Николай Глебов - Бурелом
— Ты человек бывалый. Посоветуй, как быть с Василием. — И для того, чтобы скрыть истинную причину своего беспокойства, Феврония продолжала: — Андриан, отец Василия, задолжался мне хлебом. Обещал отдать сына в работники до пасхи, а он, как ты знаешь, прожил у меня до покрова. На днях слышала, что вместе с Красиковым — помнишь машиниста? — собирается в город. Как быть?
— Очень просто. Надо дать приставу четвертную — сунуть волостному писарю, и Обласов паспорт не получит. А куда он без него в город?
— И то правда, — обрадованно произнесла Феврония.
Когда Обласов явился в волостную управу за паспортом, он к своему удивлению, получил отказ. Запретили выезд в город и Красикову.
— Тебе паспорт не дали из-за Кирилла Панкратьевича, — говорил Андриан сыну. — Поди, чуял, что он сидел в тюрьме за политику?
— Слышал.
— Ну так вот, чем больше будешь связываться с ним, тем пуще на тебя будут коситься из управы и состоятельные мужики.
— Ну и пускай. Худого я ничего не сделал ни тем, ни другим.
— Оно так-то так. Да большой беды нет, что в город ехать не удалось. И здесь тебе работы хватит.
— Много наробишь на одном-то коне. Поди, сам видел за косотурской дорогой, сколько непаханой земли? Залежи да перелоги, а чьи? Да нашего брата — однолошадников. Ты вот целый век надсажался за сохой, а что получил? Грудь болит, да и руки, говоришь, ломит.
— С надсаду и конь падает, — вздохнул Андриан. — Что поделаешь, на то божья воля.
— А Лукьян вот не так говорит: «Господи, прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да вынести».
— Ты, поди, от Красикова нахватался этих премудростей? — хмуро спросил Андриан.
— Причем здесь Красиков? Сама жизнь учит. Летось целую неделю у Лукьяна робил, а за что? За то, что он нашу кладь за три часа обмолотил своей машиной да еще плату потребовал. Так или нет?
— Оно так-то так, да ведь против богатого не пойдешь. Есть поговорка: с богатым не судись, с сильным не борись.
— Ничего, можно и побороться, — заявил уверенно Василий.
ГЛАВА 8
В канун рождества в Косотурье приехала Феврония. Похудевшая от епитимьи, которую наложил на нее старец Амвросий для «усмирения плоти», камаганская заимщица стала еще привлекательней. Остановилась она, как обычно, в доме отца.
Лукьян принял дочь с напускной строгостью.
— Зачем бог принес? — спросил сурово.
— Работника надо. Тебеневка началась, а Калтай, как на грех, без помощника остался.
— Поди, Ваську-табашника опять брать будешь?
— Посмотрю, если Андриан недорого запросит за Василия, тогда возьму.
Лукьян посмотрел на дочь исподлобья.
— И чего ты привязалась к нему? Как ровно других работников нет. Возьми из наших. Есть парни также болтаются зиму без дела. — Помолчав, добавил: — Ваське надо посуду каждый раз отдельную на стол ставить. Да исшо курит. А кто курит табак, тот хуже собак, — сказал он уже резко.
Феврония шумно поднялась со стула.
— Чуяла об этом и раньше. Ты вот лучше скажи, когда платить долг будешь?
— С деньгами плоховато стало. — Лукьян отвел глаза от пытливого взора дочери.
— Плоховато, говоришь? А сам хлеб скупаешь у мужиков.
— И тебе советую. — Лукьян потянул Февронию за рукав. — Чуял я от одного городского человека, что скоро хлеб взыграет в цене, — заговорил он вполголоса. — Да и свой-то хлебушко попридержи. Сказывал тот же человек, что гарью вот-вот запахнет. Понимай... — зашептал он на ухо дочери.
Молча кивнув отцу, Феврония вышла в небольшую горенку, где Изосим читал что-то Митродоре из старинной книги.
О приезде Февронии Василий узнал только на следующий день.
— Недавно был Изосим, — начал Андриан. — Велел сказать тебе, чтоб непременно зашел к Лукьяну. Приехала Феврония. Похоже, опять тебя в работники нанимать хочет.
— Кто ее знает. — Василий отвернулся к окну и поскреб пальцем наледь на стекле. — Неохота мне наниматься к ней.
— С хлебом туговато стало. Всего два мешка зерна осталось, да и те берегу на семена. А в сусеке мать уже веником муку подметает. Вот какие дела-то. — Помолчав, Андриан продолжал: — Нижние бревна избы сгнили, а где взять лес?
Василию уже надоели сетования на нужду, и он, одевшись, вышел на улицу.
Декабрь 1913 года был снежный. Косотурье потонуло в суметах. Василий взял лопату и начал отбрасывать снег от крылечка.
Февронию он заметил, когда она шла по тропинке через озеро. Прикрывая лицо от резкого северного ветра, Бессонова поднялась на косогор и, поправив пуховый платок, свернула в переулок к избе Обласовых.
— Здравствуй, Вася! — Феврония подала парню руку. Одетая в плюшевую душегрейку, отороченную дорогим мехом, разрумянившаяся от мороза, она была очень хороша, казалась моложе своих лет, и Василий невольно задержал на ней взгляд. На какой-то миг ресницы Февронии, покрытые легкой изморозью, дрогнули и глаза засветились счастьем. — Постоим здесь или в избу будешь звать?
— А тебе как?
— Лучше здесь, — ответила гостья и внимательно посмотрела на Василия. — Почему не приехал тогда, в покров, с Изосимом! — разделяя каждое слово, спросила она.
— Болел.
— Ты даже не спросишь, что со мной было в те дни, — в голосе Февронии прозвучала обида.
— Расскажи.
— Теперь нет охоты и рассказывать. Я вижу, тебе все равно, что бы со мной ни случилось. — И, как бы справившись с волнением, заговорила спокойно: — Пришла звать тебя в Камаган.
— Зачем?
— Поможешь мне в хозяйстве.
— А Изосим?
— Что Изосим?.. Он старый человек. Ему уже трудно разъезжать каждый день.
— Значит, снова в работники? — криво усмехнулся Василий.
— Нет, не то слово сказал, — горячо заговорила Феврония. — Для меня ты не просто работник, ты для меня невенчанный муж. Может, жил в моих девичьих думах, в песнях и в молитвах, да-да, в молитвах. Я просила Пречистую, чтобы она вернула тебя ко мне. Но видно, не дошла моя молитва до богоматери, и вот я сама приехала за тобой. — Феврония схватила за руки Василия и приблизила к нему пылающее лицо. — Я жду твоего слова.
— Пошли в избу, а то бабы уже начинают шушукаться, — кивнул он головой на двух женщин, стоявших с ведрами невдалеке и бросавших любопытные взгляды на Февронию.
Андриан встретил гостью приветливо:
— Проходи в передний угол, чо села у порога? — и шершавой рукой погладил скамейку. — Давненько не была в Косотурье, поди, с самой ярмарки.
Феврония перешла ближе к столу и, откинув шаль на плечи, оглядела избу. Низкий бревенчатый потолок, два покосившихся от времени окна, большие щели на подоконниках, сырые углы с осевшим куржаком в пазах, низенькие полати, — вот что она увидела.
«Не лучше, чем в моей малухе», — подумала женщина и, подавив вздох, спросила старого Обласова:
— Как зимуете?
— А так и зимуем, день прошел — к смерти ближе. В хозяйстве жить — обо всем приходится тужить. А вот чем тебя угостить, Феврония Лукьяновна, ума не приложу, — Андриан перевел взгляд на жену.
— Есть картошка вареная, пареная репа, рыбу можно сварить. Найдем, чем покормить. — Старая взялась за ухват.
— Ничего не надо, сыта. Пришла по делу. — Феврония еще раз оглядела избу. — Может, отпустишь Василия ко мне до пасхи? Платой не обижу. — Феврония выжидательно посмотрела на Андриана.
Старый Обласов был рад предложению Февронии, но вида не подал.
— Не знаю, что тебе и сказать... Василко собирался в город на заработки, да, похоже, не поедет. — Андриан посмотрел на сына, стоявшего у притолоки.
Феврония, конечно, знала, что паспорт Василию не дали, и, опустив глаза, спросила деловито:
— С хлебом-то как у тебя?
— Хвалиться шибко нельзя, — уклончиво ответил Андриан.
— Ты приезжай ко мне в Камаган вместе с Василием. Дам пудов двадцать. А если лошадь возьмет больше, еще добавлю. Шерсти увезешь. У меня, слава богу, овечек не мало. А у тебя, я вижу, пимешки уже износились, — поглядев на подшитые валенки Андриана, сказала Феврония.
Старый Обласов подумал: «Хлеба даст подходяще. На семена теперь хватит. Да и пимы себе и старухе нынче скатаю. Пущай Василко едет. Так болтается без дела. А там хоть заробит», — и сказал: — Ладно, поедем оба.
Когда Василий, провожая гостью, вышел с ней в сенки, Феврония обхватила его голову и стала жарко целовать. Только заслышав за дверью шаги Андриана, отшатнулась от молодого Обласова.
Вышла на крыльцо, глубоко вздохнула в себе свежий морозный воздух.
— Господи, как хорошо. — Перешагнула изгородь и направилась по дороге, ведущей в Камышинскую слободку, к дому отца.
Дня через три Андриан вместе с сыном уехал в Камаган. Дорогой старый Обласов говорил:
— К пасхе обязательно домой приезжай. Станет Феврония уговаривать еще пожить — не соглашайся. Самим сеять надо, а ноги ходить за сабаном у меня плоховаты.
