Сергей Черепанов - Родительский дом
— Но пока вы создадите свой кустарный заводик или кустовой комбинат, мы не можем остановить проектирование, — чувствуя, что деловые соображения Володьки еще не созрели и пока нереальны, заметил Чекан. — Да ведь и сметную стоимость заранее, не имея на то прочных оснований, нельзя занижать!
— Тогда поищите, не пожалейте труда, как нам строить дешевле, быстрее, прочнее, красивее!
«Нелегко мне с ними придется, — без досады подумал Чекан. — Отец торопит, сын ищет. Оба упрямцы!»
Не вызвали у него недовольства и самовольно сделанные Володькой поправки в рабочих чертежах нового здания детсадика. По сути, они были не очень существенные: служебные помещения сделаны меньше, а коридоры поуже, зато расширены спальни и комнаты для игр.
Надежно и прочно жили Гурлевы на здешней земле. Не ее иждивенцами. Не простыми собирателями даров. Не безмолвными и покорными исполнителями инструкций. И совсем не из пристрастия к ним, к своим друзьям, Федор Тимофеевич мирился с их самодеятельностью, с упрямством, нередко с излишним проворством; ведь не количеством погрешностей определяется настоящий характер, как опечатки не могут испортить хорошую книгу. Кроме того, общение с ними казалось всегда интересным, вызывало свежие мысли; Гурлевы выражали не только самих себя, свои природные качества, но более всего — желания и чувства своих земляков.
— Ты все дома в улицах помести окнами к солнышку, чтобы каждая семья не была обойдена ни теплом, ни светом.
Это сказал так Михайло Сурков. Сидел он в правлении колхоза за председательским столом и, коротая время у телефона, внимательно разглядывал разложенные перед ним листы.
Володька после осмотра объектов отпросился по «личному делу». Догадавшись, что оно связано с переходом Тани Согриной из дома матери к Гурлевым, Чекан согласился.
А время уже подступало к трем часам пополудни. На солнцепеке жарища, испарина. Поникли цветы в палисадниках. Ожидаемое Павлом Ивановичем ненастье, по-видимому, уже приближалось.
Из-под стола торчали босые ноги Михайлы. Его сапоги стояли рядом.
— Непременно надо окнами к солнышку, Федор Тимофеич, — повторил он, уступая стул.
У него в редких волосах возле ушей зажелтевшая седина, над щетинистым подбородком топорщатся по-прежнему лихо, как из проволоки витые, усы. Больше тридцати лет соединяет его с Гурлевым колхозная жизнь. Прежде был он бригадиром у трактористов, затем полеводом, а теперь, по старости освобожденный от всяких работ, числится у Гурлева «запасной головой». Так его в шутку называет сам Павел Иванович, поручая предварительно обдумывать разные дела по хозяйству.
— Солнца всем хватит с избытком в любой ясный день, — показав, как располагаются жилые дома в улицах, попытался убедить Федор Тимофеевич. — Остается мало освещенной только одна сторона.
— Ты выведи на нее все кухни, кладовки и тувалеты, — серьезно предложил Михайло. — А само жилье — только на светлую сторону!
Так и Гурлев заказывал: «Жизнь надо строить веселую!» Значит, именно обращенную к солнцу, как выразил теперь Михайло Сурков.
— Не знаю, слышь, Федор Тимофеич, состоится ли сегодня вечером заседание правления, чтобы обсудить твой, проект, — выглянув в окно и раскрывая ворот рубахи, немного погодя посомневался он. — Продержим тебя здесь зазря. Того и гляди, большая гроза набежит, и Павел-то Иваныч, наверно, до ночи в заозерье останется. Утром еще, перед отъездом на поле, он мне наказывал: ежели, дескать, Федору Тимофеичу загребтится домой в город поехать, так пусть нас извинит и поступает пусть по своей воле. Таковское уж дело у нас хлеборобское, что самого лучшего гостя приходится оставлять без внимания. Ну, а коли временем-то немного располагаешь и решишься обождать хоть до утра, не то до завтрашнего вечера, так погости еще и огляди наше хозяйство поближе. Хлеба нынче справные. Прогуляйся в поле покуда.
— Как же я Павла Иваныча в заозерье найду?
— С любой попутной машиной поезжай туда. Крытый ток совсем неподалеку от дороги.
— Пожалуй, съезжу, — согласился Чекан. — Лично договорюсь. С проектом можно пока обождать, тем более, что мне надо в нем еще кое-какие детали продумать…
8
Дорога в заозерье от околицы Малого Брода серпом загибалась по береговому угору, миновала заросшие камышами болотца, где на узких плесах кормились выводки черных гагар. Дальше начинались покосы и поставленные на них стога свежего сена. В косых лучах солнца, уже низко склонившегося к западу, островки березовых лесов хранили сторожкое молчание. Еле приметно качались налитые колосья пшеницы, обступившей дорогу с обеих сторон. А ветер внезапно стих, затаившись где-то.
— Гроза будет, — сказал шофер как о чем-то привычном.
Крытый ток Федор Тимофеевич увидел издали. Длинный навес, куда свободно могла въехать любая грузовая машина, был сделан добротно: на кровле шифер, по бокам проемы для свободной циркуляции воздуха. Под таким зонтом зерно в любой дождь не намокнет. И, глядя на него, нельзя было не согласиться с хозяйским расчетом Гурлева: за год-два окупится это сооружение сохраненным от порчи зерном! Да и сами колхозники перестанут горестно вздыхать и хмуриться при виде набегающей тучки. Не приснился Гурлеву однажды ток под крышей, не случайная мысль запала в голову, а многие годы, сначала с риском для жизни добывая хлеб государству, затем выращивая его на колхозных полях, знал он цену каждому зернышку и труду хлебороба.
Шофер остановил машину, и Федор Тимофеевич пешком прошел чахлый лужок. С другой стороны, прямо через сжатое поле, подъехал на своем старом «газике» Гурлев. На току, под крышей, были уже насыпаны большие бурты ячменя, неподалеку стоял передвижной стан на резиновых скатах, горел костер, у которого хлопотала повариха, а под навесом веселились школьники, помогавшие разгружать урожай.
Прихватив из бурта горсть зерна, почти янтарного, Павел Иванович пересыпал его с ладони на ладонь, с наслаждением понюхал.
— Ай, молодцы ребята! — похвалил он комбайнеров. — Увели все же ячмень от ненастья. Осталось гектаров пять. К ночи закончат, если непогода к той поре не ударит…
— Затишье к грозе? — спросил Чекан.
— Природа сама регулирует. Обрати внимание, как притаилось, примолкло вокруг. Лес ждет. Поля Ждут. Птицы спрятались, Комарье и то пропало в траве. Хорошо бы успеть управиться…
Вид у него не усталый, хотя лицо и пиджак в пыли, на брюках полно череды и репейника, колени в мазуте.
— А ты чего, Федор Тимофеич, приехал сюда? — вдруг встревоженно обернулся он. — Ничего не случилось?
— Все нормально, — успокоил Чекан. — Дай мне еще посидеть над проектом. Подумать. Поискать.
— Володька чего-нибудь наговорил?
— И Володька, и старики, и самому мысли пришли. К концу уборочной, когда вы полностью на полях управитесь, снова приеду, и тогда соберем людей.
— Я не против, — кивнул Гурлев. — Лишь бы закладку Дома культуры не задержать.
— На день не задержим.
— По новостройкам Володьке замечания оставил?
— Немного поспорили. Не нравится ему покупной кирпич.
— Чего дают, то и бери! — ворчливо сказал Гурлев. — Выбирать не приходится. Чуть не половину битого привозим. Давнешь — ломается. Но и свой кирпичный заводик, как предлагает Володька, тоже сядет на шею…
— Поиск не повредит. Может, как-то удастся решить проблему.
Гурлев помолчал, потолкал концом сапога валявшийся на земле сучок.
— А чем он занялся, когда ты сюда поехал?
— Отпросился личные дела довершать, — улыбнулся Чекан. — Ты ведь согласие дал?
— Меня бы не вынудили. Сын или не сын, — все равно не уступил бы я. У самого внутри не стало протеста. Вот этак сегодня целый день, как свободная минута выпадет, думаю: не грешу ли перед совестью, не топчу ли себя? Нет, не грешу! Танька-то не лучше сироты. А как же сироту совсем обездолить. Может, она пуще Володьки в привете нуждается. Да вот и Митька Холяков из ума не идет. Любит замужнюю, та чего-то колеблется, так и мучаются оба. Моя бы воля, женил бы парня на этой вон поварихе, у которой Митька тоже один свет в окошке. — И, подойдя ближе к костру, строго спросил девушку, в белом платке: — Катерина! Почему не едешь мужиков кормить? Давай попроворнее собирайся, не то дождь хлынет, оставишь голодными.
— Сейчас поеду, с первой же машиной…
— Ну, давай, двигай! Да звон уже и машина есть на подходе. Сейчас ребятишки быстренько ее разгрузят, а ты забирай свой термос и посуду, не теряй ни минуты!
С тока стрекот комбайнов слышится отчетливо, вламывается в уши, словно из-за ближнего, окруженного жнивьем березняка. Но до них далеко. Километра два. Черными, игрушечными кажутся они отсюда, медленно ползающими у горизонта. Заметив обращенный туда взгляд Чекана, Павел Иванович полюбопытствовал:
