Иннокентий Галченко - Геологи продолжают путь
— Иннокентий Иванович, вон добрый «борт»! Пробу бы там взять! — указывает Иван на подмытый берег реки, где под корнями кустов виднеется слой гальки, крепко сцементированной желтой глиной.
— Можно попробовать, — соглашаюсь я.
В шлихе хорошо видны блестящие желтые чешуйки диаметром в одну-дне карандашные линии.
— Улучшаются пробы! — радуется Иван.
Широкая долина окружена невысокими сопками самой разнообразной формы. Одни напоминают каравай хлеба, другие — перевернутую ванну, третьи — островерхие-пирамиды. На южных склонах белеют стволы ярко-зеленых берез, среди них местами видны осины с трепещущими кронами. Но нигде нет ни желтовато-зеленой сосны, ни строгой темно-зеленой ели. Они не сумели перешагнуть Верхоянский хребет и добраться до бассейна Индигирки.
Здесь, на Северо-Востоке, царица лесов — даурская лиственница. Это удивительное дерево хорошо приспособилось к суровым условиям вечной мерзлоты. Оно дает человеку жилье и тепло. Древесина его веками не разрушается в воздухе и тысячелетиями сохраняется под водой.
Продвигаемся вверх по долине. Острова и косы густо заросли высокими тополями, стройными реликтовыми корейскими ивами-чесопиями кустами цветущей красной смородины и вездесущего шиповника.
— Чую, супом пахнет! — смеется Иван, промывая последний лоток. Недалеко, за лесом, возле устья правого притока реки поднимается к небу столб дыма.
Вскоре мы с аппетитом уничтожаем приготовленный Адамом обед — суп из мясных консервов, заправленный сухими овощами, и хрустящих поджаренных хариусов.
Адам ставит палатку, а мы с Иваном идем в боковой приток с тем чтобы к ночи вернуться.
Пока Иван промывает пробу, я бью молотком по темно-серому, почти черному выступу скалы и внимательно рассматриваю каждую отбитую плитку.
— И охота вам, Иннокентий Иванович, без толку скалу бить, этак-то!
— Надо, Ваня! Пока она не скажет — какого она возраста.
— Есть, нашел! — кричу я через несколько минут, подпрыгивая, как мальчишка, от радости.
В руке у меня плитка сланца со слабым отпечатком ракушек.
— Видишь, Ваня, заговорила… И возраст ее такой же, как у колымских. Значит, и зона рудоносная протягивается сюда.
— А пошто ключ этот по пробам пустой?
— Не дошли, видно, еще. На Колыме промышленное золото встречается в пяти — восьми километрах от гранитов.
Поздно вечером усталые возвращаемся. Солнце красным шаром низко висит над лесистыми сопками, готовое скрыться за ними, чтобы через два-три часа, прокатившись за гребнем гор, снова появиться над горизонтом. Июньские ночи близ Полярного круга коротки и светлы. Круглые сутки можно читать, писать, ходить в маршруты и вести съемку местности.
Поужинав, я наношу на полевую карту пройденный за день маршрут. Привычка делать это ежедневно выработалась у меня за десятилетнюю практику геологической работы на крайнем Северо-Востоке. Рассчитывать на схематическую карту нельзя — двигаешься по «белому пятну». Каждый день, откладывая на карте пройденный путь, всегда, примерно, знаешь, где находится отряд, и лучше оцениваешь результаты работы.
Солнце уже скрылось. Ночь светла. Я выгоняю из палатки залетевших комаров и, завернувшись в заячье одеяло, моментально засыпаю.
* * *Уже четвертый день идем мы вверх по реке. Все собранные геологические и поисковые данные указывают, что отряд подходит к золотоносной зоне.
Просыпаюсь в хорошем настроении. В маленькой палатке свежо и светло. Откидываю полог, выхожу. Крупные холодные капли блестят бриллиантовой россыпью на листьях и хвое деревьев, траве и кустах отцветающей голубицы. Свежая утренняя прохлада охватывает тело. Воздух напоен ароматом трав, смолистым запахом лиственницы и душистого тополя, прелых листьев и согретой сырой земли. Шумит река.
С наслаждением занимаюсь физзарядкой.
В памяти встают красноватые песчаники, изрезанные белой сеткой кварцевых жилок, замеченные мной вчера. «Мы вступили в контактовую зону вокруг гранитных массивов», — думаю я.
Схватив лоток и гребок, в трусах и тапочках на босу ногу бегу к речке. Пока ребята поспят и приготовят завтрак, я промою поблизости одну-две пробы.
Нахожу подходящее место близ ключа. С помощью гребка набираю в лоток породу из ямки. Делаю несколько осторожных круговых движений и вижу: на дне лотка из-под черного шлиха желтеет несколько крупных, с ноготь мизинца, пластинок.
Вот это проба!
Хватаю мокрый лоток и бегу с ним к палатке:
— Иван! Адам! Вставайте! Золото нашел! Смотрите!
Выскочив из палатки, взлохмаченные и босые, они рассматривают пробу.
— Вот это, паря, да!
— Первое золотишко в нонешнем сезоне!
— Теперь надо держать за хвост фортуну! — ликует Иван.
Через час мы уже за работой. Целый день, не замечая усталости, определяем возможные границы открытого объекта, намечаем места будущих зимних разведочные линий. Забыв все инструкции, чуть ли не через каждые сто метров смываем пробы — по две-три, а при хорошем золоте я по пять лотков.
— Эх, еще бы лоточек смыть, начальник! Больно золотишко доброе, — просит каждый раз Иван, заметив в лотке металл. И я уступаю.
— Богатый прииск здесь откроют. Следовало бы спрыснуть первое открытие! — шутя, предлагает перед ужином промывальщик.
— Что ж, спрыснуть так спрыснуть! Выпьем последний спирт, и на душе спокойнее будет, — соглашаюсь я.
Но в моем вьючном ящике спрятана еще одна фляжка со спиртом, это «НЗ» — неприкосновенный запас. Мало ли что может случиться.
— Что-то еще даст опробование боковых притоков? — вслух размышляю я.
— Ночью я долго не могу уснуть. Душа переполнена радостью первого в этом году открытия. Ярко вспоминаются тяжелая зимняя дорога с Наташей, обидное возвращение и ликвидация экспедиции. «Теперь уже никто не отмахнется от Индигирки», — с удовлетворением думаю я, засыпая.
Утром обследуем боковые притоки.
Адам работает увлеченно: делает затесы на деревьях, разводит костры для сушки проб, расставляет вешки на местах будущих разведочных линий. Он внимательно рассматривает каждый промытый лоток и то и дело кричит: или разочарованно «сох», когда в лотке ничего нет, или радостное «бар», когда в лотке желтеют едва заметные значки металла.
— Непонятно, есть здесь хорошее золото или нет… Назовем-ка этот ключ «Сох-Бар», по-якутски это будет «Нет-Есть», — предлагает Иван.
— Так и назовем, — решаю я. — А зимняя разведка разрешит наши сомнения.
* * *Проходит три дня. Погода испортилась. Дует холодный северный ветер. Моросит мелкий дождь. Ненастье зарядило, видимо, надолго.
По чуть заметной тропке мы поднимаемся на сопку, чтобы перевалить в долину реки Тополевой и выйти на Индигирку.
Я иду впереди. Адам тянет за узду трех лошадей, тяжело шагающих в гору. За ним Иван ведет двух лошадей.
Вдруг на самом гребне перевала нас обволакивает, как ватой, густой туман. Это водораздел закрыла набежавшая туча. Компасом успеваю засечь направление и начинаю спускаться в долину речки.
Адам, боясь потеряться, идет вплотную за мной, часто оступаясь.
Из тумана навстречу мне лезут корявые, похожие на лапы каких-то чудищ, сучья. Больно бьют по лицу ветви стланика. Вероятно, мы сбились с тропы.
Вдруг туман начинает разрываться клочьями, рассеиваться и исчезает, быстро удаляясь от нас по гребню сопки.
— Кажется, все в сборе? Но туда ли мы перевалили? — спрашиваю я.
— Следа старого совсем нет. Однако на другую речку пошли, — предполагает Адам.
— Все равно будем обрабатывать Тополевую или соседнюю реку, — и, махнув рукой, я двигаюсь вниз по склону.
Лошади осторожно переходят заваленный гранитными валунами, вздувшийся от дождя ключ и спускаются к горной речке.
Покрапывает дождь. Заденешь дерево или куст, и на тебя льются потоки холодной воды.
Вечером отряд подходит к устью притока Индигирки, и мы, усталые, мокрые и голодные, пробираемся по берегу многоводной реки. Серые тяжелые тучи с красным отблеском вечерней зари низко нависают над прибрежными скалами. Поток реки шириной в километр стремительно ударяется о скалу правого берега и, отброшенный ею, кружась, весь в белых бурунах, мчится дальше.
— Никакой юрты в устье реки нет, мы на соседнюю с Тополиной речку Учугей попали, — убеждаюсь я, рассматривая карту.
— Учугей по-русски значит — хорошая, а в этой речке, кроме валунов да пустых проб, я доброго ничего не заметил, — говорит Чистых, — А вниз по берегу нам с лошадьми не пройти: смотри, какая крутизна!
На почти отвесной скале видны узенькие бараньи тропки. Похоже, что только для них тут дорога.
— Ничего, этим путем или другим — будем у Софрона. А сейчас, — подбадриваю я своих спутников, — остановимся на ночлег. Утро вечера мудренее.
