Аркадий Львов - Двор. Книга 2
Перед второй сменой Иона Овсеич собрал у себя агитаторов, в последний раз накануне воскресенья, изложил по памяти важнейшие цифры из сообщения ЦСУ, люди торопливо записывали и поражались, как у человека столько удерживается в голове, потребовал от каждого персонально, чтобы снова навестили своих избирателей, проверили, каждый ли получил приглашение, запомнил ли свой номер по списку, это тоже характеризует с известной стороны, и в заключение повторил, что дверь к Дегтярю всегда открыта, пусть не жалеют и не боятся уходить сивку в крутые горки. Хотя не все поняли шутку, многие догадались по тону, по выражению лица, послышалось веселое оживление, а у Ионы Овсеича вдруг опять, как под утро, закололо в боку, на миг перед глазами сделалась чернота, чудом удержался на ногах, некоторые заметили, смотрели испуганными глазами, но Иона Овсеич уже совладал с собою, пожелал всем присутствующим успеха и закончил по-фронтовому:
— В атаку, товарищи! Вперед!
Едва люди разошлись и успел присесть на диван, позвонила Орлова и спросила, когда он вернется домой, она обязательно должна повидать по срочному делу. То ли от усталости, то ли от нездоровья, Иона Овсеич вдруг рассердился, закричал, сколько можно тревожить по пустякам, когда придет, тогда придет, и бросил трубку. В первые минуты сделалось как будто легче, даже прибавились силы, однако вскоре заскреблись кошки на душе, стало по-человечески жалко эту женщину, которая искренне хочет, чтобы все было хорошо, но далеко еще не научилась отделять главное от второстепенного. Сейчас она, наверняка, продолжает стоять где-нибудь возле телефона, на холоде, и проливает слезы от незаслуженной обиды.
Иона Овсеич взглянул на часы, пассаж на Дерибасовской работает до девяти, можно еще успеть. С трудом поднялся, от ворот направился в сторону Пушкинской, подождал несколько минут троллейбуса, не было ни одной машины ни туда, ни сюда, и двинулся пешком. Вначале ноги были тяжелые, как две колоды, но постепенно размялся, зашагал быстрее, и теперь все заботы были об одном: как бы не опоздать. Пришел буквально в обрез, кассирша уже пересчитывала выручку и предупредила покупателей, что ее ждет инкассатор, терять с ними время она больше не будет. Иона Овсеич подошел к прилавку, из двух продавщиц выбрал ту, которая поплотнее, повыше ростом, и попросил показать пару капроновых чулок, размером как на нее. Продавщица отрицательно покачала головой: капрона нет. Иона Овсеич возмутился: что значит нет! Вся Одесса ходит в капроновых чулках — и нет капрона! Продавщица, видимо, немного устала за день, тяжело прикрыла глаза и вторично покачала головой: капрона нет, есть фильдекосовые и фильдеперсовые. Иона Овсеич спросил, какие лучше, продавщица пожала плечами, смотря на чей вкус, и положила на прилавок две пары, обе коричневые, почти шоколадные. Чулки выглядели неплохо, довольно нарядные, с шелковистым блеском, но хотелось немного посветлее. Продавщица мельком глянула на свою напарницу и улыбнулась: если для жены, это как раз самые подходящие, светлее не надо. Нет, сказал Иона Овсеич, он хочет посветлее, ближе к телесному цвету. Продавщица ответила, посветлее вряд ли найдутся, открыла ящик и тут же, почти не пришлось искать, вынула другие две пары, желтоватый лист каштана, как бывают ноги у блондинок в конце лета. Эти понравились больше, Иона Овсеич внимательно осмотрел верхнюю часть и спросил, не будет ли тесновато, если плотные бедра. Нет, сказала продавщица, фильдекос и фильдеперс хорошо растягиваются, в крайнем случае, может чуть не хватить в длину, но под платьем незаметно. Ладно, кивнул он, можно выписать обе пары, и пусть положат в какую-нибудь коробочку с поздравлением. Коробочки не было, нашли розовую ленточку с красивой надписью «3 святом-8-го березня!», это выглядело тоже довольно элегантно. Иона Овсеич поблагодарил, продавщицы поздравили его с наступающим мужским праздником 23-го февраля, в ответ он поздравил с выборами, а также с предстоящим Днем 8-го Марта, и пожелал успехов в труде и личной жизни.
Когда он направился к дверям, обе продавщицы и кассирша продолжали смотреть вслед, со стороны могло показаться, что чуть пригорюнились, затем убрали палку, стоявшую поперек входа, и закрыли дверь на задвижку.
Дома, чуть не у порога, караулила Орлова, но, вопреки ожиданию, никаких обид и никаких претензий не было. Наоборот, она сама признала себя виноватой, потому что не сумела толком объяснить по телефону, и сразу перешла к делу: сегодня вечером, было ровно шесть часов, она зашла к Катерине. Та приняла неплохо, но тут нагрянул старый Чеперуха, как всегда пьяный, и заорал на весь двор, что в день выборов на агитпункте расскажет всем избирателям, как Дегтярь зажимал ему рот, украл у него из кармана письмо и угрожал сослать на Колыму. Катерина велела ему немедленно замолчать, но в ответ он еще громче разорался, заявил, что в этом дворе живут одни подлецы, в том числе его жена и невестка, а ему плевать на все с высокого полета, и пусть боится тот, кто боится, а лично он ничего не боится. Минуту посидели молча, затем Иона Овсеич поднялся, вынул из пальто сверток, положил его на стол, сверху виднелась ленточка «3 святом 8-го березня!». Ляля, когда прочла, машинально потянулась к столу, но сама себя одернула и сильно покраснела.
— Да, — громко, с ударением, произнес Иона Овсеич, — возможно, Бирюк был действительно прав.
После этих слов, Ляля не успела даже спросить, в чем был прав Бирюк, Иона Овсеич так раскашлялся, что, казалось, человека вывернет наизнанку или лопнут сосуды в голове. Она схватила его за плечи, чтобы немного унять тряску, прижала к себе, лицом в грудь, как будто ребенка, но он еще больше заходился, вскочил с кушетки, лег животом на стол, несколько раз широко открыл рот, вылетал какой-то булькающий хриплый звук, затем подбежал к умывальнику, срыгнул, опять срыгнул. Ляля почувствовала, что сама задыхается, но, видимо, ему стало легче, кашель пошел на убыль, она набрала в стакан воды, пришлось держать двумя руками, так сильно дрожали, он прополоскал рот, сделал пару глотков, наконец, свободно вздохнул и сказал:
— Как на свет родился.
На висках вздулись крупные, как бывает у лошади, вены, глаза смотрели такие усталые, такие измученные, и вместе с тем такие внимательные, такие понимающие, что Ляле хотелось упасть на колени, обхватить руками за ноги, и пусть бы так осталось навсегда.
— Орлова, — Иона Овсеич погрозил пальцем, синие губы сами, отдельно от лица, усмехнулись, — выбрось эти мысли из головы. Ты уже не та Орлова, что была.
— Ах, — вскрикнула Ляля, закрыла глаза руками и повернулась спиной, — если бы с вами что-то случилось, я бы умерла!
Иона Овсеич прижал ладонью левый бок, сказал, где-то здесь все время покалывает, возможно, сухой плеврит, началось с того вечера, когда они гуляли на бульваре, а с моря дул ледяной ветер. Ляля открыла лицо, глаза были полны слез, и повторила, что умрет, если с ним что-нибудь случится.
— Она умрет! — опять погрозил пальцем Иона Овсеич. — Я тебе умру: ты только ищешь лазейку, чтобы увильнуть от работы!
Ляля улыбнулась, вытерла платочком глаза, Иона Овсеич попросил, чтобы сейчас же, не откладывая, она зашла к Зиновию и привела его сюда. Если сразу, независимо от причины, он не сможет, пусть передаст ему, что Дегтярь специально сидит дома и будет ждать хоть до трех часов ночи. Нет, замахала руками Ляля, нет, надо отложить назавтра: в таком состоянии человек обязан лежать в постели, а не заниматься государственными делами.
— Орлова, — повторил Иона Овсеич, — зайди к Зиновию и приведи его сюда. И не будем понапрасну терять время.
Ляля вернулась через пять минут одна, без молодого Чеперухи, и передала, что он пожелал товарищу Дегтярю спокойной ночи, а утром, даст бог, они повидаются. Иона Овсеич помолчал немного и спросил: он в курсе дела? Наверно, в курсе, ответила Ляля. Что значит «наверно», повысил голос Иона Овсеич, здесь надо знать точно, а не строить какие-то догадки. Ляля ответила, что не строит догадки: если бы Зиновий не знал, он бы спросил, для чего, а он не спросил. Иона Овсеич склонил голову набок, прищурил глаз и сказал: ладно, подождем до утра.
Ляля оказалась права, Зиновий был полностью в курсе дела. Больше того, он сам изложил все, как было, начиная с того момента, когда старик устроил скандал на улице. Иона Овсеич спросил: какой же отсюда следует вывод? Гость задумался, в глазах было все, что угодно, но только не осуждение по адресу отца. Иона Овсеич открыл ладонь, хлопнул сверху другой ладонью и сказал:
— Зиновий Чеперуха, ты у меня дорого заплатишь, если этот старый биндюжник — я даже не хочу называть его твоим отцом! — позволит себе в день выборов сделать что-нибудь не так.
Гость поднялся, поправил шлею протеза, синие ледяные глаза нагло смотрели в упор:
— Я вам ничего не должен и ничего не заплачу.
