Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Рядом с ними Георгий Коростелев и Лиза в зимнем пальто с воротником-горжеткой, свернутая золотистым жгутом коса светится из-под меховой шапочки.
— Вот еще от меня письмецо Александру Алексеевичу. Мама очень просила, — добавила Лиза, взглянув на высокого Георгия. — Ты же знаешь его горячий характер. — И вся в румянце до слез девушка торопливо пояснила: — Нет, нет, мы не уговариваем его сидеть в затишье! Он и не потерпел бы. Но тут советы ему на случай, если обморозится. И адрес в Бузулуке, где можно получить бинты, лекарства.
— Мы ждем, что красногвардейцы вот-вот подойдут к Оренбургу, а вы — адрес в Бузулуке! Саша сейчас, наверное, под Переволоцком, а то и в Каргале… — сказал Георгий с ласковым упреком, но, упомянув о Каргале, запнулся на полуслове.
«Если бы наши были там, связные давно бы пробрались в город, да и пальба из пушек слышалась бы. Но нет ничего… Что там происходит? В чем заминка?»
— Мама просила…
— Ну хорошо, хорошо!
Харитон в упор разглядывал блестящие глаза Лизы, прямой маленький ее носик. Она покосилась сердито, пушистые брови дрогнули, стремительно сдвинулись, но Харитон не отвел упрямый взгляд, а улыбнулся, и все его открытое, в золотистой россыпи веснушек лицо просияло таким добродушием, что обижаться было невозможно.
— Давайте уж! — сказал он, протягивая за письмом широкую ладонь. — Передам, где бы ни находился.
— Только смотри держись посмирнее, нос не задирай, когда будешь проходить через линию фронта! — сказал Георгий с возникшим вдруг сомнением: даже в потрепанной солдатской шинельке очень приметный парнюга, сразу видно — задира и смельчак. Что у него на уме, то и на физиономии.
— А я, как договорились, под солдата-дезертира… Будто с придурью, — сказал, не смущаясь придирчивого осмотра, Харитон. — Дезертиров в казачьих частях не жалуют: боятся дурных примеров и гонят поскорей дальше. Если дадут по затылку, стерплю. Дела ради… Патрулей обставлю в лучшем виде. Я этих дутовцев до того ненавижу, что страха не слышу. Пройду…
— Куда ты пройдешь? — неосторожно брякнул подскочивший к нему Пашка, взглянул на Георгия, на Лизу и умолк, зажав себе рот грязной ладонью.
Харитон, взяв братишку за озябшую руку, удивленно приподнял брови:
— Где так увозился?
— Мы с Гераськой афишки… листовки расклеивали по городу. Поручили нам от статочного комитета.
— А-а, — уважительно произнес Харитон. — Почему же ты в клею? Неужто руками мазали на морозе?
— Мазали кистью. Да клей был из муки. — Худенькое лицо Пашки так покраснело, что все веснушки растаяли. — Мы листовки расклеили, а ведерко облизали… когда вернулись.
— Правильно! — Георгий Коростелев рассмеялся, желая ободрить смущенного мальчика, сказал: Зачем добру пропадать? Ну, счастливо, Харитон.
— Будь осторожней! — напомнил Левашов.
Мальчишки увязались провожать.
Мороз стоял свирепый, как и полагается в ночь под рождество. Город сиял огнями. В окнах богатых домов светились разноцветьем нарядные елки. А запахи разносились такие, что не только у ребят, но и у Харитона набегала голодная слюна и живот подводило до головокружения.
Во всех церквах звонили к вечерне, обыватели катали на извозчиках, увешанные покупками, из кухонь вместе с волнующими запахами жареных окороков и печенья доносился стук поварских ножей.
— Готовятся к жратве, сволочи! — Харитон презрительным взглядом смерил толстого в тулупе дворника, что стоял у ворот каменного особняка, лучившего свет сквозь черную решетку голых деревьев.
— Чего же им не готовиться? — лениво-добродушно отозвался из лохматого воротника дворник. — Тут и праздник Христова рожденья, и победа над большевицким войском. Разбили наголову казачки ваших голодранцев.
— Бреши, Емеля. Пятый день в газетах трясете о своих победах. А наши-то уже под Каргалой.
— Это бабушка надвое сказала. Мне брехать не к чему. Сейчас казачий сотник проскакал со взводом, хозяину депешу передал.
— Эх ты-ы, подлипала! — Харитон грозно двинул плечом, но отвернулся и зашагал дальше.
— Неужели правда? — Пашка забежал вперед, заглянул в лицо брата. — Как же мы теперь?..
— Поживем — увидим. Да врут они!
Гераська, шмыгая опорками, молчком семенил рядом, горбился, пряча руки по локоть в рукава отцовского армяка. Завтра побегут ребятишки по домам славить Христа, собирать пироги и шанежки у богатеньких, обязательно заглянут к «благодетелю» — мельнику Зарывнову, который выйдет, словно царь, на высокое крыльцо и будет давать всем по копейке, а хорошим знакомым по целому пятаку. Бегали раньше «славить» и Гераська с Павликом, но завтра не пойдут: теперь вражда не на живот, а на смерть. Гераська вспомнил, как ели сегодня с Пашкой остатки клейстера.
— Мы теперь кто? Лизоведры?!
— Молчи, не то дам по сопатке! — ощерился Пашка и сам стушевался от своей неожиданной грубости.
Харитон искоса, но весело посмотрел на брата, круто повернулся, сгреб обоих мальчишек за плечи, чуть не стукнув лбами.
— Ступайте обратно! Жмите, покуда мороз не приголубил, а то останетесь без ушей. Теперь один пойду. Маманьке там… Ну, поцелуйте ее за меня, что ли. Айда!
50Поезда ходили редко: ближние — до передовых казачьих позиций, дальние — из Ташкента в Самару или Москву, двигаясь через заносы со скоростью пешехода. Пассажиров в них было «навалом», как определил Харитон, прорвавшийся в переполненный тамбур через толпу демобилизованных и мешочников, осаждавших состав.
Набежавшие казаки вытаскивали кого-то обратно, силком отрывая от обжигавших на морозе железных поручней. Истошно голосили бабы, сыпалась отборная брань.
Харитон, не вникая в то, что там происходило, торопливо продирался вперед, в глубину вонючего вагона, и сразу нарвался на встречный патруль: армейский поручик, здоровенный урядник и пожилой казак в круто заломленной папахе загородили перед ним просвет в людской толчее.
— Куда прешь, ска-а-тина? — брезгливо ткнул его локтем поручик.
— До ветру я, слышь-ка… — придурковато-доверчиво забормотал Харитон, округлив глаза и распустив губы.
— Брешет он, вашескородь! Сразу видно, с морозу ввалился: вона и шапка и воротник в куржаке, — деловито опроверг казак.
— Та я ж в тамбуре ехал, всю дорогу на ногах, — заныл Харитон, — а теперича вот до ветру… до уборной, значитца, пролезаю. С той стороны и в энто место набился народ. На вокзале выйти боязно: обратно-то не попадешь. Ну и того… — Харитон глупо ухмыльнулся, напирая грудью и животом.
— Вот болван! Документы!
— Это мы мигом… — Харитон, сопя и вздыхая, полез глубоко за пазуху (бумаги, адресованные Кобозеву, и письмо Лизы к Александру Коростелеву были спрятаны под стельками солдатских башмаков, отчего будто иголками покалывало в пятки).
— Куда тебя несет, раз ты житель Ташкента?
— Тут прописано. — Харитон с тем же придурковатым видом ткнул пальцем в билет. — До Кинеля я. К тетке, значитца. Родители в Ташкенте тифом померли… То есть все сродственники в полном смысле.
— Черт с ним! — громко шепнул уряднику офицер. — Нахватаешься тут от него… По морде видно — дезертир, и не все у него дома «в полном смысле». Этакая дубина стоеросовая. Пусть катит…
Харитон вмялся в толпу пассажиров, охваченный лихорадочным возбуждением — смесью злобы и гордости: «Так и дальше буду переть, чтобы сторонились. Ишь как брезгуют нашим братом и тифа боятся!»
— Далеко ли едешь, дедушка? — спросил он замшелого старика с торбой, перекинутой через плечо.
— К хлебцу поближе. С тех пор как сделалась в Оренбурге эта пробка казачья, пухнут с голоду людишки в степи.
«Вишь ты какой грамотный — „пробка казачья“!» — прицепился мысленно Харитон.
— Какие людишки, дедушка?
— Железные дорожники на дальних станциях.
— Сам-то откуда?
— С-под Актюбинска. Землеробы мы, да разорила война. Трех сынов… Четвертый богом убитый — калека и недоумок. Остался в селе побираться. Изба сгорела. Скот от сибирки подох.
На глазах старика, похоже, блеснули слезы, а Харитон подумал: «Что-то уж очень густо завернуто!»
— А старуха куда девалась?
— И старуху бог прибрал…
«Ох, врешь! Ты, однако, такой же пескарь, как я». Харитон сочувственно поцокал языком, еще раз придирчиво, но осторожно осмотрел соседа, заметил, что тонкая шея его в лохмотьях воротника не по-старчески гладка, хотя всклокоченная бороденка и седоватые волосы, выползавшие из-под шапки на загривок, казались самыми настоящими.
«Может, я теперь каждого десятого подозревать стану?..»
Харитон хотел было протиснуться подальше, но в этот миг подметил, каким ловким, совсем не мужицким движением старик сунул себе в зубы цигарку. И руки у него были хотя крупные и грязные, но без узлов и вздутых жил, а ногти выпукло блестящие, без заусениц и обломанных краев, точно у офицера, делающего маникюр.
