Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
Вот какую горькую истину я им преподнес, а про себя подумал: «Вы хотели от меня разговора? Получайте разговор».
Но они не обиделись. Они только поулыбались немного, переглядываясь друг с другом. И в их переглядывании сквозило такое, словно они жалели меня за мое неумение распознать между ними хозяина, хотя был он, по их мнению, где-то тут, совсем рядом, хорошо видимый для их глаз, но невидимый для моих.
Молодой Иван Терехин спросил меня:
— А у вас легко обнаружить хозяина?
Я ответил:
— Да, у нас легко. У нас вы везде увидите хозяина. Любой кусок земли, любой предмет на земле обязательно имеют хозяина.
— И не тяжко вам от их засилья?
Я пожал плечами.
— А как же без хозяина? Хозяин везде должен быть. Без хозяина все гвозди недолго растерять и все доски впустую искромсать. Нельзя без хозяина.
Они опять поулыбались немного, а Ершов сказал, чтобы загладить свою неловкость:
— Хозяин-то хозяин. А каково тем, кто не хозяин?
Но я ответил:
— У нас каждый может стать хозяином.
— Ой ли?
— Да. Стоит захотеть. Сегодня ты не хозяин, а завтра хозяин.
— Вот как! Интересно, каким же это способом достигается?
— Очень просто. Купил землю, купил усадьбу — и стал хозяином.
— Здорово! Вот это я понимаю — возможности! А вы сами-то много накупили себе земли и усадеб?
Но я не услышал его вопроса и добавил:
— У вас тут земля не продается, и потому над ней нет хозяина. А у нас продается, и потому ни одного куска земли не пропадает без хозяина. И в городе тоже легко сделаться хозяином. Вы покупаете себе большой дом и потом сдаете его квартирантам.
— А вы уже много домов купили себе в городе?
Но я опять не расслышал его вопроса. Бывает же иногда так, что не слышишь. Тебе говорят, а до твоего уха не доходит, хотя ты, может быть, очень желал бы услыхать приятные для тебя слова. Но что ж делать, если так иногда получается: не доходит и не доходит. А если не доходит вопрос, то и отвечать не на что. Какой может быть ответ, если не было вопроса?
Таким получился у нас этот первый недолгий разговор. Да и все мои другие разговоры с ними протекали примерно в таком же роде, вполне мирно и ровно. И это понятно: среди них не было того Ивана и не было также никого из тех, кому пришлось во время войны томиться в наших лагерях.
Зато в других местах я, как нарочно, натыкался именно на тех самых людей. Не знаю, как им удавалось распознать во мне приезжего финна, даже не затевая со мной разговора, но действовали они при встрече со мной самым определенным образом. Например, один мужчина сильно толкнул меня плечом при встрече на их многолюдном Невском проспекте. Сперва я подумал, что это получилось у него случайно, из-за тесноты, но потом понял, что нет. Будь это случайно, он бы извинился. Но он прошел своим путем дальше и даже не обернулся. А пока я оглядывался на ходу, удивленно посматривая ему вслед, меня толкнул плечом другой мужчина. Тогда я понял, что мое пребывание в Ленинграде уже заприметил кое-кто из тех, кто не мог питать ко мне добрых чувств по причине содеянного мною когда-то против них страшного зла.
Сообразив это, я стал ходить по их улицам еще осторожнее, заранее уступая дорогу всякому, кто шел мне навстречу. Но это мало помогло. Те, кто имел против меня зуб, все-таки доставали меня плечом. Избегая с ними столкновения, я сжимался как мог и временами поворачивался в толпе совсем боком. Но это не спасало меня от их толчков. Проходя мимо меня один за другим, они постепенно оттесняли меня к самому краю панели и в конце концов сталкивали на мостовую.
Я рассказал об этом своим русским товарищам по работе на очередной нашей беседе и добавил тут же, что мне, пожалуй, пора убираться обратно в Суоми, пока я еще цел. Ведь надо ожидать, что те парни, которые отметили меня на улице ударами плечом, теперь очень скоро перейдут к таким действиям, после которых я уже не встану на ноги. Но мои русские товарищи по работе только посмеялись над таким предположением. А Иван Терехин сказал:
— Чепуха, Алексей Матвеич! Никто вас не преследует. Это просто невежливые люди вам навстречу попались — вот и толкнули. Хватает еще у нас таких, невоспитанных.
Я спросил:
— А почему они только меня толкали?
Он ответил:
— Да не только вас. От таких типов и другим достается. Я же говорю: культура не у всех еще на достаточной высоте.
А вскоре я заметил, что меня стали узнавать не только на улице. Как-то раз я зашел в галантерейный магазин, где попросил девушку-продавщицу дать мне подвязки для носков. Она в это время разговаривала с каким-то молодым человеком и хотя кинула в мою сторону быстрый взгляд, но тут же опять повернулась к молодому человеку, продолжая с ним через прилавок свой разговор. Я очень вежливо повторил свою просьбу. Но на этот раз она даже не удостоила меня взглядом. Я потоптался еще немного возле прилавка, стараясь понять причину такого ее поведения. И вдруг страшная догадка осенила мою голову: она узнала меня! Да, именно так обстояло дело. Ее отец, или брат, или муж побывали во время войны в наших лагерях, а по моему выговору она сразу определила, откуда я появился, — и вот выразила таким способом свою ненависть ко мне. Я, конечно, не стал дожидаться, когда она выразит ее еще более определенно, и поторопился скорей выйти из магазина.
Но не только один этот магазин выказал ко мне вражду. Были у них тут и другие магазины, где меня тоже узнавали в первый же миг, после чего все мои вежливые вопросы оставались без ответа. А в одном из магазинов мне хотя и ответили, но как ответили! Там за прилавком стояли две женщины, очень весело между собой говорившие. Я спросил у той, что стояла ко мне ближе, есть ли у них носовые платки, и она сказала «нет», даже не посмотрев на меня, хотя стопка новых носовых платков лежала на витрине тут же, у нее под рукой. Женщина могла бы дотянуться до них, не трогаясь даже с места. Но она не потянулась к ним, продолжая веселый разговор со своей товаркой. И в следующую минуту я уже догадался, почему она не потянулась: перед ней стоял покупатель, который не заслуживал такого труда с ее стороны. Перед ней стоял покупатель, заслуживающий совсем иных действий. И, опасаясь, чтобы дело не дошло до этих действий, я покинул скорей магазин.
Когда Иван Петрович опять собрал своих рабочих для беседы со мной, я сказал им:
— Похоже на то, что дружба между нашими народами все-таки, наверно, не получится, потому что ваши женщины, как и мужчины, тоже очень долго помнят зло. Они даже не спрашивают, воевал я против их мужей или не воевал. Они просто не хотят меня знать. Скоро в вашем Ленинграде не останется такого магазина, где бы мне согласились отпустить товар.
И я рассказал им про случаи, когда уходил из их магазинов ни с чем. Они выслушали мой рассказ и опять все, как один, весело рассмеялись. Они почему-то привыкли отвечать смехом на некоторые мои слова и не всегда при этом давали объяснение своему смеху. Но на этот раз Иван Терехин все же взялся объяснить. Он сказал:
— Да разве это к вам ненависть? Это у них к своему делу ненависть. Это наплевательское отношение к своим обязанностям и к людям. Вот как это называется. Их гнать надо с такой должности, чтобы не позорили звание советского продавца. Вы мне покажите эти магазины. Я им такое впишу в жалобную книгу!.. Думаете, они только к вам так отнеслись? Они ко всем так относятся. Это такой сорт людей несознательных.
Я удивился:
— Как! И к вам тоже?
— А то нет?
— К вам? К своим? К русским?
— А какая для них разница? Я же говорю: это уж такой сорт людей безответственных. Не перевелись они еще у нас. Им хоть в пень колотить — лишь бы день проводить.
Но тут уж пришла моя очередь рассмеяться. Слишком несуразное он говорил. Не могли они так относиться ко всем. При таком их отношении ко всем люди перестали бы заходить в магазин, товар на полках остался бы нетронутым, и хозяину пришлось бы закрыть свою торговлю. Но когда я высказал такое предположение, они опять все рассмеялись. А Иван Терехин сказал:
— Опять вы со своим хозяином! А если нет над ними хозяина, тогда как?
Я ответил:
— Так не бывает. Хозяин везде есть. Но только у них он тоже, наверно, где-то далеко.
Терехин даже ладонями хлопнул себя по коленям с досады на мою непонятливость, а потом опять принялся мне доказывать:
— Да нет у них никакого хозяина, поймите вы! Они сами себе хозяева.
Тогда я рассмеялся еще сильнее, потому что сразу подметил нелепость в его доказательствах. И, выявляя эту нелепость, я спросил:
— А товар чей?
Он ответил:
— И товар им же принадлежит. И магазин им же. Только они, дуры, не понимают этого.
Я опять не мог удержаться от смеха. Очень уж забавно было мне представить хозяина, который сам не знает, что он хозяин. Однако по выражению лиц остальных я заметил, что и они согласны со словами Терехина, даже Иван Петрович.
