Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
Гости начали расходиться в третьем часу. Костя группами развозил их по домам, только Полозов с Карцевой и Воробьев с Груней решили пройтись пешком. Они вышли вчетвером, но ясно было, что за дверью Воробьев и Груня найдут предлог остаться вдвоем, тем более что Ефим Кузьмич уехал раньше, с помощью Кати Смолкиной растолкав и кое-как погрузив в машину Гусакова.
Когда Григорий Петрович отправил очередную партию гостей и вернулся наверх, в передней одевались Любимовы и Гаршин. Клава стояла в сторонке, принужденно улыбаясь. У нее был очень усталый вид.
Гаршин подошел к ней проститься, поцеловал ее руку и что-то быстро, настойчиво сказал, видимо даже не думая о том, что его могут услышать. Клава ответила одними губами, он снова что-то сказал, она отрицательно качнула головой и ушла, забыв попрощаться с Любимовыми.
— Ваша жена прелестна, — сказала Алла Глебовна.
— Я просто влюбился, — не моргнув глазом, сказал Гаршин и улыбнулся Немирову.
«Туман наводишь?» — со злостью подумал Григорий Петрович и самым приветливым образом пошел проводить гостей вниз. Машина еще не вернулась, они остановились в подъезде, в блеклом свете начинающегося утра.
— Чудесно отпраздновали! — с искусственным оживлением говорил Гаршин. — Теперь, Григорий Петрович, можете не беспокоиться, ка-ак навалимся на вторую турбину — вытянем еще быстрее!
— Ну вот, нашли когда о турбинах заговаривать! — усмехаясь, сказал Немиров. — Вы же мой гость, я вам обязан только приятное говорить! Что плясали здорово, что мой приказ ухаживать за нашими дамами выполняли старательно... что ж, за это хвалю! А уж если о делах... так эти слова «навалимся» да «вытянем» пора забыть! И вам, Виктор Павлович, особенно. На первой авралили — я еще стерпел, а на второй так же попробуете — голову сниму!
Клава лежала, на кровати, уткнув лицо в подушку. Туфли валялись на коврике, из-под длинной юбки свешивалась узкая ножка в прозрачном чулке.
— Ты что, Клава?
Ее спина вздрогнула под его ладонью, он услыхал всхлипывания.
— Клава, родная, я же ни в чем...
— Еще бы! — с негодованием вскричала она, повернув к нему заплаканное лицо. — Я не знаю, что ты думаешь и подозреваешь. Я бы не стала скрывать, если бы ты спросил. Но ходить весь вечер с таким видом... допрашивать маму... прислушиваться и приглядываться, как будто я... Разве ты не понимаешь, что я сама никогда, никогда не позволю себе ничего такого, что тебе неприятно!..
Он обнял ее и гладил короткие, разлетающиеся волосы, уверял, что ни в чем не подозревает ее, и внутренне холодел от мысли, что она сказала полную правду и что она не позволит себе — именно не позволит себе поступить так, как ей хочется.
3
Теплым воскресным утром Аркадий Ступин пришел к Аларчину мосту и три часа подряд бродил по набережной взад и вперед, вглядываясь в верхние окна многоэтажного дома на другом берегу канала. Еще недавно Аркадия поражало, что Валя живет в таком мрачном доме, в скучном и порядком запущенном уголке города, возле моста, носящего непонятное, не ленинградское название. Но теперь этот мрачный дом подходил ей: Аркадию казалось, что она вбегает в узкий темный двор, как в закут, где можно выплакаться.
С нею произошло что-то недоброе. Он знал это, хотя не знал ничего. Любовь развила в нем чуткость, которой раньше у него не было. Может быть, какой-то подлец обидел ее. Он бы с радостью расквитался с этим неизвестным обидчиком, он бы с радостью помог Вале... но как? Чем? Как предложить свою помощь девушке, которая тебя не замечает, не видит, не слышит, которая отворачивается, когда ты подходишь к ней?
Он робел перед Валей, хотя до встречи с нею не робел ни перед одной женщиной. Она была независимым и самостоятельным человеком. Он понял это с первого дня, когда увидел ее на репетиции драмкружка и с наглым любопытством откровенно разглядывал ее. «Хорошенькая! — сказал он себе с той упрощенностью суждений о женщинах, которая была ему свойственна, — поухаживаем!» Несколько раз он перехватывал ее внимательный взгляд и успел дважды подмигнуть ей. Теперь он с отвращением вспоминал об этом пошлом подмигивании, но в тот вечер он подошел к ней и сказал, победоносно улыбаясь:
— Давайте познакомимся как следует. Разглядеть друг друга мы уже успели, правда?
Блеснув глазами, Валя четко произнесла:
— Да. Я сразу вас приметила: такое неприятно-самоуверенное лицо.
И, повернувшись на каблучках, ушла.
Позднее он хорошо изучил ее привычку неожиданно поворачиваться и уходить, и каждый раз это подавляло его. А в тот первый раз он в ярости выбежал из клуба. Валя была уже далеко, она свободно шагала маленькими мускулистыми ногами. Ее узкие плечи, обтянутые стареньким пальто, независимо вскинутая голова в синем берете, из-под которого распушились светлые волосы, и вольная энергичная походка так понравились Аркадию, что всю свою ярость он обратил на самого себя: «Идиот!»
С того дня все, что он делал, было так или иначе связано с Валей. Он прекрасно понимал, что Николай Пакулин изо дня в день «работает» с ним, что и в общежитии комсомольцам поручено воспитывать его, чтобы он не напивался, не хулиганил и посещал лекции и вечера самодеятельности. Но на лекции и вечера он упорно не ходил, над своими «воспитателями» посмеивался и был твердо уверен в том, что у них ничего не вышло бы, не захоти он сам измениться. А измениться ему хотелось, потому что ему была невыносима презрительная усмешка Вали.
Однажды он увидел ее у доски Почета, где только что вывесили фотографии особо отличившихся рабочих. Он подошел и указал на фотографию Николая Пакулина:
— Мой бригадир.
— А вас здесь нет?
Валя усмехалась — должно быть, знала о нем больше, чем он предполагал.
— Пока нет, но буду.
Как он приналег тогда на работу, добиваясь успеха, отличия, похвалы! Сперва он «рванул», надеясь прийти к славе самым быстрым способом, но вместо этого запорол бронзовую втулку. Николай вытащил деталь на собрание бригады, и она переходила из рук в руки, так что Аркадий пережил десять минут незабываемого позора. Его задело всерьез, он стал присматриваться к методам работы лучших стахановцев, потихоньку подражая им. Пакулин заметил его старания и предложил:
— Чего в одиночку бьешься? Давай посоветуемся, лучше пойдет.
Первым побуждением Аркадия было послать его к черту, но уж очень ему хотелось добиться успеха. И он скрепя сердце согласился.
Оказалось, что он не знал многих важных истин, известных Николаю. Пришлось выслушивать терпеливые объяснения и даже читать книжки (чего с ним раньше не случалось), он обдумывал очередность и точность своих движений, вникал в таинство обработки металла — и сам удивлялся, как можно было работать, не понимая всего того, что открылось ему теперь.
Сперва он болезненно опасался насмешек — «глядите-ка, Аркадий в передовики лезет!» — но никто не смеялся и не удивлялся, гораздо больше удивлялись раньше — здоровый, способный парень, а плетется в хвосте!
Успех пришел к Аркадию незаметно, когда он уже не рвался к нему в стремлении быстро прославиться, а увлекся делом и научился работать с умом.
С Валей он встречался два раза в неделю на репетициях и урывками, мимоходом ежедневно видел ее в цехе. Мостовой кран, солидно проплывающий в вышине, казался ему родным. Когда кран приближался к его участку и Валя выглядывала из своей голубятни, Аркадий махал ей рукой и верил, что она замечает это, хотя она ни разу не ответила. Иногда ему казалось, что Валя сторонится его потому, что он не комсомолец. Вступить в комсомол? Так поздно, в двадцать четыре года? Каждый спросит: а где ты раньше был, переросток? Он готов был пройти через это, чтобы получить право сидеть рядом с Валей на собраниях и говорить с нею, как Пакулин и другие комсомольцы. Они все были на «ты», ходили друг к другу в гости, устраивали походы в театр и экскурсии. Правда, они приглашали с собою всю молодежь и гордились «охватом неорганизованных», но Аркадию претила мысль попасть в этот счет. Нет уж, если на то пошло, он сам себя «организует», а может быть, еще и сам затеет какой-нибудь поход, до которого никто другой не додумался!
И потом, стоит вступить в комсомол, как на тебя навалятся всякие обязательства: сделай то, займись этим, стыдно не учиться — пожалуй-ка в вечернюю школу!
Как раз в эти дни драмстудия начала ставить «Русский вопрос» и решили попробовать Аркадия в роли Смита. Режиссер Валерий Владимирович заставлял Аркадия без конца повторять первые реплики Смита, входящего в редакцию.
— Превосходная внешность! — бормотал он и почему-то из-под руки, козырьком прикрыв глаза, вглядывался в Аркадия. — Ну, повторим сначала. Представьте себе как следует, что вы не были в редакции всю войну. Вы много повидали, многое продумали, вы изменились. Вы уверены, что и другие многое повидали и поняли. Вы рады возвращению, рядом — любимая женщина. Ну давайте посмелее, от души! Но вы американец, понимаете, американец, а не русский добрый молодец!
