Николай Почивалин - Летят наши годы
Смерть Сталина оглушила Валентина. Он до того привык ежедневно, чуть не ежечасно слышать и видеть его имя — по радио, в песнях, со страниц газет и книг, что тот еще при жизни казался ему легендой, чуть ли не богом, и, конечно же, бессмертным. Кочин ходил опустошенный, с застывшим в глазах вопросом: как же без него?..
И тем недопустимей, почти кощунственной казалась примешивающаяся к этому горю мысль. Он гнал ее — она возникала снова: судьба Светланы должна теперь измениться…
Позже, когда боль поутихла, потеряла по естественному ходу событий свою остроту, он понял, почему возникла эта, теперь постоянно сопровождавшая его мысль. Он, как и все, был полон ощущением предстоящих перемен, неизбежных при повороте истории.
…Только что умывшись на кухне, Валентин вошел в комнату, Лидия бросила на него быстрый взгляд, отвернулась.
— Не слышал сообщение по радио?
— Нет. О чем?
— О Берии. — Нитка в руках Лидии никак не могла попасть в ушко иголки. — Ужасно!..
Вести в самом деле оказались ужасными; они взбудоражили всю страну, о них говорил весь город, и только Валентин и Лидия делали вид, что сообщение лично их не касается. Живя под одной крышей, Валентин и Лидия словно затаились друг от друга.
«Что же делать? — эта мысль жила теперь в Кочине постоянно, неотступно, как собственная тень, следовала за ним. — Простит ли Светлана?.. В чем виновата Лидия! А Оленька?..» Ответить на все эти вопросы было невозможно, как невозможно было и отмахнуться от них. Лидия держалась ровно, спокойно, но Валентин понимал, что все это — чисто внешне; ощущение, что ее тревожный взгляд следит за каждым его шагом, преследовало его. Измучившись, Кочин уходил из дома в школу, из школы, где говорили о том же, спешил домой, забывая, что человеку никогда не удавалось убежать от самого себя.
Дни меж тем мелькали и мелькали, напряжение первых месяцев спало, и все-таки былое спокойствие не вернулось. Все будто осталось по-прежнему, но Валентин и Лидия знали теперь, как непрочен карточный домик их семейного благополучия. Хуже всего, что они начали ссориться; поводы для ссор оказались мелкие, незначительные, оба понимали это, но удержаться от взаимных резкостей и попреков не могли.
Одна такая ссора возникла из-за детей. Из Пензы, с весенней сессии заочников, Кочин вернулся поздним вечером. Оленька уже спала, постель старших была не разобранной.
— А где дети? — Валентин нахмурился.
— Сестра твоя заходила, к бабке увела. — Проверяя тетради, Лидия на минутку подняла голову. — Там, наверно, и заночуют. Ну, как съездил?
Наташа с Татьянкой оставались иногда у бабушки на ночь, ничего в этом особенного не было, но в этот раз уставший и голодный Валентин вскипел.
— Черт знает что! «Наверно, наверно!» К Ольге бы ты так не отнеслась.
— Не стыдно тебе? — из глаз Лидии брызнули слезы. — Житья не стало!..
Валентин швырнул портфель, выскочил на улицу. «Валяются там на полу, а ей дела нет! — раздраженно думал он, понимая всю несправедливость упрека и закипая от этого еще больше. — Назло приведу!..»
Тишина и теплынь майского вечера успокаивали; чем ближе подходил Валентин, тем медленнее становились его шаги. «Ладно, проведаю, как они там, и вернусь, — испытывая уже раскаяние, решил он. — Надо будет извиниться, опять сорвался… Глупо как все…»
Дома еще не спали. Стукнувшись в сенках о низкую притолоку, Валентин ругнулся, сердито дернул дверь.
В ярко освещенной кухне, расчесывая распущенные мокрые волосы, сидела Светлана; по обе стороны, обняв ее, стояли Наташа и Татьянка.
Валентин успел только увидеть, как вспыхнули родные глаза, и, тяжело бледнея, прислонился к стене. Сквозь шум в ушах и горячий туман дошел до него тихий голос:
— Здравствуй, Валя…
— А я всегда маму помнила, — сказала Наташа, с вызовом поглядев на все еще неподвижно стоящего отца.
Татьянка, и в свои семь лет не отличавшаяся многословием, погладила мать по плечу, подтвердила:
— Мама…
И все смешалось: теплые худые руки, стиснувшие шею Валентина, радостная тараторка Наташа, горькое и радостное всхлипывание матери: «Ну, и слава богу! Слава богу…»
Час спустя Валентин сидел на лавочке у дома, слушал, обхватив голову, Светлану; голос ее звучал спокойно, немного устало.
— …Вызвали в Москву… принял меня, — Светлана назвала фамилию заместителя председателя Совета Министров. — Он, оказывается, хорошо знал папу. Сказал мне: «Гордись, Света, отцом». А у самого слезы на глазах… Ну вот… На другой день дали мне квартиру, я на поезд и сюда. В четыре утра уеду…
Светлана дотронулась до руки Валентина, мягко попросила:
— Не обижайся, Валя. Детей я увезу.
— А я? — хрипло выдавил Валентин.
— Ты? — Пока Светлана напряженно молчала, Валентин слышал, как в темноте, ожидая ответа, больно и оглушительно колотятся два сердца. — Как хочешь, Валя…
Кочин стиснул руку жены, рывком поднялся.
— Через час вернусь.
Он шел, с трудом удерживая желание побежать, словно опаздывал к поезду, ни о чем не раздумывая, не колеблясь. Чертыхнулся едва не сбитый им прохожий, свирепо погрозил кулаком, высунувшись из кабины, шофер грузовика, едва не сбивший его, — все это не имело сейчас никакого значения.
— Поздно нынче, Валентин Алексеевич, — удивилась стиравшая на кухне соседка. — Я думала, только я так припозднилась…
Лидия и дочка спали; на столе ждал покрытый салфеткой ужин, лежала стопка проверенных тетрадей.
Выложив из чемодана прохладное, аккуратно сложенное белье, Валентин побросал в него попавшиеся на глаза платья дочек, свой пиджак. Бумаги под рукой не оказалось — пришлось выдирать лист из тетради.
«Лида, пойми меня и прости. Олю никогда не брошу, она моя дочь».
И сразу, как от внезапного укола, оглянулся. Трехлетняя Оленька спала, подсунув под щеку ладошку, лоб у нее вспотел. Валентин откинул до половины одеяло, вдохнул теплый запах сонного тельца, бережно поцеловал. И, ничего не видя, шагнул к двери.
— Ай в командировку? — удивилась выглянувшая из кухни соседка. — На ночь-то глядя?
Только простучавшие по лестнице шаги были ей ответом.
* * *Сегодня в Центральном доме литераторов состоится встреча с членами делегаций братских коммунистических и рабочих партий, прибывшими на XXII съезд КПСС. Надо ли говорить, какой интересной обещает она быть!
Получив пригласительные билеты, я звоню Кочину в школу.
— Эх, досада! — жалеет он. — Света не может. В семь у тебя?.. Договорились.
Валентин приезжает в условленное время — в коротком коричневом пальто нараспашку, в черном костюме, слегка надушенный; я снова удивляюсь, как мало изменился он внешне за эти годы, — завидной дубки человек!
— Не опоздаем? — еще в дверях спрашивает он, быстро оглядывая уютно-нежилое убранство номера.
— Час в запасе, успеем. Чем же Светлана занята?
— Света?.. В Ленинку ушла. В журнале «Коммунист» будет печататься статья об ее отце. Встречается с товарищем, который пишет статью. В архивах копаются…
Закурив сигарету, Валентин без всякой видимой связи с предыдущим спрашивает:
— Читал, как на съезде вопрос о ликвидации последствий культа ставится? Остро.
— Правильно ставится.
— Конечно, правильно. Только не простое это дело. — Решив, что я не согласен с ним, Кочин останавливает:— Погоди. Знаешь, о чем думаю?.. Последствия эти у нас и вот еще где сидят, — Валентин энергично стучит по собственному лбу, — под черепком! Нелегко от привычного освобождаться. Да и легче так-то было. Сказали — и думать нечего. А теперь каждый думать должен. И помогать — каждый. Да, молодому поколению легче будет.
Валентин начинает вдруг шарить по карманам, достает из внутреннего какую-то карточку.
— Чуть не забыл. Вот тебе еще одно молодое поколение. Полюбуйся.
С фотографии смотрит семи-восьмилетняя девчушка с бантом на светлых волосах, с раздвоенным, как у Вальки, кончиком носа, ее большие глаза застенчиво улыбаются.
— Оля, — объясняет Валентин, хотя это понятно и так. — Сегодня прислали.
— Хорошая девчушка.
— Хорошая. — Валентин затаенно вздыхает, хлопает себя по коленям. Все, пора ехать! Опоздаем.
…Залитый яркими огнями, Дом литераторов полон.
Поминутно оглядываясь, Валентин то и дело спрашивает: «А это кто? А это?..» Почти такой же тут гость, как и он, я редко удовлетворяю его любопытство, улыбаюсь.
— Федин! — ахает вдруг Валька, завидев голубоглазого пожилого человека с орлиным носом и седыми волосами.
Константин Александрович Федин оглядывается, понимающе и ласково кивает.
По переполненному фойе словно волна прокатывается. По узкому, мгновенно образовавшемуся проходу, весело поблескивая толстыми стеклами очков, идут Пальмиро Тольятти, маленький и смуглолицый руководитель индонезийских коммунистов Айдит, знакомый по опубликованной в газете фотографии, кто-то еще…
