Михаил Пархомов - Хороший парень
Концерт удался на славу. Танцоры в матросских костюмах отплясывали с такой лихостью и азартом, что пыль стояла столбом, а декорации готовы были вот-вот рухнуть. Зал был набит битком, и парни из соседних сел и хуторов, которым в клубе не нашлось места, весь вечер, покуривая цигарки, простояли под его окнами. Программа была обширная, после концерта должны были состояться танцы под духовой оркестр.
В душной и тяжелой темноте зала Наде показалось, будто вошел Яшка и остановился в проходе возле стены. Или, может, ей только показалось, что это был он? Когда она спустя минуту снова посмотрела в ту сторону, возле стены стоял какой-то незнакомый чубатый парень.
Не дождавшись конца второго отделения, Надя протиснулась к выходу. Концерт уже не интересовал ее. Очутившись на улице, она вздохнула.
Была тихая и по-весеннему теплая ночь, томившая душу той чистой и ясной грустью, которую обычно всегда испытываешь ранней осенью. Над тополями, над ракитами и соломенными стрехами мерцали звезды. Иногда слышалось, как скрипит колодезный журавль, порой где-то далеко-далеко захлебывались горячим лаем сторожевые псы. Но затем снова становилось удивительно тихо.
Надя медленно пошла по главной улице села.
Широкая улица вела от клуба мимо мельницы к блестевшему вдали пруду.
Ни тогда, ни много позже Надя не могла отдать себе отчета в том, почему она пошла именно по этой улице, а не по какой-то другой. Ведь она с таким же успехом могла пойти и в другую сторону.
Быть может, ей просто хотелось побыть одной? Быть может, она надеялась встретить Яшку? Как знать. Но только она его действительно увидела.
Яшка сидел, опустив голову, на потемневшей от времени и наполовину вросшей в землю колоде. С этой тяжелой дубовой колоды он смотрел на воду. Надя заметила его не сразу: Яшку скрывала темная ива, — а когда, очутившись возле колоды, она заметила его, уйти было уже поздно.
Кажется, Яшка вздрогнул от неожиданности. Он поднял глаза и, узнав Надю, опустил их. Затем он слегка подвинулся, словно бы уступая Наде место.
И Надя присела рядом.
Было тихо. Светила луна.
Их обоих волновал этот яркий и неровный свет луны, лившийся непрерывным потоком на землю. Все вокруг казалось ненастоящим и мертвым: и неоглядная ровная степь, и застывшие, словно оцепеневшие от тишины деревья, и холодно поблескивавшая вода в пруду... Наде и Яшке даже не верилось, что они сидят рядом.
— Почему ты не в клубе? — спросила Надя после долгого молчания,
— А ты?
— Я там была, — ответила Надя. — Скоро начнутся танцы.
Он промолчал. Почему-то вспомнил, как приглашал Надю на танцы Глеб Боярков.
На середине пруда плеснулась рыба, и Яшка проследил за кругами, которые разошлись по воде. Затем неожиданно для себя сказал:
— Здесь много рыбы.
— Конечно, — согласилась Надя. Сегодня ей не хотелось спорить.
— Я каждый вечер сижу на этом месте, — сказал он опять все тем же чужим голосом.
— Один?
— Один...
Теперь Надя промолчала.
— Знаешь, я не жалею, что больше месяца провел на селе, — сказал он раздумчиво, медленно произнося каждое слово. — Я здесь о многом передумал и, как мне кажется, очень многое понял...
— Что именно?
— Не знаю, как тебе сказать. Это нелегко. Впрочем...
Он повернул к ней лицо. Оно было в тени, только глаза светились. И Надя вдруг поняла, что он скажет. У нее перехватило дыхание, и она поспешно произнесла:
— Потом... Кажется, пора идти. Уже поздно. И холодно, ты не чувствуешь?
— Поздно... — как эхо, повторил Яшка.
Он встал. Он еще медлил. Ему вдруг показалось, будто у Нади ясные от слез и какие-то очень счастливые глаза. Но нет, она смотрит на него отчужденно и даже насмешливо.
Все же он отважился снять пиджак и набросить его Наде на плечи. И в тот миг, когда его рука коснулась ее плеча, он почувствовал, как сжалось его сердце. Было такое чувство, что Надя его сейчас ударит.
Яшка замер.
Но ничего не случилось. Надя даже не сбросила пиджак с плеч.
Она просто медленно пошла рядом.
Глава четвертая
Цыганка гадала
Вернувшись из колхоза, Яшка по целым дням пропадал в гараже. Около трех недель провозился с полуторкой. Ему стоило немалого труда привести ее в порядок (машина прошла больше сорока тысяч километров!), и на трассу он выехал только в конце ноября.
Теперь жизнь входила наконец в привычную колею.
Уже похолодало, флот зашел в заводской затон на зимовку, и для судоремонтников наступили горячие деньки. Доставалось всем — котельщикам и слесарям, кузнецам и плотникам, но особенно, пожалуй, шоферам, поскольку, по выражению директора Дынника, транспорт был «узким местом» и «лимитировал» работу основных производственных цехов.
И шоферы «вкалывали». Работали без роздыха. Возили на распиловку мокрую, набухшую древесину, сами грузили на машины обжигавший ладони металл, а иногда — случалось и такое — сотни километров тряслись по тяжелому бездорожью на какую-то отдаленную пристань, возле которой, затертый льдами, застрял на плесе буксирный пароход.
На эту пристань особенно часто посылали почему-то Яшку. Завгар Касаткин вызывал его к себе в контору и, плотно затворив фанерную дверь, говорил, заискивая:
— Будь человеком, Яшка. Ты уж подбрось на пристань бочку олифы. — Как будто речь шла не о трудном, изнурительном рейсе, а всего лишь о загородной прогулке.
— Так и быть, подброшу, — отвечал Яшка, которому льстило, что завгар его упрашивает. — Только предупреждаю: в последний раз.
— О чем разговор! Ясно, в последний! — поспешно уверял Касаткин, чтобы через неделю—другую снова позабыть о своем обещании.
А Яшка тем временем заправлял машину, выписывал из кладовой полушубок и валенки, хранившиеся тем про запас, и уезжал. На Касаткина он не сердился. Во-первых, у него, у Яшки, нет семьи. Во-вторых, он работает на полуторке, которая только что из ремонта, — не гонять же, в самом деле, трехтонку из-за бочки олифы на край земли. А дорога такая, что сам черт ногу сломает.
В общем, получалось, что на сей раз завгар был справедлив.
Яшка отправлялся в путь на рассвете.
За городом, выехав на укатанный зимник, он принимался думать о многих странных вещах. Почему, например, никак не изобретут прибор, чтобы читать мысли на расстоянии? Тогда бы он, Яшка, мог узнать, о чем сейчас думает Надя. И почему человеку не дано заглянуть в свою судьбу?
«Что день грядущий мне готовит?» — мысленно спрашивал он себя чужими словами и, забывшись, принимался насвистывать. Тусклое небо. Река петляет где-то внизу. Яшка чувствовал себя одиноким. Теплая грусть застилала ему глаза. Тогда, тряхнув головой, он резко тормозил и, почему-то сердясь на себя самого, уже вслух произносил:
— Хватит! Это из другой оперы.
Но через минуту он снова думал: «А почему все-таки нельзя хоть в щелочку заглянуть в будущее?»
Из очередной поездки на пристань Яшка вернулся с запавшими глазами. Чувствовал себя разбитым и усталым. Однако он заставил себя помыть машину и только после этого, не снимая огромного полушубка и таких же огромных валенок, в которых не сгибались ноги, отправился домой. Сопровождал его по обыкновению Чижик.
— Как съездил? — спросил Чижик.
— Обыкновенно... — односложно ответил Яшка, занятый собственными мыслями.
Они шли мимо сквера. И тут перед ними, откуда ни возьмись, словно из-под земли, выросла цыганка. Настоящая цыганка, с огненно-черными глазами, с тускло позванивавшим монистом на темной шее и в пестрой, хотя и выцветшей ситцевой юбке до пят. И когда эта цыганка произнесла своим бархатным голосом: «Дай, соколик, погадаю... Я тебе, чернобровый, за три рубля всю правду расскажу...», — Яшка невольно замедлил шаг. Может, действительно согласиться? Пусть поворожит, а вдруг... хотя, надо думать, наговорит всякого вздора...
А цыганка, почувствовав, что он колеблется, уже схватила его за руку и потянула в сторону, к каменной ограде.
— И охота тебе была... — начал Чижик.
— А ну ее, пусть гадает, — рассмеялся Яшка. — Я ведь все равно не верю ни в бога, ни в черта.
— И правильно делаешь, чернобровый, — быстро-быстро заговорила цыганка. — Не надо верить в бога. Да только от своей судьбы, милый, не уйдешь...
И она, вглядываясь своими быстрыми, бегающими глазами в его ладонь, посулила ему счастье, казенный дом, трефовую даму сердца и дальнюю дорогу. Старые, засаленные карты мелькали в ее проворных руках.
Надя еще, куда ни шло, могла с грехом пополам сойти за трефовую даму. Что касается дальней дороги, то и против этого Яшка не возражал: как-никак, а он шофер и в любую минуту может очутиться за тридевять земель. Но казенный дом? Откуда ему взяться?
И Яшка, смеясь, дал цыганке не три, а пять рублей.
Пусть знает его доброту.
— Неужели ты веришь? — спросил Чижик. — Это предрассудок...
— Ладно, ты мне лекцию не читай, — ответил Яшка. — Я сам, если понадобится, могу вести антирелигиозную пропаганду. Поверил ли я? Нет... Но надо же было дать ей честно заработать эту пятерку. У нее дите малое, она посинела от холода. Эх, ты... Очень уж ты правильный человек, Чижик. Всегда знаешь, как надо поступить. А я вот не святой. И, признаться, святых не люблю. Ну, чего уставился? — спросил он сердито. — Иди в комитет. Доложи, что комсомольцу Буланчику гадала цыганка...
