KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Советская классическая проза » Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради

Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Анатолий Тоболяк, "Откровенные тетради" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Смотрите, пожалуйста! Я живая! Я люблю! Я никого не боюсь! Но я еще не знала, что меня ждет…

В нашем дворе соседка, хромоногая тетя Лида, развешивала белье. Я ее бодро поприветствовала:

— Здравствуйте, тетя Лида!

Она вынула прищепку изо рта, пригляделась ко мне и вскрикнула:

— Ленка! Ты что, ничего не знаешь?

Улыбка слетела у меня с губ.

— Нет… А что?

— Беда же у вас! Твой отец разбился! В аварию попал!

Секунду я стояла, осмысливая ее слова, потом кинулась в подъезд.

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

1

Это случилось накануне вечером. Отец, пьяный, вывел машину из гаража (мама отправилась в магазин, а Вадим на почту) и куда-то умчался. Проехал он всего-то метров пятьсот, выскочил на перекресток при красном свете и врезался в трактор с прицепом, на котором обычно перевозят хлопок-сырец.

Все это я узнала поздней, а первое, что спросила, едва вбежала в нашу незапертую квартиру и увидела мать в кухне и Вадима в глубине веранды:

— Жив?

У мамы упали руки. Она опустилась на стул и заплакала. Вадим вышел в комнату, оскалился, как загнанный зверек, и произнес:

— Прибыла!

— Жив или нет?

Отец был жив.

Мама, сказав это, продолжала сидеть на стуле с потерянным видом. Вадим яростно ногтями расчесывал голое плечо; он был в майке и спортивных брюках.

— А тебе вроде не все равно! — подал он голос.

Я закричала, чтобы он немедленно заткнулся. Мама заговорила скорбно, тихо:

— К нему не пускают, дочка. Он очень плох, наш папка…

Мне сдавило горло от жалости. Я не узнавала ее. Она постарела лет на десять: волосы не причесаны, висят прядями, нос заострился, в углах глаз морщины… Моя мама — старуха!

Не знаю, как получилось, что я подошла к ней, обняла, прижавшись щекой к ее щеке, и мы обе в голос заплакали. Вадим повернулся и ушел на веранду.

— Ох, дочка, дочка, какая беда у нас! — приговаривала мама.

Откуда у нее этот голос, расслабленный, заунывный, дребезжащий? Откуда взялось это слово «дочка», которое я сто лет уже не слышала? А ее руки! Они обнимали меня, гладили по спине, и мне было просто жутко, как будто время помчалось вспять, перед глазами замелькала серая полоса годов и дней и я стала той пятилетней девчонкой, которую во дворе обидели, а дома приласкали…

Кое-как мы наконец успокоились и смогли разговаривать.

Состояние отца было тяжелое. Он разбился дико, безобразно. Врачи говорили, что нужно быть готовыми ко всему.

— Я уж думала, уехала ты… — закончила мама, жалобно всхлипнув.

— Нет, я была здесь. Никуда не уезжала.

— Есть, наверно, хочешь? Сейчас покормлю.

О чем она беспокоилась! Я чуть опять не заревела от такой заботы.

Обеденный перерыв у нее закончился, и она так и ушла на свой масложиркомбинат, ни о чем меня не спросив. Словно ничего в моей жизни не произошло. Словно я вернулась в лоно семьи такая же, как была прежде. Или, может быть, рядом с большим горем мои события потеряли для нее всякое значение и смысл?

Я не могла есть. Раз-другой ткнула вилкой в жареную картошку и встала из-за стола.

Выскочив во двор, я оглянулась по сторонам, будто заплуталась, сбилась с дороги и не знала, куда бежать дальше. Солнце палило по-летнему. Я обогнула угол дома и очутилась на улице Конституции. Тут огромные тополя давали густую тень, но от грохота тяжелых машин и от выхлопных газов кружилась голова. Наискосок через серую, пыльную рощу, мимо спортивных площадок нефтяного техникума я вышла к ограде нашей городской больницы. На что я надеялась?

Уж не на то ли, что в окошко высунется отец и окликнет меня: «Лена, я здесь!»

Конечно, меня к отцу не пустили, еще даже накричала медсестра, а врач, которая вышла в приемный покой, сказала уже известное мне: очень тяжелое состояние, ни о каких посещениях Соломина не может быть речи…

Около техникумовской спортплощадки протекал небольшой арычок. Я села на пыльную траву, сняла туфли и опустила босые ноги в прохладную воду. Меня подташнивало — от голода или всего пережитого, не знаю. В голове была какая-то каша. То всплывала мысль об отце, то о Максиме, то о том, что каблук на туфле сбился… или вдруг привлекал внимание плывущий листок: далеко ли он уплывет? — и казалось, что он чем-то на меня похож, так же его несет и крутит…

Неожиданно кто-то подошел сзади. Я оглянулась: Вадим. В сандалетах, спортивных брюках и клетчатой рубашке навыпуск. Хмурый, с наморщенным лбом.

Я равнодушно отвернулась от него, как от случайного прохожего. А он постоял-постоял и сел рядом. Снял сандалеты, закатал брюки и тоже опустил ноги в воду. Помолчал и сказал:

— Сейчас в горах хорошо. Вот поправится отец, съездим с тобой, побродим.

Я потерла лоб ладонью.

— Поправится или умрет — неизвестно.

— Нет, он не умрет. Он сильный. Я думаю, он выздоровеет и начнет жить иначе, — негромко проговорил Вадим.

— Как это — иначе? — безучастно спросила я.

— Жизнь станет ценить. Поймет, что она у него одна.

— А до этого он думал — две, что ли?

— До этого он думал: побольше бы от нее урвать. Прожигал как мог.

— Ерунда какая… — вяло возразила я. — Просто он никого не любит. А без этого хоть двадцать жизней, все равно бессмысленно.

Оба мы сидели, повесив головы, глядя в арык; на посторонний взгляд — две сонные, разомлевшие фигуры. Вокруг мы не смотрели и поэтому заранее не подготовились к приближающемуся стихийному явлению. Что-то сзади подхватило меня под мышки, подняло высоко в воздух, развернуло — и вот уже перед моими глазами хохочущая, крепкоскулая и коротконосая физиономия Федьки Луцишина.

— Ленка, ты ли это? Я смотрю: кто это сидит? Ты или не ты? А это ты! — заорал он и закрутил меня так, что ноги мои оторвались от земли, а платье надулось как парус.

— Ну-ка отпусти, — попросила я, летая на этой карусели.

Он поставил меня на землю.

— Ух ты! Здорово! А твой брат говорил… Привет! — бросил он Вадиму, молча на него смотревшему. — Что ж ты трепал, что она не приедет?

Вадим промолчал. Я оправила платье и все так же тихо сказала:

— Он тебе не врал. Я снова уеду. Больно-то не радуйся.

— Чего-чего? Куда это ты уедешь?

Федька стоял, подбоченясь, в белой тенниске, обрисовывающей его широкую грудь, крепкие плечи, бицепсы. Ноги твердо уперты в землю; здоровая, свежая рожа неунывающего, довольного собой балбеса… Я не выдержала и улыбнулась. Он тут же подмигнул мне.

— Вечером смотаем на танцы?

— Нет, Федька.

— Брось! Ты когда приехала?

— Неважно, когда я приехала. Ты на меня не рассчитывай, Федька. Ничего у нас не получится.

— Брось переживать! Подумаешь, не поступила! В армию тебя не заберут. Усманов вернулся, Длинный, Татарникова тут. У Длинного новый мотоцикл. Про Серого слышала?

— Нет.

— Серый под суд попал.

— Так ему и надо. Давно пора.

— Да, погорел Серый. Выбыл из нашей компании. А я поступил, слышала?

— Слышала. Поздравляю.

— За счет этого. — Он встал в стойку и быстро замолотил руками воздух. — Чувствуешь класс? Да! — вспомнил жгучую новость. — Старую танцплощадку закрыли. Теперь новая, около тира. В Доме культуры джаз сколотили. Жить можно, Ленка!

Вадим как-то нехорошо, болезненно усмехнулся. А меня вдруг такая жалость одолела, так бы и погладила по голове этого Федьку… Я лишь вздохнула и сказала:

— Мне теперь уже не до вас. Я замуж вышла. Так и скажи всем.

— Брось! — Он остолбенел.

— Нечего бросать. Правда.

— Ты… вышла? За кого?

Максим и он. Я на миг поставила их рядом и рассмеялась.

— За умного человека, вот за кого.

Луцишин стал медленно краснеть: сначала скулы, затем широкий крепкий лоб.

Наверно, он не понимал. Наверно, все промелькнуло перед ним — все наши скамейки, объятия, поцелуи, похожие на химические опыты, из которых не ясно, что получится, — и ему почудилось, что он действительно меня любил, а не просто убивал со мной время, как и я с ним… Кулаки у него сжались и разжались.

Вадим в одну секунду оказался между мной и им.

Федька был красный, а мой брат бледный. Федька сразу встал в стойку.

— Давай! — вызвался он.

Но Вадим и не думал драться.

— Иди отсюда, Луцишин, — негромко попросил он. — Ты что, слепой? У нее от твоей знакомой только и осталось, что имя да фамилия. Я ее сам не узнаю, куда уж тебе. Шагай, Луцишин. Будь здоров.

Метров десять мы уже, наверно, прошли — я с туфлями в руках, а Вадька с сандалетами, — пока неторопливый мозг Федьки переварил все, что нами было сказано, и нас настиг его голос:

— Эй, замужняя! Поздравляю!

Я остановилась и помахала ему рукой.

— В гости можно зайти? — орал Федька.

— Заходи, пожалуйста.

— Зайду!

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*