Гариф Ахунов - Ядро ореха
Слушавшие до этого тихо и внимательно, артельщики внезапно заволновались:
— А ежели осрамят нас там?
— Посодют, как пить дать, в лужу посодют?
— Ты сегодня здесь, а завтрева вышел весь!
— Сорока, одно слово! Ишь затрекотал! Пашшол!
Ардуанов повел глазами на ребят — успокоились, поутихли, — тогда, глядя на Нурисламова сверху вниз, он сказал:
— Ну, ладно, товарищ. Пусть так. Поехали, значит. А чего, стало быть, мы тама выгадаем?
— Вы, Ардуанов, сегодня двенадцать пудов подымаете, и даже легко. Да, а как через пять лет? Сколько вы сможете через пять лет подымать? — воскликнул тот, обращаясь не к одному Мирсаиту, но ко всем притихшим парням. — В Березниках вы получите профессию, станете кадровыми рабочими. Впрочем, я вас не принуждаю. Просто хочу вам добра, вот и все.
— Подъемные дадут?
— Обязательно.
— Погоди-ка тогда. Вот, говоришь, обязательно. . А сам-то ты откудова? И кто ты есть?
— Я из отдела кадров. Собираю рабочих на стройку.
— Давно надо было так-то разговаривать!
— Ну, земляк, гляди, ежели не выгорит у нас, пощады не ожидай!
Пока артельщики склонились к предложению Нурисламова и разочлись окончательно с пристанями, замысловатое название «Березникхимстрой» успело прочно закрепиться в их речи. А когда артель Ардуанова, погрузившись на пароход, прибыла в место, указанное человеком из отдела кадров, над дверью старенького амбара Уральских солевых заводов, несколько обновленного, впрочем, висела уже вывеска со знакомым словом: «Контора Березникхимстроя».
Рядом и вокруг амбара толпились люди с мешками, котомками, при фанерных чемоданах, ржали лошади, скрипели подводы. Шум, гам, что на базаре. Базар вкруг амбара, базар.
Ардуанов пошел узнать, нет ли среди народу земляков, и немало поразился. Оказалось, что еще до химкомбината работало здесь пять тысяч татар и тысяча семьсот из них были из-под Казани. Прибывали сюда и арские, и кукморские, и апастовские, но более всего — из Актаныша.
Приезжие одеты в полотняные рубашки, в пестрядинные портки, заправленные в чулки, длинные, из толстого сукна, на ногах желтеют среди пыли новые и поношенные лапти. Люди стоят кучками, о чем-то приглушенно спорят, завидев выходящего из конторы, окружают его плотным кольцом, расспрашивают страстно. Узнав условия работы и сколько примерно будет денег за нее, прикидывают промеж себя, что к чему, сравнивают с чаяньями; кажись, без обману, авось, статься, и не прогадаем — с такими мыслями идут они своей дорогой. Иной раз мелькнет в толпе красная, сытая морда, добрые сапоги, «пинжак» из хорошего матерьялу; что таких сюда пригнало, какая нужда — один аллах ведает...
Над реками Зырянкой и Талычем копают люди себе землянки. Прошла неделя, нет ли, выкопали уж целый земляночный город. И когда по утрам-вечерам разводили костры, чтоб сготовить похлебку, белесых дымных столбов над речной гладью было не счесть.
Долго рассиживаться не дали. Чуть освоились приезжие, как определили им кого пограмотнее в главные, быстро организовали артели. Тут ардуановцам, можно сказать, повезло. К тем пятнадцати мужикам, что приехали вместе из Перми, присоединились еще более ста человек татар и башкир, и стало у них в артели сто семнадцать человек. Выбирать им больно не приходилось — ремесла нужного никто из них не знал, — оттого работали в первые дни куда пошлют. Валили лес, пни корчевали, коряги, хворост, всякий мусор сжигали в кострах. Артель подобралась из людей, всю жизнь занимавшихся черным тяжелым трудом, хлеб привыкли себе зарабатывать силою рук, поэтому норму выполняли исправно. Когда прошел месяц и выдали артели получку да еще подъемные, настроение у всех сделалось хорошее, там и сям образовались даже небольшие компании, пытавшиеся устроить что-то вроде теплого праздничка. Но Мирсаит Ардуанов был не в духе, не нравилась ему ни работа, ни подобные в артели настроения. Земляк Нурисламов звал их сюда, чтобы обрели люди специальность, научились чтоб настоящей работе. А так что получается! И праздник этот тоже: если с каждой получки праздновать, пожалуй, потом и без штанов останешься. Нет, так нельзя, надо, чтоб и работа, и порядок — все по-умному.
Прошло еще время, месяц, два ли, и в народе раскинулся слух: как закончится, значит, работа в лесу, так погонют народ в торфяные болота.
— Что теперь, из-за денег ревматизму хватать, так, что ли?
— Дайош резиновы сапо́ги!
— Спецовки надоть! Пущай через ту болоту гати гатят! — шумели курганские мужики.
Но, пошумев с неделю, угомонились. Никто в болото не гнал, напротив, в амбарах — бывших солеварнях грозных ранее воротил Строгановых — открыли для народа столовую. Потемнелые сосновые бревна внутри тех амбаров мерцали блестками крупной соли, днем артели поочередно обедали, вечерами там же проводили собрания.
...Говорят ораторы о дисциплине, о больших будущих делах, летят слова «профсоюз», «комсомол», еще что-то малознакомое. Прибывшие на стройку слушают терпеливо, против того голоса никто не подает. Каждый думает про себя свою думу, хранит убеждение поперед батьки в пекло не прыгать, боится опростоволоситься и оттого сидит внимательным сычом.
Ардуанов свою артель приводит точно ко времени, потом уводит обратно по землянкам. В профсоюз записались всем скопом: слушают напутственные слова, взносы платят аккуратно, далее того отношения с громадным, кипящим, как муравейник, коллективом у них пока не заходят.
В начале сентября Ардуанова вызвали к начальнику стройки Крутанову. Артель встревожилась. Для чего бы, а? К добру ли, к худу?
Каждый по мере ума своего пытается дать Ардуанову совет, в артели молодежь все больше, поэтому к старшо́му обращаются уважительно: «Мирсаит-абзый».
— Ты там гляди, Мирсаит-абзый... это... не бойсь начальников-то, слышь, не пугайся сильно, — говорит парень из Новокурмашева Нурлахмет Фазлыев. — Ты с ними вот так, покрепче, мы, мол, проталериатского классу, а кто, мол, власть брал, рабочий, значит, и того, гидемон, а раз так — подавай нам кантретные условия, и все тут! Должно быть по закону, и пускай не крутятся тама, а честно! Неча нам мозги затирать!
Его поддерживает и поясняет Бахтияр-абзый:
— Тебя, Мирсаит, учить нечего. Своя голова на плечах. Ты за свою жизнь не один пуд соли съел, доверяем мы, в гиблое место не сунешься. А особливо, я скажу, то́ запомни: с начальниками там поаккуратнее, шибко им, значит, не перечь, чтоб они худого о нас не думали. Сумасброды завсегда башки себе расшибали, и ни хрена у них не выходило, потому ты давай, не гоношись там, потихоньку, полегонечку...
— А ежели в болото загонют?! — вскипает супротив него Нурлахмет.
Бахтияр-абзый мотает головой:
— А вот на это, Мирсаит, не соглашайся. Не ругайся только и в грудь не стучи, не бей шапкой оземь, а сиди шепотком и долдонь свое: «Ниту, мол, ниту, не согласный...»
Ардуанов, скомкав в кулаке купленную еще в бытность его грузчиком, просоленную фуражку, сидит спокойно, молча слушает артельщиков, мерит слова их на свой лад, наматывает на ус; когда, выговорившись, все умолкают, говорит он, гудит неспешно:
— Так-то оно так, братцы, а ежели не дадут другой работы, чо делать?
— Вот-вот, — быстро соглашается Бахтияр-абзый. На стройку приехал он с женой, с кучей детишек, приехал, продав и дом, и скот, назад ему уже пути нет. — Пока мы ишо на хорошем счету. А начальство, оно не глупее нас, надо думать, да. Может, я кумекаю, на все божья воля, пойтить нам, поработать на земле, а? Чего ж мы, лопаты в руках не держали?
— Знаете, хлопцы, тут надо хитростью брать, — вмешивается Нефуш — Певчая Пташка, среди них самый молодой и, к слову сказать, самый болтливый. Может он молоть языком весь день и, что удивительно, не устает вовсе. — Их, начальников, сладенько надо обрабатывать, красно да бойко. Ты, душа моя, Мирсаит-абзый, впорхни туда жавороночком да залейся соловушкой, чтоб не язык у тебя, а мед да масло: пуговка, мол, дивная, начальничек-мотылек ты летошный, бяшечка-букашечка, — так и жарь с присказочкой, — найди, мол, начальничек, ты для нас местечко, чтоб работа ладная, не болото вязкое, пожалей детинушек, нам в болоте страшненько...
Артельщики дружно захохотали.
Ардуанов натянул сапоги с подковками, сатиновую рубашку, выходной, потертый уже малость пиджак и отправился в контору.
Артельщики проводили его с крепкой надеждой.
3
Рано еще над землею, почти засветло, но уже разносится в прохладном утре жизненный шум: падают гулко стволы дерев, и летит крепкая ругань курганских мужиков, погоняющих своих квелых коняжек; пестро одеты, в лаптях, в зипунах, кое-кто даже в грубо выдубленных полушубках, спешат по взгорку люди, торопятся бабы и девки в длинных платьях и сарафанах, сбившись в стайки, подымаются к строгановским амбарам — на завтрак; слышатся шутки, вскрики, хрипловатые чуть со сна смешки.
