Иосиф Ликстанов - Безымянная слава
— Дела?.. Пока очень плохо… И мало надежд, что они станут лучше.
— Ну-ну, без пессимизма! Пойдем на бульвар, я угощу тебя кофе с пирожными. Жизнь продолжается, Степка!
Дела были плохи и хороши. Появилась надежда встретиться с Неттой, но не было никакой уверенности, что это приведет к добру, и, кроме того, не отступала, не рассеивалась опаска. Кто такой Маховецкий? Насколько серьезны и обоснованны виды Петра Васильевича на Маховецкого как на своего будущего зятя?
Уже на второй день по возвращении из отпуска Одуванчик сообщил Степану:
— Только что к комиссии Кутакина примкнули еще три москвича, в том числе Маховедкий… Это видный специалист по шахтному оборудованию, ученый, автор нескольких книг. Но жаба, форменная жаба! Нетта — молодец! Нельзя было придумать для него более удачного прозвища. Маленький, толстый, краснолицый. Рот от уха до уха, щеки висят, как пустые кошельки. Плюнь на него, Степа! Если хоть на этот раз ты не окажешься шляпой, то Маховецкий не страшен. Но учти, что он умный — значит, опасный человек. Сегодня я слышал его разговор с кузнецами. Как он знает производство, как хорошо видит все прорехи!..
Степан совершенно истомился бы в ожидании Нетты, если бы имел время томиться.
Редакция шумела. Заказы для «Красного судостроителя» стали главным интересом «Маяка». На собрании рабкоров Наумов объявил, что «Маяк» совместно с завкомом «Красного судостроителя» и райкомом союза металлистов начинает широкий смотр готовности завода к выполнению заказов Донбасса. Смотр? Да, газета должна поднять общественность завода на устранение недочетов производства, которые могли помешать выполнению заказов. Рабкоры цехов совместно с профактивистами и вновь найденными авторами, знающими производство, должны были, как говорилось в то время, поставить завод под стеклянный колпак. От редакции в штаб смотра вошли Владимир Иванович Дробышев и Михаил Тихомиров.
Как раз эти дни были для Степана самыми трудными. Нет, работы не прибавилась, ее было по-прежнему много, только лишь очень много, но по временам он чувствовал, что какая-то пружина в нем готова лопнуть, он утопит свой блокнот в бухте, растянется на пляже в тени своего дома и будет думать, думать и ждать ее приезда. К счастью для него, Дробышев, как видно, решил, что Киреев двужильный.
— Бой развертывается, Киреев, — сказал Дробышев. — Читали сегодняшнюю полосу о кузнечном цехе? Полная программа первоочередных работ. Директор заявил в окружкоме, что газета сильно помогает заводоуправлению, дает ему работу. Я получил невидимый орден, ношу его с гордостью и хочу следующих. Для себя и для «Маяка». В котельном цехе вовсю идет ремонт клепальных молотков, пресса, магистрали, подводящей сжатый воздух… Знаете, чего я хочу? Я хочу, чтобы весь наш город пришел на завод… Конечно, не в буквальном смысле слова, а своею живой заинтересованностью, город должен знать, что делается в цехах, что еще нужно сделать. Пусть заводоуправление каждую минуту чувствует, что за состояние цехов оно отвечает перед широкой общественностью. Правильно?
— Конечно, — признал Степан, чувствуя, что это лишь вступление и что главное впереди.
— Я знаю, что вам сейчас трудно, — продолжал Дробышев. — Но вы мне нужны. Знаете, для чего? Для увлекательного, прекрасного дела, которое ждет вашей мастерской руки. Короче говоря, для работы с новыми авторами. На первых порах их надо раскачивать, не грех даже написать за них одну-две статейки, пока они сами не научатся заглядывать в чернильницу. Понимаете? Давайте заключим соглашение: я буду подсовывать вам по одному автору в день, вы с помощью Мишука будете помогать ему в работе над статьей, и… Словом, идет?
Степан хотел охнуть, но не сделал этого.
Только что в редакцию звонила Тамара Александровна и поручила выяснить, придет ли Дробышев сегодня ужинать и ночевать или же надо навсегда вычеркнуть этого отщепенца из метрик его дочерей и из брачного свидетельства.
— Хорошо, я берусь, — ответил Степан.
— Теперь вы мой батрак, и мне вас жаль, несчастный! — воскликнул Дробышев.
Действительно, Степан превратился в его батрака, в безропотного батрака чуть ли не с двадцатичасовым рабочим днем. Но жаловаться не приходилось, да Степан и не позволил бы себе жалоб и нытья. Его поддерживали гордость и понимание важности того дела, которое проводил «Маяк». К той минуте, когда Степан управлялся со своим материалом, Мишук приводил в редакцию кого-нибудь из заводских рабочих, мастеров, служащих заводоуправления. Степан выкладывал на стол пачку «Сальве» и спички, и разговор начинался. Степан помогал автору сосредоточиться на том или ином вопросе, интересующем редакцию. Мишук, прекрасно знающий положение в цехах, помогал автору отобрать важнейшие факты, затем начиналось самое трудное — увязывание фактов воедино, в статью. Степан под наблюдением автора и Мишука писал статью начерно, приделывал начало и конец, завершал все заголовком, читал статью автору и давал ему на подпись.
— Так я же пришей кобыле хвост! — обычно отказывался автор. — Вы сами писали. Я только балачки балакал.
— Факты и мысли ваши, а я ваш секретарь, — отвечал Степан. — Вторую статью вы напишете самостоятельно. Вы же видите, что не боги горшки обжигают.
— И оно в газете будет пропечатано? — спрашивал автор, с уважением поглядывая на рукопись. — А как пропечатывают?
Иногда Степан вел автора в типографию. Непременно их сопровождал Мишук. Все трое долго простаивали у наборных касс, наблюдая, как буквы, написанные на бумаге, вызывали из ячеек наборных касс свинцовые крохотные бруски, как эти бруски, подчиняясь ловким пальцам наборщика, сливались в строчку, строчки — в столбики, как Орест Комаров составлял из этих столбиков полосу газеты и как печатная машина складывала на доску один экземпляр газеты за другим.
— Я тебе напишу еще, как у нас с шихтой для вагранки… — сказал в конце экскурсии литейщик Почуйко. — Паршиво у нас с шихтой, совсем у нас за то не думают.
Так родился новый рабкор. И не один…
— Важно не только то, что эти люди знают тонкости своей профессии, ее трудности, настроения своих товарищей по труду и находят убедительные слова в пропаганде нового, передового, — говорил Дробышев, — важно и то, что ширится новая связь людей с газетой. Газета, которая раньше делалась где-то далеко, втайне, становится близкой и ощутимо нужной, как свой станок, как свой молоток, как то, без чего нельзя обойтись в строительстве и борьбе. Люди делают газету все сильнее, газета помогает людям лучше организоваться в труде и в борьбе. Растет сила печати, растет! Сознайтесь, Киреев, что работать с новыми авторами интересно.
— Да, конечно… Лучше узнаёшь людей и завод.
— Вот-вот! Но я хотел, чтобы вы один раз опоздали, чтобы Мишук самостоятельно сделал то, что вы делаете в его присутствии. Его надо бросить в воду, и он поплывет. Понимаете?
На другой день Степан, умышленно пропустивший назначенный час встречи с автором, придя в редакцию, убедился, что дело не стоит: Мишук беседовал с каким-то пожилым белоусым человеком, что-то записывал в свой блокнот.
— Чего опоздал? — сказал Мишук Степану. — Знакомься. Это товарищ Федоров, фрезеровщик… Рассказывает, как в механическом цехе станки ремонтируют. Головы за такой ремонт отрывать надо!..
— У меня спешное дело, надо уходить… Вернусь часа через два. Справляйся сам… — сказал Степан.
Мишук, гордый Мишук, ничем не выдав своего беспокойства, сказал:
— Ну, иди… Обойдусь, конечно.
Вечером он сдал Степану статью фрезеровщика Федорова, небольшую, очень дельную, критическую, нуждающуюся лишь в незначительной правке.
— Можно сдавать на машинку, — сказал Степан, возвращая статью Мишуку. — Смотри, смотри, как растешь! Пишешь все грамотнее, мысль выражаешь точно, без выкрутасов. Хорошая статья получилась!
— Даром я в редакции околачиваюсь, что ли? — ухмыльнулся Мишук, сидевший у стола Степана в кресле. — Есть у тебя свободная минута?
— Смотря для чего.
— Поговорить хочу с тобой по правде, — медленно проговорил Мишук, не глядя на Степана. — По-комсомольски поговорить, без крутежа.
— Для этого время найдется. Начинай…
Еще до того, как Мишук заговорил, Степан понял, о чем зайдет речь, и не ошибся.
— Все-таки думаю я, Киреев, что напрасно я против своей гордости пошел, напрасно к Марусе бегаю… Постой, ты сейчас помолчи… Ты меня слушай! — предупредил он Степана, нахмурился, стиснул челюсти, но справился с собой и продолжал: — Зря я за нею бегаю, ничего у нас доброго не будет. Не любит она меня… Так я говорю? Отвечай по правде, как есть.
— Не любит, и ты это знаешь… — с трудом проговорил Степан. — Но относится она к тебе хорошо, это ты сам видишь. Ходит с тобой в кино и…
