Петр Замойский - Лапти
— Афонька, — крикнул Алексей. — Схоронись!
Сам торопливо отвязал канат и бросил вниз.
— Мужики, нас заметил старик Митин.
— Быть не может! — испугался Никанор. — Ты, Алеша, гляди. Ребята, торопитесь. Товарищ Скребнев, говорят, заметили нас.
— Мы в один миг. Факт налицо! — решительно заявил Скребнев.
От волнения Илья никак не мог свернуть с места вторую гайку. Все углы у нее сорвал, а она от времени вросла. Обозленный, шептал он гайке такие слова, в которых не раз когда-то в этой же церкви каялся попу.
Возле лобачевского колодца собрались три бабы. Варюха-Юха что-то им рассказывала. К ним, болтая ведрами на коромысле, быстро зашагала сноха Митиных. Алексей знал, что у Митиных есть свой колодец, — зачем же она пошла на чужой? А она шла торопливо, то и дело искоса из-под шали, съезжавшей на глаза, оглядывалась на церковь. Бабы, заметив ее, насторожились. Юха умолкла. Подбежав к бабам, сноха зашептала что-то, и тогда все они сразу, как по команде, повернули головы к церкви. Зачерпнув воды, сноха как ни в чем не бывало вскинула коромысло, зацепила ведра и спокойно, чуть колыхаясь, пошла домой. А бабы моментально исчезли от колодца. Скоро они одна за другой вынырнули из своих семей и побежали по соседним избам. И почти за каждой тут же, испуганно, словно горела изба соседа, выбегали бабы, на ходу набрасывая полушубки. Через некоторое время не спеша выходили мужики. Но никто из выбежавших к церкви не шел. Группами собирались или возле чьей-нибудь избы, или выходили к дороге, на середину улицы. Редкие из них, да и то украдкой, поглядывали на церковь.
— Товарищи, — шепнул Алексей, — нас в самом деле заметили. Сейчас же или выметайтесь с колокольни, или прямо на глазах у всех сбрасывайте колокола. Вопрос…
Не успел досказать, как тишину морозного утра прорезал такой истошный визг, будто за кем-то погнались с ножом. От мазанок с нижнего конца улицы выметнулась обтрепанная фигура и, непрерывно визжа, тронулась к церкви. Это была Милок. Откуда ее вынесло? На крик, как на всполошный звон, торопливо выбегал народ, смелее выходили бабы на дорогу, решительнее поглядывали мужики на церковь.
— Долой, товарищи! — крикнул Алексей. — Я бегу вниз.
— Бросаешь нас? — сердито упрекнул вспотевший Илья и с такой силой повернул огромный ключ, что гайка, хрустнув, наконец-то подалась.
— Не бросаю, но слышишь?
Крик глупой девки становился все визгливее и громче.
— Вместе отвечать, — отирая пот со лба, проговорил кузнец и приловчился сразу вышибить стержень, но, заметив, что язык еще не вынут и если опускать колокол, то может произойти звон, Илья крикнул Митеньке:
— Что же ты, черт сухой, без толку возишься? Доску-то отвязал?
— Забыл! — воскликнул Митенька и вылез из-под колокола.
Второпях или как, но, вместо того чтобы перешагнуть через доску, к которой привязан был язык колокола, Митенька поскользнулся и рухнул на нее. Удар в колокол настолько был силен и внезапен, что Илья упал с балки вместе с ключом и фляжкой керосина.
— Э-эх, ты, сухая… — сквозь гуд выругался кузнец.
Митенька не сразу вскочил с доски. Он испуганно забарахтался на ней, хватал руками за веревку языка, и колокол несколько раз всполошно прогудел.
Моментально бросили работу и застучали вниз по ступенькам. В колокольне, под лестницей, растерянные, стояли кривой Сема и Афонька. За дверями отчетливо слышался гул ругани. Алексей выглянул в щель двери. Толпа баб, среди которых много было и мужиков, стояла перед входом в ограду.
Находившиеся в колокольне оробели. Они не могли решить, куда лучше податься. Или здесь стоять, или опять на колокольню лезть, или отпереть церковь и туда. Особенно струсил Скребнев. Он почернел лицом, и его трясло, как голого на морозе.
Сколько бы времени простояли они в колокольне, неизвестно, если бы не услышали, как мать Авдея закричала:
— Эй, бабы, какого черта! Давайте запрем их. Накидывай петли на дверь. Пущай они там с голоду сдохнут, окаянна их сила!
— Запереть! — подхватили голоса.
Первым вышел Алексей. Он решительно направился в самую гущу баб и спокойно спросил их:
— В чем дело?
От такого неожиданного вопроса бабы переглянулись, некоторые фыркнули, захихикали. К нему подошла Пава-Мезя. Скорчив рожу и скособочась, она всплеснула руками:
— Ма-атушки-и, ба-атюшки, ишь ты, «в чем дело». Да у вас-то, паралик хвати, у самих, в чем дело ни свет ни заря?
— Украдкой хотели, не вышло! — крикнул кто-то.
— Звякнуло!
— Нечистый попутал!
Увидев Митеньку, выходившего из колокольни, несколько баб радостно закричали:
— Гляньте-ка, с ними и сухой был… Перекинулся. Ах, дьявольщина! Ну-ка, бабы, с него…
И моментально обступили Митеньку. Когда обступили его, то и остальные оказались в кольце. А женщины прибывали. Уже шли из других обществ. Яростно галдя, привалили горлопанки третьего общества. Мужики, которые шли позади них, остановились у кооператива. Быстро собралась толпа. Алексею стало ясно: эта орава запросто не разойдется. Положение оказалось хуже, чем позавчера. Разве всех перекричишь? И о чем с ними говорить? Окруженный кольцом баб, большинство которых прибежало из третьего общества, он решил стоять и никому ничего не отвечать. Сквозь гул голосов до него доносилось крепкое отругивание Ильи, слышал, как матерился Афонька и как Скребнев обзывал баб оппортунистками. Может быть, этим бы все дело и кончилось, разве опять отняли бы ключи, но сквозь густую толпу кто-то старательно проталкивал к нему Милка. У нее было страшное лицо, красные глаза.
— Аниську пустите, Аниську! — кричали бабы.
— Анисьюшка родная! Куда теперь молиться пойдешь?
— Колокола сбросили, Анисьюшка.
И без того уже разозленную девку бабы натравливали на Алексея. Он знал: эта девка способна на все, что только ей скажут. Уговорить ее невозможно. Он стоял, отвернувшись от нее. А она уже перед ним. Пытался отступить, но бабы не пускали его. И он слышит ее тяжелый хрип.
— Смерть, смерть! — крикнула она и грохнулась ему под ноги.
Алексей шатнулся, хотел было отступить, но кольцо баб крепко стиснуло его, кто-то толкнул в спину, и он, нечаянно наступив на Аниську, едва удержался от падения. Девка забилась внизу, а бабы, не обращая внимания на валявшуюся в ногах Аниську, принялись рвать на Алексее полушубок. Скоро слетела шапка, и кто-то забросил ее через головы далеко наотмашь.
— Бабы, вам ничего не будет! — подбодрил мягкий голос.
— Влейте ему, бабы, влейте веселее! — раздалось почти рядом.
На паперти трепали кривого Сему и Афоньку. Особенно напали на Сему. Старались свалить с ног, но он не поддавался. Нескольких он сшиб в снег — бабы наступали все решительнее, толкали в бока, хватали за бороду. Скоро он нырнул в колокольню, схватил там доску и показался с ней в дверях. Но бабы быстро хлопнули дверью, наложили петлю и Сему заперли в церкви.
К воротам ограды прижали Скребнева.
— Бабы!.. Гражданки, — кричал Скребнев, отбиваясь, — не я виноват, не я! Председатель настаивал. Ключи-то у него были. Я… я не хотел, гражданки.
Но его не слушали. Они ловчились подставить ему ногу и свалить в снег. Тогда он выхватил из кобуры револьвер и дал вверх два выстрела. Бабы шарахнулись. Скребнев бросился было бежать, но навстречу ему — Прокоп.
— Ты, адиёт, жив? — широко расставил он огромные руки.
Увидев Прокопа, Скребнев повернулся к церкви и забился в угол между колокольней и выступом.
— Бейте его, бабы! — крикнул Прокоп. — За такого адиёта сто грехов прощается!
Испуганный Скребнев стоял без шапки, в волосах курился снег. Пола от пальто оторвана, барашковый воротник свис на плечо.
— Не подходите!.. Стрелять буду! — хрипел он.
Прокоп, указывая ему на баб, усмехнулся:
— Бей их, бей! Оставь детей сиротами! Бабы, вы слышите? Адиёт стрелять вас хочет. Вот стерьва!..
Это окончательно распалило баб. Осмелев, снова двинулись они на Скребнева — и вот-вот схватить бы, но выстрел снова прогремел над головами. Передние присели на снег, распустив полушубки, как клухи над цыплятами, остальные подались кто куда.
Охотник Прокоп спокойно обратился к стоявшему с ним рядом мальчишке:
— Ванюшка, сбегай за ружьем. Я его сам, как бешеную собаку, пристрелю.
Над головой Скребнева просвистел кирпич. Пролетел мимо, ударил в угол церкви, и на голову уполномоченного посыпались красные осколки.
Где-то одолевали кузнеца, но он разорвал три полушубка, со многих сдернул шали и разбросал их.
Возле церковной сторожки лохматый Кузьма, брат Алексея, схватил за грудки Никанора и, рыча на него, все хотел ударить.
— А ты ударь, Кузьма, ударь, — говорил ему Никанор.
— А что мне за это будет? — грозно спрашивал Кузьма.
