Федор Панфёров - Бруски. Книга IV
Но она держит… эта тайна.
Ах, ты-ы! Победить бы ее, подчинить бы себе, как подчиняют наездники диких лошадей, схватить бы ее вот так крепко, сжать, как сжимают пойманного дерзкого ястреба, и перед народом, перед всем миром крикнуть: «Вот она! Держу!»
Да. Младшему Якунину не спалось. Вот уже несколько ночей напролет он возится в углу. Угол в комнате он отгородил от отца, от посторонних глаз, что-то хранит там.
Совсем недавно на строительство приехал русский писатель, проживающий постоянно во Франции. Общественные организации встретили его на вокзале с «помпой», ему устраивали банкеты, водили его по строительству, и он, всматриваясь во все, сомневался, просил показать ему «настоящего ударника». Его подвели к Павлу Якунину. Лицо у писателя вытянутое, особенно губы: точно у ежа; волосы рваные, седоватые, спина сгорблена.
— Скажите, товарищ Якунин, — спросил он, — что вами руководит в работе?
Павел растерялся, что-то пролепетал и умоляюще посмотрел на Кирилла Ждаркина.
— Ну, скажи, Паша… скажи, — ободрил Кирилл.
— Построить социализм, — ответил Павел, глядя себе в ноги. — И еще, — он заторопился, увидав искривленную улыбку на лице писателя, — и еще — быть достойной сменой большевиков.
— Но ведь и милиционер строит социализм! — с досадой сказал писатель.
— Это так, — согласился оскорбленный поведением писателя Павел, — и милиционер социализм строит. И в газетах так пишут…
…Читая газеты, Павлу иногда хотелось крикнуть: «Тайна! Тайна, черти полосатые! Вот что терзает!» — И он из ночи в ночь возился у себя в углу.
Он из чурок понаделал восемьдесят шесть моделей — конусов, рогулек, завитушек, кубиков, сняв формы с тех кирпичей, из которых складывались коксовые печи, и клал в углу миниатюрную печь. Клал, перекладывал, иногда со злобой спихивал кладку ногой, с остервенением отворачивался, решая оставить всю эту затею. В самом деле, чего еще Павлу надо? Соревнуясь с бригадой Шкунова, с опытными мастерами кладки, бригада Павла Якунина побила их, вырвала у них из рук первенство. А ведь в бригаде отца, старшего Якунина, все — опытные каменщики, у Павла же — молодежь. Что еще надо? Слава есть, почет есть. Теперь бы только ходить с Наташей в кино или в театр. Ведь недавно на строительство приехала труппа артистов из Москвы. Говорят, здорово «разыгрывают». А то — в лес, в горы. Павел любит горы, и Наташа любит горы… А тут еще этот приехал — писатель с вытянутым, как у ежа, лицом, «Что руководит вами в работе?» Вот еще — хренок… И Павел снова кидался в угол, собирал рассыпанные деревянные модели, понимая одно, что он не в силах оставить эту «затею». Иногда он приглашал Наташу, и та обслуживала его, то как подавальщица кирпича, то как помощница каменщика, а Павел проверял кладку по часам, по минутам, по секундам… И вот вдруг, неожиданно раскрылась тайна.
— Ого! — воскликнул он и перепугался, сочтя все это за сон. Он даже ущипнул себя и, когда убедился, что не спит, тихо рассмеялся: все было так просто и так ясно, что и думать и мучиться над этим вовсе бы не стоило. «Смешно, — подумал он, — чудно».
Сегодня он совсем не спал. Вечером к нему зашла Наташа, но она сразу же сказала ему:
— Пашенька, устала. Голова клонится, и ноженьки дрожат: торф брала на штурм, — и улыбнулась тепло, так, как улыбается молодая мать.
— А я вот штурм опрокинул, — зашептал Павел. — Штурм — что? Это значит: горбом. Нынче горбом, завтра горбом… А потом горб лопнет. А надо умом. Сноровкой.
— А я все-таки уйду от твоей сноровки в барак. — Наташа жила в бараке вместе с девушками-торфушками и с нетерпением ждала, когда Павлу и ей отведут отдельную комнату в одном из каменных домов строящегося города.
— Нет, сегодня ты тут до утра побудь.
— Да ведь голова-то валится.
— Тогда ты вот что. — Павел сорвал с гвоздя свое потрепанное пальто, постлал его на полу: — Ложись. Спи.
Наташа быстро уснула. Она не хотела этого, но так набегалась на торфоразработках, что сон сковал ее всю. Она спала. А Павел возился в своем углу, перекладывал, проверял, выверял, и когда лучи солнца ворвались в окно, он привскочил, затем нагнулся над Наташей, бережно затормошил ее:
— Наташка! Ты сегодня айда со мной на кладку.
— А как же торф?
Наташа увидела перед собой лицо Павла — измученное, с синяками под глазами, но глаза горели, и она поняла: ей сегодня надо идти с Павлом на кладку коксовой печи.
— Боюсь один, — говорил Павел. — А если ничего не выйдет? Я грохнусь. Вот чувствую, будто на сцене выступаю. Народу на меня глядит — тыщи, а я один разыгрывать буду… Споткнусь — значит грохнусь. — Он прошелся в другой угол комнаты, где за занавеской спали его отец и мать. — Отец! — позвал он. — Вставай! Поспишь, придет время, — и, подхватив Наташу под руку, вышел с ней из комнаты большого каменного дома, еще пахнущего известью.
— Меня будить, отца… — проворчал старший Якунин. — И перечить я ему не смей, потому — он теперь команда надо мной. Вон пошел. Девку какую-то подхватил. Что за девка? Ежели невеста, скажи. — Старший Якунин посмотрел в окно на удаляющегося сына, поднялся, умылся. Затем впервые заглянул в угол Павла. Долго стоял, рассматривая миниатюрную коксовую секцию из чурок, и, покачав головой, тихо произнес:
— В чурки играет. А еще невесту нашел. Сопляк, — и вышел из комнаты следом за сыном.
9
Над строительной площадкой металлургического завода дрожала прозрачная испарина, и солнце еще совсем по-молодому играло в водах Атаки, а над котлованом прокатного цеха уже работал деррик. Он — как гигантский краб, распустив когти, — чуточку задержался в воздухе и, дрогнув, всей тяжестью упал в котлован, вгрызаясь в землю, и тут же взвился, унося свою добычу на платформу.
— Умница, — сказал Павел.
— А экскаватор еще умнее, — добавила Наташа. — Или наши машины: гидроторф. Вот умницы. Ты приходи как-нибудь к нам на участок, погляди. Я на минутку, Паша, забегу, скажу девчатам, чтоб шли на торф без меня. — И Наташа вошла в общежитие.
Города еще не было. Он весь еще был в котлованах, в каркасах, заваленный железом, гравием, частями машин, пересеченный железными дорогами, и из огромной долины, окруженной горами, неслись приглушенные взрывы динамита, говор многотысячной глотки строителей, вздохи экскаваторов, стуки электрических молотков, над долиной плавала прозрачная туча пыли. Дальше за строительной площадкой, ближе к горе Адарлы, тянулись многоэтажные каменные, еще не доделанные дома.
Города еще не было… Но все росло, как растет трава под хорошим солнцем. Росли на горах и подслеповатые землянки. Среди землянок кишели люди. Несмотря на ранний час, носились ребятишки. А вон несколько человек, пьяные, валяются в канаве. Что только не творится в горах!
— На землянки смотришь? — подходя к Павлу, спросила Наташа. — Знаешь, вчера опять нашли там зарезанную девушку. Ты слыхал? Это уж третья. Чудно зарезана. Ножом в живот. Старший врач говорит, на горах садист появился.
— Это кто? Бандит, что ли, известный?
— Да нет. Экий ты чудной. Садист… Ну, понимаешь ли?… Ну, — Наташа вся вспыхнула. — Ну… стыдно сказать… Вот кто. Он нападает на девушку и вместо того… Понимаешь? Ножом ее в живот.
— Экий сволочь! Его, что ж, словили?
— Да нет. А вот нас вчера собрали и сказали: «Комсомольцы, вам бы на горы надо заглянуть». Ребята наши пошли и девчата… а я перепугалась… у меня ведь… Сам знаешь. Скоро ведь, — и прижалась к Павлу.
— Молодец, что не пошла, — одобрил Павел.
И уже всю остальную дорогу, хотя Наташа ему снова о чем-то рассказывала, ничего не слышал, не видел. И так, ослепленный, вошел на кладку коксовых печей. Бригада была вся в сборе. Юноши и девушки в фартуках каменщиков, дожидаясь сигнала бригадира, стояли по своим местам и тихо переговаривались, как перед боем. Павел моментально преобразился. Он быстро взбежал на подмостки, откуда всякий раз наблюдал за ходом работы, но, вместо того чтобы подать команду, молча стал там.
— Павло! Давай команду, — понеслись голоса снизу.
— Постойте. Попробуем другое.
— Э-э! Павел что-то опять придумал! — И бригада задвигалась, одобрительно зашумела.
Павел сошел вниз и расставил людей по своему способу. Он сделал самое простое. Раньше люди — старшие каменщики и их помощники — стояли каждый на своем участке: на той части кладки, которая отводилась ему. И каждый отвечал только за свой участок. Но такой прием был пригоден на кладке красного камня, где кирпич был весь одинаковой формы, а тут было пятьсот восемьдесят шесть форм, и поэтому люди всякий раз путались в номерах марок. Павел расставил людей по-иному: направив их к одной цели, разделив между ними весь процесс кладки, разложив его на составные части. Это вовсе не походило на тот конвейер, в котором люди знают только свою «пуговку», свое место, не представляя себе общего процесса. Нет. Это был новый прием — коллективный, в котором каждый знал и свою «пуговку», свое место, но ясно осознавал и весь общий процесс работы.
