Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли
— Каков, а! Едва успел выйти из института — и уже законченный пессимист! Видали вы таких деятелей? Да если он сейчас «настроен пессимистически», то что же из него будет через десяток лет! Грешник, терпеть не могу желторотых мудрецов, которым уже в начале жизни, все ясно и понятно.
Леонтий Иванович встал, принес из домашней библиотеки толстенную бухгалтерскую книгу в старинном переплете, оклеенном мраморной бумагой.
— Тут у меня уцелели выдержки из «Материалов исторических и статистических описаний Уральского казачьего войска». В девятом выпуске на странице триста сорок пятой говорится, что о руде близ Хомутова знали еще в тысяча восемьсот тридцать четвертом году. Сколько это лет тому назад?
— Сто тридцать семь, — немедленно подсчитала Любка.
— То-то! Без малого полтора века.
— Ты сказал об этом твоему инженеру? — спросила Любовь Тихоновна.
— Ухмыльнулся, поглядел на меня как на выжившего из ума и изрек очередную истину: «Мы живем в век изотопов. При чем здесь история казачьего войска?» Нет, какая самоуверенность, а!..
— Ладно, успокойся, иди отдыхать.
Леонтий Иванович отнес свой «гроссбух» в соседнюю комнату, сплошь заставленную книжными полками и шкафами, и, вернувшись в столовую, спросил для порядка:
— А что у вас, мои сударыни? Вы, кажется, о чем-то жарко спорили, когда я вошел?
— Не все, что говорится между нами, женщинами, положено знать мужчине, — сказала Любовь Тихоновна.
— О-о, молчу, молчу!..
Саша всегда гордилась своим дедушкой. Отца она почти не знала, но дедушка был для нее живым совершенством.
За ночь небо затянула белесая сентябрьская наволочь — вот-вот пойдет дождь. На Урале погода чаще всего меняется по ночам, и если уж с утра не выглянуло солнце, то, значит, осень будет хозяйничать весь день.
Саша чуть не опоздала на работу. Странно, что ее никто не разбудил, даже Олег. С ним она встретилась уже на строительной площадке. Он прошел мимо, не поздоровавшись, словно они приехали вместе.
Говорят, понедельник — день тяжелый; а на стройке тем более: все приходится начинать как бы сызнова.
Саша проводила Олега недоуменным взглядом: да что с ним творится в последнее время? Неужели он в самом деле шлет Павле Прокофьевне какие-то письма? Что за чепуха? Быть этого не может! Однако Любка что-то знает. Она всегда все знает — и о Кларе, и о Викторе, и о «дяде Горе». Ох, Любка...
— О чем задумалась? — тронула ее за локоть веселая Клара.
— Пустяки, — сказала Саша и с откровенным сочувствием посмотрела на подругу. «Бедная ты, бедная», — подумала она, избегая прямого взгляда подкрашенных, удлиненных глаз русской египтянки.
Подошел Олег.
— Твоя бригада, Кузнецова, будет продолжать отделку инженерного корпуса.
— Метлахскую плитку подвезли?
— В достатке. За неделю нужно закончить.
— Сделаем, Олег Леонтьевич, о нас не беспокойтесь.
— Я беспокоюсь не о вас, о графике.
Сашу возмутил его тон.
— Что твой график без нашей бригады?
— Я говорю с бригадиром. Из молодых да ранняя.
— А ты не срывай зло на других, если тебе не отвечают на твои письма.
— Какие письма? Чего мелешь? — Олег кинул гневный взгляд в ее сторону и, чтобы не сорваться, тут же пошел прочь.
Клара уставилась на Сашу.
— Что за письма?
— Это наши семейные дела.
— Если ты развоевалась из-за меня, то, пожалуйста, прошу, не надо мне никакой защиты.
Низкое небо, нависшее над городом, осыпало улицы тончайшей водяной пыльцой. Дымы, не в силах прошить мокрую толщу облаков, расстилались длинными мотками перепутанной серой пряжи. И как ни старался южный ветер отыскать концы, чтобы распустить всю эту пряжу до последней нитки, ему не удавалось. Тогда он, рассердившись, начал рвать ее на части и к обеду полностью очистил небо от осенней путаницы дымов. К обеду и дождь перестал, но солнце так и не пробилось, оно лишь угадывалось по светло-желтой промоине в тучах.
В непогодь хорошо работается под крышей. Во всяком случае, никуда не тянет, ни о чем не думается, кроме того, как получше, поровнее укладывать цветные плитки, соблюдая строгие линии цементных швов, Клара увлеклась своим делом.
А Саша долго не могла остыть после утренней перепалки с Олегом... Плитка к плитке, плитка,к плитке, — одна оранжевая, другая кремовая, — в шахматном порядке. Жаль, что нет фигур, можно было сыграть с товарищем прорабом: он же заядлый шахматист...
— Что с тобой, ты опять ошиблась, — сказала Клара, взглянув на работу Саши, которая уложила подряд две кремовые плитки.
— Ох, извини.
— Да не думай ты о нем, никуда не денется твой Виктор.
Саша грустно улыбнулась: они-то с Виктором счастливые, а счастливые думают не о себе.
12
Долгая, затяжная осень, прихватившая добрую половину декабря, закончилась. К утру выпал обильный снег. Морозы стояли и раньше довольно крепкие, да какая же это зима без снега. И вот она припожаловала к выходному дню.
Георгий затемно отправился на лыжную прогулку в рощу, за Урал. Но его уже опередили, он шел по торной лыжне, до восхода солнца проложенной через поляны, которые скоро затянет каленый наст. Шел мерно, не торопясь, хотя финские лыжи, почувствовав сухой снежок, опаленный жгучим утренником, скользили легко, подгоняя, подзадоривая. Тем и хороши лыжи, что, встав на них, ты незаметно для себя ускоряешь ходкий шаг. Именно бег в характере лыж. След вывел на берег реки в том месте, где она, огибая рощу, круто поворачивала на запад. Георгий остановился на самом острие излучины, возле подмытой с двух сторон ветлы, на которую он с сожалением смотрел в мае с городского берега. Выдюжила! Розовый иней опушил всю ее крону: он был до того ажурным, невесомым, что и непонятно, почему его называют таким тяжелым словом — куржак.
Урал давно оделся в ледяной панцирь, только под высоким обрывом одна-единственная полынья: ее так и не смогла одолеть декабрьская стужа. Георгий пристально вгляделся в полынью: какая страсть в этой вечной коловерти, если мороз не может справиться с ней даже на исходе года. Под козырьком обрыва, вершиной против течения, лежал великан-осокорь — он рухнул, защитив собой ветлу. И не о нем ли поет вода у берега?
Кто-то успел обозначить полынью лозовыми вешками на тот случай, если январь застеклит ее молодым ледком. Но вряд ли. Она — пульс Урала: пока он жив-здоров, пока стремится к морю подо льдом, толчки упругих родничков всю зиму будут напоминать о его казацкой силушке.
На обратном пути Георгий опять задержался на минуту близ обрыва. А куда же девалась перемычка в самом узком месте полыньи, где ночной буран пытался намертво перехватить ее, чтобы потом осилить по частям? Как не бывало перемычки. Тугой жгут речного стрежня калмыцким узлом соединил две половины незамерзающей луки, и вода еще веселее закипала под обрывом. Какая завидная неукротимость!
Он возвращался в город вместе с шумной ватагой студентов-медиков. Устал с непривычки, но то была целительная усталость. Только вошел в свою холостяцкую квартиру, как чуть ли не следом за ним явилась Павла.
— Почему меня не взяли? — громко сказала она с порога, увидев его в лыжном одеянии.
— Побоялся отстать от комсомолки.
— Не отделывайтесь шуточками.
Но Павла и в самом деле еще моложе выглядела сегодня. Яркий румянец заливал все ее смуглое лицо; большие темные глаза светились глубинным светом. «Вот когда разница в годах начинает наводить тебя на грустные раздумья», — не впервые отметил Георгий.
— Помните, я говорила вам о Сольцевой? Вчера опубликовали очерк после долгих проволочек. Нате, почитайте.
— Они, что же, не хотели печатать?
— Не то чтобы не хотели, но в общем не торопились. В редакции любой газеты подолгу лежат такие материалы — до случая. Тема не ко дню. Если бы Настасья Дмитриевна участвовала в разведке газового в а л а, тогда другое дело. Согласитесь, газете следует в первую очередь показывать героев нашего газового месторождения. Каждое время имеет свои акценты.
— Акценты... Но акцент на слове «человек», наверное, во все времена будет главным. Не понимаю, почему люди должны цениться по характеру того или иного дела, а не по отношению к делу.
— Не будем спорить, все имеет свое значение. Однако мы, газетчики, обязаны идти в ногу со временем.
— Шагайте, шагайте!.. Ну-ка, посмотрим, что ты сочинила...
«Настасья Сольцева права: геологи ревниво относятся к удачам своих коллег, — думала Павла. Дело всей жизни отца Георгия Леонтьевича и дело его собственное — твердые ископаемые. А газ его интересует постольку, поскольку он работает вместе с Шумским».
— Ты бросила камешек и в мой огород, — сказал Георгий, отложив газету.
— Обиделись?
