейтенант, придерживая за узду, повел лошадь.
— Ну как, доктор? Страшновато?
— Очень! Дайте-ка мне вашу плеточку.
Лейтенант уже по посадке видел, что Червинская не впервые в седле, однако подивился ее решительности. Да и за рысака не ручался: горяч, норовист, свернет бабе шею, а он отвечай за нее.
— Ну, что же вы? Давайте же! — Ольга выхватила из его рук плетку, взмахнула.
Лейтенант от неожиданности опустил повод. Червинская этого и ждала: хлестнула коня и дала «шпоры». Рысак вздыбил и, выгнув колесом шею, рванул с места в галоп, обдав грязью хромовые сапожки и шинель пораженного офицера.
— Вот баба? Эх, была не была, война все спишет! — вслух рассудил он и, заложив пальцы в рот, пронзительно свистнул.
Из рощицы, словно из-под земли, выскочил на коне ординарец.
— Дела, парень, давай коня! Тут, брат, зевать нельзя — сражение проиграем. Жди у штаба. Увидишь «самого» — сгинь, понял?
— Слушаюсь!
Лейтенант не спеша уселся в седло, посмотрел, будто прикинул расстояние до Червинской, и пустил в намет скакуна.
4Ольга продолжала мчаться по разъезженной колесами хлюпающей дороге, с упоением отдаваясь быстрой езде. Ветер свистел в ушах, приятно освежал щеки. Давным-давно не получала она такого удовольствия, с тех пор, как носились взапуски с Алексеем, срывая на скаку ветки, перемахивая коряжины и овражки. Уже далеко позади остались зеленеющие рощицы и впереди, насколько хватал глаз, вилась узкая грязная лента дороги — до самого дальнего леса! И ни души. Ни всадника, ни пешехода, ни машины. Ни звука… Только размеренный легкий стук копыт разгоряченного в прекрасном галопе коня, похрустывание, пожулькивание седла да пощелкивание нагайки. И ветер, ветер. И этот быстрый бег лошади, и ласковый щекочущий ветерок, и полный свободы и свежести необъятный простор взбудоражили, опьянили Червинскую, вырвали ее из мрачного, пропахшего лекарствами и кровью страшного мира, подняли высоко над землей и понесли, понесли. Светлая, ребячески беспечная радость и бесшабашная удаль наполнили Ольгу. Хотелось петь, смеяться, кричать о своем безудержном, пусть недолгом, счастье и мчаться, мчаться, мчаться…
Вьется, бежит навстречу дорога. Вот уже совсем близко в темной прозелени таинственный мрачный лес. Ольга уже отчетливо различает развесистые неуклюжие дубы, стройную березовую поросль, приземистые черные вязы. Тяжелей, чаще всхрапывает взмыленный конь… И вдруг непонятный, необъяснимый страх подкрадывается к Ольге. Что может встретить она в этом таинственном мрачном лесу? Своих? Вражескую разведку? Глупую смерть? Плен?.. На миг Ольге чудится, как ее останавливают выскочившие из чащи люди, стаскивают с седла и, заткнув рот, волокут в качестве «языка» на позорную гибель… И уже не страх, а ужас охватывает Червинскую. Круто осадив коня, она поворачивает обратно и… еще не легче! Размашистым крупным галопом скачет на нее пригнувшийся к луке всадник. Пижонские усики, самодовольная золотозубая усмешка в миг представились Ольге. Вот так одурачила! А лейтенант уже машет ей издали плеткой, выпрямился, что-то кричит. Ольга развернула коня и снова пустила в намет к страшной чаще. Только бы успеть доскакать до леса, только бы не этот золотозубый… Ольга изо всех сил нахлестывает скакуна, бьет стременами в бока: скорей, скорей! Вот и спасительный лес. Жесткие цепкие прутья ударили по руке, едва не вырвав нагайку, больно хлестнули в лицо. Ольга прижалась к самой гриве разгоряченного скакуна, промчалась до поворота, осадила на всем скаку и наугад повернула в чащу. Перевела лошадь на шаг и остановила совсем. На часто и круто вздымавшихся боках скакуна повисли белые хлопья. Ольга уже ругала себя за необдуманную выходку. Теперь она надеялась на одно: этот нахал проскачет мимо, а она тем временем выедет снова на дорогу и умчится обратно. И вздрогнула, затаила дыханье: он! Где-то еще далеко послышался конский топот, а затем донеслись зычные крики всадника:
