Берды Кербабаев - Небит-Даг
— А вы поспокойнее. Все будет хорошо, все обойдется, — ласково уговаривал геолога Тихомиров, точно больного перед операцией, — ничего страшного.
— Ничего страшного, если… В каком случае вы имеете в виду — если будет нефть или не будет?.. — спросил Зорян и грубо вырвал руку.
— А во всех случаях ничего страшного, — с наигранным простодушием ответил Тихомиров, но глаза нагло заблестели под непротертыми очками.
— Здорово вы умеете… лавировать!
— Лавировать? Я? Лавировать!
В умении изображать благородное негодование никто не мог сравниться с Тихомировым. Зорян заметил, что у него даже шея покраснела, и по добродушию своему стал оправдываться.
— Вы поймите, что мы больше года живем только этой надеждой, что пойдет нефть, что по всей пустыне поднимутся вышки, как грибы после дождя, что наш жалкий поселок превратится во второй Небит-Даг, что тут зацветут акация и тутовник… А вы считаете, что ничего страшного не произойдет, если наша мечта, смысл нашего существования, разобьется в прах.
— Позвольте, позвольте! Этого я не говорил!
— Мало ли чего вы не говорили! Не в этом суть! Вы должны были бы гореть вместе с нами, надеяться вместе с нами… Что это? — перебил сам себя Зорян. — Как будто глина кончилась?
Но рыжая глина так же ровно текла по желобу, так же вздрагивал шланг, по-прежнему ослепительно сияло солнце. Томительное ожидание изматывало терпение Зорина. Забыв, с кем он говорит, он умоляюще вопрошал Тихомирова:
— Евгений Евсеевич, вы человек ученый, скажите по совести — даст скважина нефть?
А тому только и надо было это услышать. Он неторопливо прошелся взад и вперед и, собравшись с мыслями, заговорил, как оратор, вышедший на трибуну.
— Если вы помните, я один из первых указывал, что в Сазаклы богатые нефтяные залежи…
Зорян даже онемел от такой бесстыдной лжи, а когда к нему вернулся дар речи, мог только вымолвить:
— А «разбитая тарелка»?
— Помню, Ашот Гургенович, все помню, — спокойно возразил Тихомиров, — но ведь и вы понимаете, что пресловутая теория «разбитой тарелки» совершенно не исключает перспективности Сазаклы, а только указывает на технические трудности разведки… И если современная техника достигла такой высоты, то честь и хвала нашим инженерам и изобретателям! — И вдруг, вспомнив, что нефть еще не пошла, а может быть, и не пойдет вовсе, он закончил обыкновенным разговорным тоном: — А впрочем, бабушка еще надвое сказала. Знаете, метеорологи часто сообщают нам, что будет «великая сушь», а на другой день дождь хлещет. А подземная метеорология еще сложнее…
— Знаете, есть такая рыбка — угорь… — перебил Зорян, но закончить ему так и не удалось, потому что Тихомиров нырнул куда-то и исчез.
Собравшимся вокруг скважины казалось, что агрегаты работают уже неделю, месяц, год… Уши устали от непрерывного гула, бульканья воды, грохота тракторов, собиравших разбросанные вокруг буровой трубы. Подобно тому как хозяева коней, пущенных на большой приз, отходят в сторону от скакового круга, чтобы умерить свое волнение, так и геологи прогуливались вдали от буровой и обходили друг друга, точно боясь встреч. Некоторые взбирались на барханы и стояли там в одиночестве, словно столбы.
Но вот гул агрегатов начал постепенно слабеть, глина кончилась, из скважины пошла чистая вода.
Метрах в трехстах от буровой, на бугре были сооружены резервуары, чуть ближе стоял трап — стальные колонны для отделения газа от нефти. Труба от скважины была направлена к трапу, от него к резервуарам. Другая труба от трапа, предназначенная для сброса газа в факел, уходила вдаль за барханы.
Люди окружили трубу, выходившую отверстием в амбар. Обычно никто и не глядел на нее, перешагивали машинально и шли дальше. Сегодня все взоры сосредоточились на отверстии трубы. Народ прибывал, теперь в толпе можно было различить и пестрые женские платья. Пуском буровой заинтересовались не только девушки-маляры, но и телеграфистка и радистка вновь открытого в Сазаклы отделения связи.
Тихомиров с демонстративной рассеянностью вытирал лоб перчаткой. Зорян топтался на месте, как будто под ногами у него были пружины. Взгляд Сулейманова был прикован к отверстию трубы. Неотрывно глядел на воду и Аннатувак, хотя мысли его были далеко. Томительное ожидание невольно располагало к разговору с самим собой. Да, конечно, сейчас стыдно было бы смотреть в глаза Тойджану. Но дело даже не в этом. Самым удивительным казалось ему, что еще недавно он и не задумывался над тем, что делает. Мог избавиться от Тойджана и попытался избавиться. Аман был прав, говоря о партийности. Но и Сулейманов прав! Сегодня в Сазаклы должна пойти нефть, и, однако, никто не упрекает его за маловерие, никто не сторонится, кроме Тихомирова, пожалуй. Значит, можно иногда ошибаться, но нельзя никогда забывать, что ты коммунист.
Погруженный в свои раздумья, Аннатувак не догадывался, что кое-кто наблюдает за ним не меньше, чем за водой, выбегающей из трубы. Сафронов, поймав взгляд Амана, устремленный на Човдурова, сказал:
— Интересно, о чем он задумался?
— Лишь бы думал, — откликнулся Аман, — уж до дела обязательно додумается.
А из толпы с болью и надеждой наблюдал за сыном Таган. Теперь, когда прошла горечь обиды, когда весь народ стал за Тойджана, мастера больше всего беспокоило — понял ли сын, что отец заботился и о нем, что нельзя было обойтись без этого тяжелого урока. Мастер про все позабыл сейчас и только неотрывно глядел на сына, ожидая, что тот поднимет глаза и взгляды их встретятся.
Полуденное солнце припекало. На минуту примолкли моторы, и тогда донеслось из поселка пенье петуха. Он, видно, возвещал о наступлении полудня, но некоторым нетерпеливым людям, вроде молодого геолога, послышалось в его кукареканье поздравление с победой.
Аннатувак заметил на воде тонкую коричневую пленку и громко воскликнул:
— Неплохо!
Тихомиров нагнулся к трубе, покачал головой, ему захотелось показать всем, что он не союзник Аннатувака.
— Что вы тут видите, кроме чистой воды?
Действительно, скважина выбрасывала сейчас обратно чистую воду, которую накачивали все утро. Но теперь и Сулейманов заметил на ее поверхности тончайшую пленку. Геолог поддержал Аннатувака:
— Может, вам мешают очки, Евгений Евсеевич? Если вы посмотрите невооруженными глазами, обязательно увидите пленку!
Зорян тыкал пальцем в трубу и самозабвенно повторял:
— Смотрите! Вы только смотрите на воду!
Коричневую пленку на бурлящей воде теперь видели и Тихомиров, и Махтум, и даже Чекер. Толпа оживилась, послышались разговоры, смех.
Махтум тряс за плечо Чекера и повторял:
— Понятно теперь? Понятно?
Но раскачать Чекера было не легче, чем расшевелить слона. Он оставался неподвижным и недоверчиво бормотал:
— Аман-ага говорил, что скважина даст нефть. А где нефть?
Парторг показал на воду.
— А это что?
— Чистая вода.
— А пленку ты не видишь?
— Если из пленки получается нефть, я бы не стал бурить землю, а сразу пустил на воду масло.
— Брось свое упрямство, Чекер, и пойми: кислое молоко получается из закваски, а нефть из пленки.
— Я верю только тому, что вижу. Пока из скважины не потечет нефть, я и слышать не хочу про ваши закваски!
— Пилмахмуд не верит! — расхохотался Халапаев.
Аннатувак поднял голову — так вот он, этот Пилмахмуд, о котором говорил на партийном собрании Сафронов. Великан с маленькими глазками, с жесткими волосами, вроде лошадиной челки спускающимися на низкий лоб… Если бы отец в тридцатом году остался в ауле, не переехал в Небит-Даг, может быть, сегодня и Аннатувак недалеко ушел бы от этого Пилмахмуда.
— Товарищ Чекер Туваков! — крикнул Аннатувак. — Верить надо! Нефть обязательно будет!
Если бы Аннатувак видел, как просветлело в эту минуту лицо Тагана!
И вдруг вода, бегущая по желобу, стала чистой и заструилась, как серебро. Раньше других это заметил Сулейманов, и, хотя он знал, что означает этот зловещий признак, решил промолчать, пока окончательно не убедится в неудаче. Зорян не отличался выдержкой и откликнулся сразу:
— Плохо! Очень плохо!
Султан Рустамович ждал, что Тихомиров немедленно начнет похоронную речь над скважиной, но он ошибся: Евгений Евсеевич даже возразил Зоряну:
— Ничего страшного, Ашот Гургенович, ровно ничего!
— Вы думаете?
— Конечно! Изменение цвета еще ничего не значит.
Наступили тяжелые минуты. Зорян, не поверивший Тихомирову, считал, что спутал золу с золотом. Ему было стыдно смотреть в глаза людям, столпившимся у амбара, как будто он один был виноват в крушении их надежд.
— Ничего не вышло, — тихо сказал он.
Сулейманов и Човдуров низко склонились над трубой.
