Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
Хорошо, что мысль уже оторвалась от привычного процесса, от резца «Нарвских ворот». Скоростную головку можно прикрепить куда угодно — на фрезерный станок или на перекладину какого-то другого, еще не существующего станка... а тогда почему не установить сразу две головки, с разных сторон, чтобы два стыка обрабатывать одновременно?
Где? На чем? Как?
— Я считаю, что шаг вперед сделан, — сказал Полозов, когда они все, порядком усталые, сели ужинать и весело набросились на печеную картошку, которую Ася спекла в духовке газовой плиты. — Ах, какая вы умница, Ася, нет ничего вкуснее такой картошки! — Он перебрасывал в ладонях горячую картофелину, постепенно обдирая ее запекшуюся кожуру и добираясь до рассыпчатой мякоти, от которой валил аппетитный пар. — Если вы каждый раз будете так угощать, я уверен — доконаем мы эти диафрагмы, будь они неладны!
— А конечно! — поддержал Воловик. — Раз взялись.
Было поздно, когда Аня, Полозов и Шикин вышли на улицу.
— А ночи-то уже белые!
Все трое остановились — да, белые ночи начались, мягкий сумрак был окрашен лиловым отсветом занимающейся новой зари.
— Тут бы гулять до утра, — проговорил Алексей, вглядываясь в этот сумрак, который так и манил бродить и бродить по улицам, забыв о часах.
— Кому куда? — спросила Аня и уже протянула руку Шикину, чтобы распрощаться с ним, но Шикин горячо запротестовал:
— Мы вас проводим, Анна Михайловна! За кого вы нас принимаете?!
Она мысленно ответила: ох, тебя — за очень недогадливого человека.
Пошли втроем — Аня посредине, Шикин и Полозов по бокам.
Алексей заговорил вполголоса, как бы боясь нарушить тишину ночной улицы. О том, какие милые люди Воловики, о том, что Ася, видимо, немного оправилась от горя и очень гордится мужем... Вы заметили, как она забавно притворялась чинной хозяйкой и как быстро это все слетело?
Аня также вполголоса рассказала, что ездила с Воловиком в Дом технической пропаганды, где ему предстоит делать доклад, и Воловик был очень смущен, все старался доказать, что неловко созывать людей со всего города ради него одного...
Они шли и разговаривали — вдвоем, перескакивая с темы на тему, а Шикин деловито вышагивал рядом, не пытаясь участвовать в разговоре. Вид у него был такой решительный и мрачный, как будто он выполнял тяжелую обязанность сопровождать этих двух людей, забывших о его присутствии.
Они как раз переходили через пустынный проспект, когда он вдруг схватил Аню за рукав пальто и пробормотал сдавленным голосом:
— Товарищи! Товарищи!..
Он поднял перед ними трясущиеся руки, сжатые в кулаки.
— Товарищи! А если одну головку снизу, а? Одну сверху, как обычно, а другую снизу, а?..
Они тут и остановились — посреди проспекта. Шикин согнул руку в локте и водил ею взад-вперед, изображая движущийся стол фрезерного станка, совал то сверху, то снизу кулак, суетясь и не умея внятно передать свою мысль.
Одна так, другая эдак... Понимаете? Ох, господи, это же так ясно! Да ну же, Алексей Алексеич, подержите руку, вот так. Ваша рука — стол, на ней лежит диафрагма, понимаете?.. Теперь мои кулаки — скоростные головки. Так? Смотрите же!
Он сверху подвел к вытянутой ладони Полозова один кулак, а снизу — второй, и его мысль стала наглядна и поразила и Полозова, и Аню: конечно же, две головки могут одновременно и с разных сторон подрезать косые плоскости, направленные в разные стороны.
Но можно ли тут добиться той безукоризненной точности, какая требуется, чтобы стыки сошлись вплотную, так, что и волос человеческий между ними не поместится? И как, на чем прикрепить эти две скоростные головки?..
Стоя на трамвайных путях, они крутили кулаками над вытянутой рукою Полозова, и редкие пешеходы косились на них, удивленно вслушиваясь в их возбужденное бормотанье и принимая их за подвыпивших ночных гуляк.
5
Они сидели вдвоем — директор завода и Саша Воловик. Весеннее солнце обжигало затылок Саши и дрожало на стекле директорских ручных часов, — когда Григорий Петрович шевелил рукой, солнечный зайчик прыгал по потолку, и Воловик невольно следил за ним растерянным взглядом.
— Семья у вас есть, Александр Васильевич? — Немиров тут же вспомнил, что знаком с его женой, поправился: — Я имею в виду детей — еще нет?.. А как у вас дома — условия для работы хорошие?
— Все в порядке, — пробормотал Воловик.
Десять минут назад директор сообщил ему, что завод решил выдвинуть его изобретение на государственную премию. Как ни старался Воловик справиться с собою, ничего не выходило — губы стали непослушными, мысли путались.
— Что ж, вам видней, стоит оно того или не стоит, — поднимаясь, сказал он. — Только лучше бы вы мне ничего не говорили. Будет так будет. Все-таки, знаете…
Григорий Петрович встал проводить его, пожал руку:
— Растревожило? А не сказать нельзя, как же в молчанку играть с таким делом? Оформить все нужно, документацию подготовить. И потом, Александр Васильевич, выдвижение на премию, дадут или не дадут, само по себе — признание, радость и почет. Почему же и не порадоваться?
Воловик покачал головой, вздохнул:
— Я так думаю, Григорий Петрович, — вряд ли дадут. Ничего в моем станке нет такого особенного. С косыми стыками наша бригада куда труднее задачу решает.
— Ну и как?
— Да вот Шикин одну интересную штуку предложил.
Он попробовал объяснить, по привычке заводских людей тут же показал руками, как оно получится, поискал на директорском столе карандаш и бумагу, не нашел. Григорий Петрович достал лист бумаги, с улыбкой придвинул стакан с остро отточенными карандашами. Начав чертить и пояснять, Воловик сразу успокоился, а директор взволновался: фрезерная головка! гигантский фрезерный станок! Все, что касалось фрезерных работ, было ему близко и, по старой памяти, дорого.
— Так ведь это здорово! — воскликнул он, вникнув в замысел бригады. — Что ж медлить? Оформляйте проект, рассчитывайте, — внедрять надо!
Воловик выпрямился, по рассеянности сунул карандаш в карман пиджака, задумчиво пожевал губами.
— Не знаю, Григорий Петрович, может, лучшего варианта мы и не найдем. А только, кажется мне, есть он — лучший вариант!
Когда он уходил, Григорий Петрович предложил:
— Знаете что, Александр Васильевич, идите-ка сейчас домой! Растревожил я вас, в голове туман... Верно? Жену обрадуете, отдохнете.
Воловик удивленно вскинул глаза:
— Ну, зачем же сейчас? Приду вечером, скажу. Это успеется.
Дверь за ним закрылась. Григорий Петрович прошелся по кабинету, распахнул окно, впустив свежий прогретый солнцем ветерок. От ветерка вспорхнул и полетел со стола лист бумаги с наброском фрезерного станка.
Лучший вариант?.. Может, в этом и проявляется сила таланта. Ведь вот же я сразу ухватился — хорошо, интересно, внедрять! А он еще десять раз перевернет.
Дверь приоткрылась, просунулась голова Воловика — лицо красное от смущения:
— Простите, Григорий Петрович, я у вас карандаш стащил.
Протянул карандаш, поклонился и быстро ушел.
Григорий Петрович стоял посреди кабинета и грустно усмехался. Эх, до чего же хорошо сейчас этому парню! Впереди все ясно, дома жена обрадуется, обнимет — и никаких тревог, ответственности, вот этой томящей неясности и боли... Не оттого ли он так спокоен? Даже домой пойти отказался — зачем, успеется. Если бы с ним, с Немировым, случилось такое — разве он утерпел бы до вечера, чтоб не сообщить Клаве, чтоб не увидеть, как просияет ее милое лицо, и не услышать ее простое: «Ой, Гриша!»
Ему захотелось немедленно позвонить Клаве, — может быть, обрадуется, скажет что-нибудь ласковое? Нет. Теперь все чаще она торопливо говорит: «Ой, мне сейчас ужасно некогда», — и это «ой» звучит досадливо, небрежно. Что с нею происходит? Спросишь — говорит: «Работы много, и воюю, своего добиваюсь». Но разве это причина, чтоб допоздна пропадать где-то и принимать люминал, — иначе не спится?.. С той ночи, когда он увидел ее плачущей, как будто ничего и не произошло, но в их жизни невидимо присутствовал Гаршин, и хуже всего было то, что Немиров тут ничего не мог поделать. Он попытался однажды заговорить, Клава быстро сказала: «Оставь. Я сама». Что «сама»? Значит, что-то продолжается? Карандаш хрустнул в его пальцах, Немиров сунул его в стакан, подобрал листок с наброском Воловика и снова невесело усмехнулся, поняв, что завидует этому милому парню, у которого все в жизни просто и ясно.
А Воловик медленно шел по заводскому двору к цеху, и в голове у него еще стоял туман, и очень хотелось домой, к Асе. Даже не говорить ничего, а просто побыть дома, поцеловать ее, потащить гулять или в кино... А говорить ей ничего не надо. И так она возомнила невесть что!
