Нотэ Лурье - Степь зовет
— Под вздох, Триандалис, под вздох двинь! — все громче кричали хуторяне, словно давно дожидались случая намять Березину бока.
Триандалис стоял против Березина, пригнув голову и тяжело сопя. Наконец он плюнул и отвернулся.
— Смердит, падло!
Хуторяне оглушительно захохотали.
— Годи! Расходился тоже, — сердито проговорил Шефтл Кобылец, подходя. — Симха твой хлеб не жрет, на твоих конях не пашет…
— Не лезь, Шефтл, — отозвался Микита Друян, соскакивая с изгороди. — Дай ему березинских коней, тогда и говори «годи».
— И так обобрали, дочиста ограбили, — проворчал Симха Березин.
— Он свое добро сам наживал, — не уступал Шефтл, — чужого не брал. Что его, то его, трудом нажито.
— Трудом! — насмешливо повторил Микита. — Я труда положил побольше, чем он, — Микита махнул веревкой на Березина, — побольше, чем он с Оксманом вместе, а у меня и вил порядочных нет.
— Чего ты ко мне привязался? Что вы все тявкаете на меня, как собаки? — бормотал Березин, растерянно мигая. — Ваше за мной не пропадало, наоборот…
— Еще и наоборот? К чертовой матери! Нажил я у тебя хоть ржавый шкворень, а? — крикнул Триандалис.
Жеребята в загоне терлись боками об огрызенные мшистые бревна загородки, кусали друг друга и ржали, точно просясь наружу, на улицу, в вольную степь.
Одна сторона загона была загорожена длинной съемной жердью. Подошел Юдл Пискун и присел на конец перекладины.
— Работал я или нет? — все еще кипятился Триандалис. — Пахал у Оксмана или нет, дышло ему в бок? А есть у меня хоть своя коса?…
Березин плюнул ему под ноги.
— Тьфу! И не надоест им слушать этого грека!
— А если грек, так и слушать его нечего? — неодобрительно промолвил Калмен Зогот.
— Ну и идите, идите к нему в коллектив! — огрызнулся Симха Березин. — На него идите работать! А я уж кое-как справлюсь. Обойдется без вашей милости.
— А куда же еще? В коллектив и пойдут! — вызывающе крикнул Триандалис. — А, братцы? Чего же это вы? Скажите!
Хуторяне сразу стихли и, будто не слыша, молча свертывали цигарки.
— Слухайте, хозяин, — поманил Симху к себе Друян. Симха Березин разгладил густую, волнистую бороду
и не торопясь подошел к Миките.
— Ты меня?
Микита глубоко затянулся, потом выдохнул прямо Березину в лицо.
— Сколько вам лет, а, Симха?
— Хе-хе! Пятьдесят пятый пошел… А что?
— Пятьдесят пятый? Ай-ай-ай! А говорят, будто индюки до таких лет не доживают…
Хуторяне покатились со смеху.
— Подожди, ты и до этих лет не доживешь… — злобно отозвался Березин.
Он хотел еще что-то добавить, но в эту минуту увидел, что к загону приближается Хонця, и отошел в сторону.
«Тут как тут, одноглазый пес! С ним лучше не связываться».
Риклис тоже заметил Хонцю и выскочил вперед.
— Э-эй! Здорово, председатель!
— Сейчас с ним не шути: голова! — заметил кто-то.
— Еще бы, целых два мужичка под началом! — ехидно усмехнулся Риклис.
Хонця слегка сдвинул брови, но ничего не ответил, оперся спиной на изгородь и стал аккуратно свертывать козью ножку.
— Ты побольше, побольше махорки сыпь, небось колхозное куришь, не свое, — не унимался Риклис.
__ Ну чего пристал к человеку? — с досадой промолвил Микита Друян и, отодвинув Риклиса плечом, подошел к Хонце. — Что скажешь, председатель?
— А то скажу, что зерно сыплется. — Хонця затянулся и выпустил изо рта целое облако дыма. — Не расходитесь, разговор будет.
Хуторяне глухо загудели, точно стадо быков перед грозой. Озабоченно нахмурились бородатые лица, заскорузлые пальцы потянулись к затылкам; кто-то гулко закашлялся, поперхнувшись дымом.
— Опять сход? — раздался пронзительный голос Риклиса.
— Сход, — сдержанно подтвердил Хонця. — Сейчас и начнем… Ага, вон и она идет, наша уполномоченная…
Элька была уже около загона. Она быстро шла, чуть наклонив голову и приглаживая на ходу растрепавшиеся волосы. Увидев ее, Шефтл сделал несколько шагов вперед, потом остановился и так и остался стоять, глядя на Эльку влажными горячими глазами, безотчетно теребя ворот распахнувшейся рубахи. Элька перехватила его взгляд и чуть усмехнулась. «Так, так, голубчик! Ну, подожди, сейчас я тебе задам! Прямо с тебя таки и начну…»
Она подошла к Хонце, взялась рукой за изгородь. Толпа выжидающе смолкла.
— Тут у вас собрался весь хутор, вижу я, — свободно сказала Элька, словно не замечая настороженного молчания. — Вот и хорошо, сейчас и потолкуем на воле. А то давеча вы как сорвались, я уж подумала, не от лампы ли угорели…
В толпе прокатился смущенный хохоток.
— Так вот, товарищи мои дорогие, послушайте-ка, что я вам скажу. Позавчера Шефтл Кобылец, — я его, кажется, тут видела, — сказал: дайте нам, дескать, машины, а работать хотим по-старому. Ну, и как же это он себе представляет? Надеется купить трактор и утюжить им свои три полоски в трех концах степи? Да он и молотилки не осилит. Сами подумайте: кому попали бы тракторы? Кулакам, конечно. Дай волю такому Оксману — он и впрямь купил бы трактор и окончательно задавил того же Кобыльца или Калмена Зогота… О чем вы думаете?
Элька с минуту замолчала, перевела дыхание. Сгрудившиеся вокруг нее хуторяне ответили ей дружным вздохом.
Юдл Пискун воровски оглянулся и пересел поближе к жерди, которая запирала выход из загона.
«Вот тебе и на! Что за народ! — Он со злостью покусывал кончик уса. — Дурачье, безмозглая скотина! Уже разинули рты, уставились, как на солнце, чтобы им ослепнуть…»
Элька снова говорила, а хуторяне внимательно слушали.
— Ну хорошо, у тебя есть пара добрых коней, и сам черт тебе не брат. — Элька искоса глянула на Шефтла, тот ответил взглядом в упор, сердитым и обиженным. — А что, если завтра у тебя пала лошадь? — продолжала Элька, хотя в душе ей было неприятно указывать на него пальцем. — Или неурожай? Тогда ты конченый человек. Разве вы не видели, как хороший, крепкий хозяин за один неурожайный год прогорал дотла и должен был идти батрачить на другого, на кулака? Вот и выходит, с какой стороны ни возьми, надо работать сообща. Выгоднее! В коллективе человеку не дадут упасть, государство не даст… Поэтому я вас призываю, хуторяне, бедняки и середняки…
— Черта с два ты тут будешь командовать! Сперва я тебе глотку перерву! — с остервенением прошептал Юдл и, скрипнув зубами, толкнул перекладину.
Как только перекладина упала, жеребята метнулись в открывшийся выход. Высоко подбрасывая задние ноги, они с радостным ржанием поскакали по хутору. Вслед за жеребятами, толкая друг друга и отчаянно крича, кинулись хуторяне.
— Куды? Куды, проклятые?! — кричали они, разбегаясь по хутору с путами в руках.
В одну минуту площадка около загона опустела. Элька стояла, полуоткрыв рот, растерянно опустив руки. Возле нее остался один Хонця.
Сбычив голову, к ним подошел Юдл Пискун, поковырял носком короткого сапожка засохший кизяк.
— Вы бы с ними по-другому. С ними не так надо разговаривать. Сами видите.
Элька не ответила.
«Кто мог выпустить жеребят?» — думал Хонця, искоса посмотрев на Юдла. Почему-то вспомнилось, как он черным петухом прыгал ночью в конюшне.
— Пойдем, — упавшим голосом позвала его Элька. — Я зайду за Матусом и Хомой, а ты сходи за Коплдунером. Надо собрать коммунистов.
Над хутором стлалось пасмурное небо. Во всех концах раздавался заливистый собачий лай: чертыхаясь на чем свет стоит, хуторяне гонялись за жеребятами.
8
Юдл перескочил канаву и торопливо зашагал по тропинке у самых палисадников. Время от времени он больно прикусывал кончик уса, свисавший над раздвоенной губой.
«Как же, дам я ей в руки вожжи и кнут! Пока жив, на мне она ездить не будет!» И злобно щерил мелкие белые зубы, снова и снова представляя себе, как растерянно смотрела Элька вслед убегавшим хуторянам.
На полдороге он перестал усмехаться и пошел еще быстрее. Ему вспомнилось, что уже несколько дней он не осматривал свой заветный стог, бог знает, что там творится… И какого черта его угораздило сунуть этакую прорву денег в пшеницу! Закопал в землю целый капитал, а кто его знает, как оно еще обернется… Он снова прихватил зубами волосок и больно дернул его…
Свернув в свой двор, он обогнул конюшню, где томилась взаперти издыхающая от голода кляча, и вышел на задворки. Там, у клуни, стоял стог ячменной соломы. Он повертелся около стога, обнюхал его вокруг, по-звериному втягивая воздух ноздрями, — не несет ли от соломы прелью? — потом пошел в хату.
В низкой, полутемной комнате стоял крепкий запах навоза и кислого теста. В углу, на соломе, громко сопя и бормоча что-то, возился девятилетний Иоська, единственный сын Пискунов. Заслышав на пороге шаги отца, он вздрогнул всем телом и затих. На разъехавшейся деревянной кровати, задвинутой за перегородку, сонно поднялась Доба в широком полурасстегнутом платье, надетом на голое тело. Бросив взгляд на мужа, она снова опустилась на кровать.
