Юрий Скоп - ТУ-104 и другие
— Ты бы хоть шапку снял.
— Пардон, пардон!
— Кирилл, ты зачем Майку обижаешь? Что она тебе плохого сделала? И хоть расскажи, пожалуйста, чем ты занимаешься?
— Я, Ритуля, никто. Человек без прошлого. Как сказали в одном кинофильме, ем мясо, пью вино, играю в кости, люблю женщину. Ты не знаешь, где она?
— Кирилл, тебе сколько лет?
— Без четверти сто!
— Понятно. Взрослый, наверное, а?
— Ну что ты, Ритонька. Не притесняй меня. Я исправлюсь. Перевоспитаюсь. Сегодня подал заявление в советскую печать — ищу работу, дайте мне хоть что-нибудь... Майка предлагает в стюарды. Хи-хи!.. Кирилл Сушков — стюардесса... Рита, а это правда, что Майка забеременела, а? Я что-то, по моим расчетам, не верю...
— Что?!
Майку как будто кто-то выкинул из подполья. Я вздрогнула.
— Что ты сказал?
За стенкой, у тети Паны, глухо закашлялась лаем Мирка, а радио с полуслова плеснуло: «...раз бывает восемнадцать лет...»
Кирилл оцепенел. Майка пронзительно, в упор смотрит ему в глаза. В его узкое небритое лицо.
— Значит, Маечка, я должен стать папой? Я тунеядец, подонок, люмпен-пролетарий... Ты знаешь, я пойду к вам, в стюардессы. Мы станем с тобой, как Сокол и Чайка. Серьезно, Рыжик. Прощайте, подонки, прощайте, родня, Гренада...
— Уходи! — ломающимся голосом кричит Майка. — Уходи!
Кирилл пятится к двери, а тоненькая Майка наступает на него. Только бы она не заревела сейчас.
— Закрывай дверь!.. — И когда дверь захлопывается за Кириллом, голос Майкин тускнеет, теряет силу. — А то так холодно...
В службе ЧП. Бортпроводница Пушкина, прилетевшая из Ленинграда, не довезла на базу «мелочь» — шестикилограммовую посылку. В накладной квитанции она была помечена грифом «цветные металлы».
Ленку таскают по разным начальникам. Алевтину назойливо теребят звонки, и она, по-моему, тоже скоро расплачется.
— Да я просто и не обратила внимания, Алевтина Андреевна, — всхлипывает Ленка, — и не подумала даже, что там может быть это...
Алевтина и слушает и не слушает, все валится у нее из рук, она нервничает, невпопад спрашивает неизвестно кого:
— Что же делать? Что же делать?
В посылке, возможно, было и золото. Во всяком случае, такой слушок пустили по службе девчонки. А при разгрузке самолета, которым прилетела Ленка Пушкина, посылки не оказалось. Рейс ушел дальше на Хабаровск, на Владивосток, и где приземлятся теперь «цветные металлы» — никто не знает. Да и приземлятся ли?
Давно уже, еще в самом начале своей работы стюардессой, я тоже, как и Ленка, летала «третьим номером». «Третий» по инструкции отвечает на борту за сохранность груза, взятого самолетом в порту отправления, за багаж пассажиров. Хлопотное это, ответственное дело. Попробуй только недосчитаться какого-нибудь ящика или чемодана. Акты, вычеты из зарплаты.
«ТУ» несут над землей в своих загерметизированных трюмах-багажниках все что угодно: коровье масло и резиновые шланги, запчасти и киноаппаратуру, человеческую кровь и пушнину, морских свинок и плацентарную сыворотку, геологические пробы и матрицы, радиоактивные изотопы и стиральные машины.
«Третий» все это получает на аэропортовских складах, оформляет в отделах перевозок документы и сдает грузы агентам строго по счету и весу. Все должно быть в порядке — до звукового письма, до килограмма какой-нибудь пряжи.
А тут не довезли посылку!
Вообще-то я уверена, что пропажа найдется — не иголка, но выговор Ленке, как минимум, обеспечен. Вполне возможно, что здесь виноваты грузчики: не заметили ящик, — и он улетел дальше.
Аэрофлотовские грузчики — народ сердитый. Они откровенно презирают нас, девчонок, за то, что мы командуем ими при загрузках, разгрузках самолетов.
Однажды я везла с Дальнего Востока в Ленинград девятнадцать тюков с пушниной. Девятнадцать тюков, набитых голубыми песцами и чернобурыми лисами.
При взвешивании в Ленинграде оказалось, что тюки потяжелели на сто килограммов. Бывает такое. Впитали влагу и потяжелели. У ленинградского весовщика глаза заискрились охотничьим блеском.
— Давай, — говорит мне, — порвем тюки, заактируем порывы, а вес отметим первоначальный. Сто шкур наши. А, красавица?..
Вот подонок, старый! Я плюнула и ушла!
К концу дня заявляется в службу Клавдия. Она куда-то надолго уходила. О чем-то вполголоса говорит с Алевтиной. Потом к нам с Ленкой подходит (мы вдвоем сочиняем объяснительный рапорт о случившемся) и прерывает наше творчество.
— Соболь, вы бы занимались своими делами. Пушкина не маленькая. Сама напишет. И, кстати, Пушкина, можете радоваться...
— Нашлась посылка?!
— Может быть, и нашлась.
— Где?
— Может быть, в Южно-Сахалинске. Но это не все. На следующем разборе будет общее открытое комсомольское собрание. Все на нем будут.
— Кто это все? — спросила я.
— Ну, Алексей Петрович, например.
Имя Филиппова Клавдия произнесла как-то особенно: мол, я с ним теперь в большом контакте.
— А потом?
— Потом, Пушкина, на этом собрании разбираться будут последние события в службе. Пьянство «тройки» Абдрашитовой в Москве и твои «цветные металлы», Пушкина. Так что готовьтесь.
— А ты, Клавдия, ничего не боишься? — спросила я.
— Я? — вспыхнула Клавка. — Я? Ты о чем это?
— Да так просто.
— Ну, вот что, Ритуля, — говорит резко Клавдия, — запомни — меня с вами в ресторане не было. Не было! Понимаешь? А если получится, что была, то сами смотрите, в ваших ли это интересах. Мне ведь все равно... А вы бабы умные. И вам со мной, инструктором, еще работать и работать...
Я онемела, а Клавдия как ни в чем не бывало спрашивает:
— Ты не знаешь, где Котяткина?
— Нет, а что? Наверно, дома.
— Если придет, скажи ей, сегодня в восемь часов вечера у Алексея Петровича в кабинете будет заседать мандатная комиссия по набору в наш отряд юношей-бортпроводников. Между прочим, среди документов есть анкета Кирилла Сушкова.
На минуту Клавдия забывает о своем начальническом тоне и, придвинувшись подкрашенными губами к моему уху, шепчет:
— Я смотрела его документы. Он работает, думаешь, где? В химчистке. Оклад — шестьдесят рублей. С сорокового года рождения. В заявлении, дурак, написал: «Прошу зачислить меня в ряды стюардесс...» У него девять классов образования...
— А сколько всего подано заявлений?
— Двенадцать.
— Кирилл пройдет?
Клавка качает головой.
— Может быть...
Я знаю, в стюардессы не так просто попасть. Нужно иметь всевозможные характеристики, бумажки. Если они удовлетворят мандатную комиссию отряда, тогда еще проходишь полное летное медицинское обследование. Там, как и космонавтов, девчонок крутят на вращающемся кресле и прочее. И только если здоровье оказывается отличным, новенькую принимают в УТО — учебно-тренировочный отряд для специальной подготовки, которая идет вперемежку со стажировочными полетами.
— А теперь, Соболь, можно тебя на минутку? — Клавдия отходит к окну. — Знаешь, кто на вас в Москву капнул? — шепотом говорит она. — Генка Липаев. Ну, я пошла, Алевтина Андреевна...
К ночи город натягивает на себя прокопченный плотный туман. Темнота планирует на посадочные знаки аэродрома, и к одиннадцати часам на земле ничего не видно.
Ревут моторы. Иногда прорывается сквозь свистящий грохот реактивных голос портового диктора.
Мы основательно замерзли с Майкой, пока дождались Кирилла. Он шел по тропинке, выбитой от штаба снегоочистителями, в толпе незнакомых парней.
— Кирилл! — Окликнула его Майка и закашлялась.
— Кирилл, ну как?
— А, здравствуйте, девочки! Я вот решил улететь. Билет в Гондурас взят моим референтом. Вы что тут делаете?
— Кирилл, не болтай. Прошел комиссию?
Майка маленькая, хрупкая. Ей приходится задирать голову, когда она говорит с Кириллом.
Кирилл берет ее за талию и крутит.
— Все вы, собаки, знаете. Ну, вот. Этот, как его, Фи... Ага, Филиппов, спрашивает меня: «Женаты?» Я говорю: «Собираюсь». «А здоровье как?» «Отличное», — говорю. «Пьете?» «Ну, что вы!..» Майка, а я давно еще дизентерией болел. Скрывал от тебя, прости. Точка с запятой!
— Дурак ты, Кирка! — лопочет Майка. — Ой, дурак! Значит, прошел!..
На обычный разбор полетов собирается в службе самое большое тридцать — сорок человек. Девчонки в основном или в рейсах, или отлынивают по «уважительным причинам». Но сегодня в службе — битком. Сегодня в службе человек сто. Полный парад причесок, маникюров, губных помад. Пахнет острой смесью духов. Вешалки здесь нет, и горы синих шинелей навалены на подоконники, боковые ряды стульев.
Девчонки говорят разом, кто о чем, и в службе шумно.
В углу комнаты, под стендами, где фотографии рассказывают о том, как должен трудиться бортпроводник, сидит Фаридка. Она уткнулась в газету и только по почти незаметному движению руки — Фаридка все время приглаживает волосы — можно догадаться, что она нервничает. Майка забилась за стенной выступ и напряженно посматривает по сторонам. Мы с Ленкой устроились возле окна. Если бы на этом собрании говорилось не про нас, я бы уже давно болтала с девчонками. Многих из них я давно не видела. Такая наша работа — можно месяцами не встречаться на земле: рейсы.
