Любовь Руднева - Голос из глубин
— Вот тут я никак согласиться с вами не могу, большинство нашего экипажа, как вы сами знаете, народ разносторонний, а кроме того, наверняка среди них может оказаться хоть один, кто смахивает на нашего всеобщего любимца Славу Большакова. Ради такого одного и то стоит побеседовать со всеми.
Славу Большакова в рейсе они поминали часто. Теперь-то он правая рука архитектора-конструктора Глеба Урванцева, вместе с ним работал над разными вариантами подводных лодок, тоже названных: серией имени Петра Митурича. А несколько лет назад ходил то матросом, то стажером в экспедиции, пока не завершил свой искус в качестве помощника и младшего коллеги Урванцева. Автономная же подводная лодочка, которую можно было б разместить на палубе судна, была давнишней мечтой Шерохова, Ветлин же разделял с ним надежды, возлагаемые на ее авторов и на нее самое.
Капитан не отступал:
— Революция в науке заинтересует каждого, а вот что она свершалась уже при них, то есть с конца пятидесятых годов, и, в сущности, еще продолжается, увлечет нашу молодежь. Тут один из них ко мне уже сунулся: мол, не вашу ль он работу читал в сборнике «Наука и человечество», как раз о рифтовых зонах океана, опубликованную еще лет десять назад, когда кончал школу? Что вы на это скажете?
— Сдаюсь, — засмеялся Андрей.
— Он, добавлю, интересуется лично тем, как происходит процесс развития океанических впадин. Это вы заколдовали его весьма давненько. Так что не все среди нашего младшего брата живут только сегодняшним днем. И это, кстати, вселяет надежды.
— Ну, Василий Михайлович, ваша правда, и она большая, и ваша неправда, к счастью, она махонькая. Вчера, когда у нас получилась такая удачная драгировка, добыли базальты с марганцевыми корками, и, стоя на нижней палубе, все меж собой толковали: «Мы на вершине склона… Идем вниз по склону», матросик Сушкин, впервые очутившийся на научном судне, все недоуменно переспрашивал то одного, то другого: «А где ж вы видите склон?» Тогда сейсмолог Градова сжалилась над ним и повела его поглядеть на приборы.
— Опять вы льете воду на мою мельницу, тем более встреча с вами будет для всех даже захватывающей, ведь вы расскажете, как из отдельных звеньев исследований, где и ваш вклад сыграл весьма ощутимую роль, сложилось представление о единой планетарной системе срединно-океанических хребтов и тут же обозначилось постоянное присутствие глубокого, осевого ущелья, рифтовой долины. Я же, кстати, лазил в геологический словарь середины пятидесятых, там младенческое определение рифтов как трещин. И весь разговор. И ни слова о том, как они располагаются, как в рифтовых зонах из поднятой к поверхности мантии Земли образуется молодая океаническая кора, об аномально высоком потоке тепла в рифтовых зонах и многом ином не менее важном. Но четверть века, назад, должно быть, таков и был уровень понимания.
Шерохов сидел в каюте капитана, когда происходил этот разговор, и, ошарашенный всем услышанным, воскликнул:
— Вы меня доконали! Ставлю себе кол по человекознанию. Никогда б не поверил, никому б не поверил, скажи кто-то третий мне, что, ко всем прочим доблестям, вы еще чуть ли не систематик. Хотя подозревал, что в нашей области вы постепенно стали докой! Но шутки шутками, я конечно же побеседую на все эти темы с экипажем.
Андрей поднялся на верхнюю палубу, чтобы увидеть закат.
На синем небе происходили видимые чудеса, ярко светила, не убоявшись солнца, Венера, не уступал ей в блеске Юпитер. Звезды располагались по вертикали, одна над другой. Заря становилась лазоревой, и тут просиял в океане ярчайший зеленый луч.
Дорого бы дал Андрей, чтоб в этот миг рядом с ним оказалась Наташа, такое зрелище мог он причислить лишь к восьмому чуду света. Но вскоре оседлали его мысли деловые, рабочие. Он уславливался с капитаном о ходе изысканий.
— На ловца и зверь бежит, Василий Михайлович, будем вести драгировку, используя дрейф судна, на глубине трех тысяч шестисот метров — двух тысяч, тут как раз та зона, о которой мы вели речь, и выход гидротермального происхождения, мой дорогой коллега, — серпентината. Serpens — змея. Серпентины и имя-то заработали по окраске минералов. Да вы видели их уже, встречаются самые разные: луково-зеленые, черно-зеленые, пестрые, оливковые, то занозистые, то изломчатые.
Ветлин, мягко улыбаясь, слушал Шерохова, выверяя какие-то счисления в штурманской рубке.
— Вот разница меж нами, Василий Михайлович: я в вашем сложном, порой тонком хозяйстве маловато смыслю, а вы уж изрядно ориентируетесь в нашем.
Ночью судну удалось стать над самой крутой частью склона, только под утро Андрей лег спать. Лишь к обеду отоспавшись, услыхал от американца Питера новость: драга оказалась удачной.
— Мы обнаружили породы третьего слоя. — И понимающе закивал головой, увидев, как просиял Шерохов.
— У меня отлегло от души, — признался Андрей.
— С вами увлекательно ходить в экспедиции, — воскликнул Питер, — молчите-молчите и вдруг взрываетесь, как порох!
Питер в свои тридцать лет смахивал на студента, сбежавшего с лекции, он состроил проказливую гримасу.
— Эндрю, признайтесь, наконец: так кто кого оседлал, вы свою гипотезу или она вас?
— Мы друг другу не даем спуску, — ответил в тон ему Андрей и, возвратясь в каюту, записал в дневник победную реляцию об успешной драге, получении базальта с проявлением гидротермальной активности. Это было свидетельством процесса образования минералов, — при сжижении выделяющихся из магмы паров воды и сопровождающих их газов он и происходил.
Рейс продолжался, впереди маячила главная цель — выход к середине апреля на хребет Китовый — и малая, но заманчивая — в случае получения согласия английских властей заход на остров Святой Елены, — а пока шли скрупулезные работы с громоздкими приборами.
Одновременно спускали донный сейсмограф и радиоакустический буй, испытывая их прострелкой из пушки.
Руководила расстановкой автономных сейсмических станций на разрезе опытный ученый, ленинградка Градова. Ее голос разносился по всей палубе, водился за нею грех: самые простые, привычные работы сопровождала громкими командами, мужчины из ее отряда сейсмологов относились к этому терпеливо. И хотя она любила привлекать к себе их внимание «оптом и в розницу», как говаривали они меж собою, они продолжали сосредоточенно свое дело.
Радиоакустические буи на длинном кабеле принимали сейсмические волны, проходящие через толщу пород океанского дна. Потому-то изящный, но вполне весомый буй, напоминающий лодочку с высокой мачтой, нафаршированной точной аппаратурой, вступал во взаимодействие со специальной пушкой, чьи выстрелы в океанской глубине и вызывали самое образование сейсмических волн.
Свою начальницу, Градову, сейсмологи и прозвали «мадам Пушка», но произносили они это прозвище добродушно, хотя и подустали от ее многословия и повышенного тона. Сама же работа, кропотливая, требовавшая точности в отлаживании приборов и терпения во время зондирования, их занимала. Уже имея сведения о сложной структуре земной коры, разбитой на систему гряд рифтовыми ущельями, они располагали, по просьбе Шерохова, разрезы глубинного сейсмического зондирования так, чтобы те легли в пределах одной и той же структуры, в условиях наиболее однородной коры. Такая система была Шероховым опробована и в Атлантике, и в Тихом и Индийском океанах и уже показала существенные различия глубинного строения коры и верхней мантии под различными грядами рифтовой зоны и в рифтовых ущельях.
Для сейсмологов, как и для геофизиков, эксперимент Шерохова создавал сам по себе климат общей увлеченности. Возможно, и Градова не осталась бы равнодушной к этой атмосфере, но, как шутили ее сотрудники, «черт Пушку попутал», она чуть ли не пари заключила, что Шерохов поддастся ее гипнотическим женским чарам или ему несдобровать. Но эта полушутка-полуугроза имела причину и более серьезную во все более нарастающем раздражении ее нервов.
Перед экспедицией в Ленинград приезжал талантливый и влиятельный ученый из того же института, где работал Шерохов. И он хотя и мимоходом, но дал понять Градовой, что сотрудничество с Шероховым малоперспективно. И, возможно, тот в последний раз возглавляет экспедицию от института, хотя проработал, она знала, Шерохов в нем три десятка лет, начав ходить в экспедиции еще студентом.
Слупский на ветер слов не бросал, ему прочили и высокие административные должности, а Нинель Петровна Градова, как натура впечатлительная, не могла пренебречь его сигналами.
Невольно она минусовала в рейсе то, что при иной погоде в их институтах она б наверняка плюсовала. Пожалуй, такой психологический механизм срабатывал сам по себе, она помаленьку, кстати и совсем некстати, по мелочам конфликтовала с Шероховым, хотя доподлинно знала — он игнорирует попытки придавать таким конфликтам серьезный смысл. Уже это обстоятельство само по себе подхлестывало упрямую Градову. И тут подвернулась как нельзя более кстати для нее возможность затеять нешуточный спор о дальнейшем маршруте судна.
