Василий Еловских - Старинная шкатулка
На оборотной стороне конверта написано:
«Лети с приветом приди с атветом».
— Кретин! Дурак! Мерзавец! — Васильев смял письмо и со злостью бросил на дрова возле печи.
— Зачем бросил? — спросила Надя, поднимая письмо.
— А на кой черт мне оно?
— Я думаю, Ваня, надо бы тебе посоветоваться с прокурором.
— Зачем?
— А вишь, о чем он пишет. — Она положила письмо на стол и начала разглаживать ладонью. И делала это зловеще-старательно.
— Да он же тронутый. Такими людьми занимается не прокуратура, а психолечебница.
— Да… если б он тока денег просил. А он еще какую-то незаконную справку требует. А зачем она ему, а? Это же обман государства.
— Ну зачем такие страшные выводы, Надюша. Ты же видишь, что он круглый дурак. Он ненормальный.
— Вижу, что дурак. Но дурак-то дурак, а себе на уме. Справочку, видите ли, дай ему. А где он мотался? И почему Иванову? У него ж Денисов фамилия. Ты же говорил, что Денисов. Передай-ка это письмо прокурору. И там, если что, быстренько возьмут под микитки.
— Хорошо, хорошо.
— Передай.
— Передам. Только ты зря впутываешься в это дело, Надюша. И неприлично читать чужие письма.
— Да ты что? Ты чего говоришь-то? Я жена тебе или кто?
— Хорошо, передам, передам.
— Нет, мне даже смешно слышать это.
— Ну, хорошо, хорошо!
— Неужели ты не понимаешь, что он подозрительный какой-то. Помнишь, я тебе говорила, что он лез обниматься. Я тогда сказала ему: «Где у вас совесть?» А он мне: «Потерял, дескать. Ишо в начале войны, на фронте потерял. Искал, искал и найти не мог. Так без совести и живу. Сперва-то горевал, а потом радоваться начал, потому как без ее, без совести-то, дескать, куда легче».
— Болтает не зная чего.
— Да болтовня-то какая-то… В другой раз говорю ему: «Не берите греха на душу». — «Хо-хо, у меня их стока, что один маленький грешочек совсем незаметен будет». И давай смеяться: «Прилечу на тот свет и спрошу: где тут дорога в ад? И без проверки ясно, что даже на краешек рая мне не попасть. Тока нету там ничего, и потому греши сколько влезет».
— Шу-утит.
— Неславные шуточки-то.
— Хватит о нем, Надюша. Я хочу почитать газеты.
Но ему было не до газет, он только делал вид, будто читает, а сам, слушая бешеное биение сердца и все еще чувствуя нервное напряжение и холодок в теле, ругал Денисова и себя: «Господи, что за человек! В какой жалкой роли я выступаю».
— Почтальонша зашла воды попить. И спрашивает: «Кто это вам письмо написал с припиской такой интересной: «Лети с приветом, приди с ответом»? А я ей: «Да тут прохвост один». Ну и рассказала как есть. И она стала звать меня: «Пойдем, дескать, к соседу моему. Он разъяснит. Он адвокатом работает». А я не пошла, тебя решила дождаться.
— А что ты ей еще сказала? — спросил Васильев, с испугом подумав: «При этой власти и адвокат может выступать как обвинитель».
— Ну, приезжал, говорю, друг фронтовой.
— Да какой он мне друг?! — выкрикнул Васильев. — Из чего ты заключаешь, что он мне друг?
— Ну, тут… да, тут ошиблась.
— И еще о чем говорили?
— Да так… Она сказала, что ее дядя, фронтовик, тоже стал порядком закладывать. Но тот хоть работает.
— Она читала письмо?
— А я сама ей прочитала. Ты все же сходи к адвокату тому, посоветуйся. Слышишь? Я прямо боюся за тебя, Ваня. Ей-богу!
— Глупости! Из мухи делаешь слона. Как ребенок. Давай приготовь что-нибудь повкуснее. С утра ничего не было во рту.
Но ел он без аппетита. Много выпил клюквенного сока. Пил и пил. И никак напиться не мог.
На другой день Иван Михайлович перечислил в Новосибирск на имя Петра Федоровича Иванова триста рублей и послал письмо, в котором было только четыре фразы, написанные со злым нажимом:
«Справку выслать не могу. Это незаконно. Устраивайся, как я тебе говорил. И больше не смей писать мне».
Надя спросила:
— Насчет Денисова этого говорил?
— Да.
— С кем?
— С работниками милиции, — соврал Васильев. — Обещали навести справки.
Надя успокоилась. Но однажды, придя на обед, он заметил, что она опять чем-то страшно взволнована. И все как-то необычно, как-то странно поглядывает на него.
— Что у тебя?
— А почитай вот…
Это было второе письмо Денисова:
«Здраствуй и прими мой привет из Новосибирска. Значит не хош помоч Лебедев в роли суки вон ты оказывается какой но ты ище не знаеш меня жаль что не знаеш если я не получу в этом месяце справку тода тибе будет худо совсем плохо уж тогда ты узнаеш миня приеду и ращитаюсь с тобой зараза нещастная тода и света белова не увидиш гат ползучий. Жду письма и жалаю тибе легкай и наилутьшей жизни и здоровя».
Васильев прочитал письмо и, стараясь казаться равнодушным, проговорил, отделяя каждое слово:
— Совершенно одурел от пьянства. Дикарь. Пишет глупость какую-то.
— А почему он назвал тебя Лебедевым?
— Меня? С чего ты взяла?
— А там написано. Погляди.
— А! Это был… э-э… артист Лебедев. Довоенная знаменитость. Исполнял роли убийц и бандитов. Вот…
«Поверила? Кажется, поверила! Живешь, как на вулкане. И когда это кончится?»
— Он во многих кинофильмах снимался.
— А я не знала, чо и подумать. Дурак такой! Жулье несчастное!
— Ничего, ничего, с ним разберутся.
— Нет, Ваня, ты какой-то все же легкомысленный, ей-богу! И ты с ним влипнешь в историю, вот увидишь.
— Слушай, ну, что ты лезешь не в свое дело? Я тебе сколько раз говорил…
— Да как это не в свое?
— Я не ребенок. И сам во всем разберусь.
— Опять двадцать пять.
— Ну, хватит! Тебе, видимо, хочется поссориться со мной?
— Да что ты, господи!
— Тогда прекрати.
Чем сильнее пугался он, тем активнее наступал на жену, и голос становился заметно напряженным, неприятным даже ему самому.
На другой день она сообщила мужу:
— А я сегодня с Калиевым разговаривала.
— С прокурором?
— С прокурором.
— О чем?
— Тока ты не злись, пожалуйста. И выслушай. Что это ты так сразу взъерошился? Он мне возле почты попался. Ну, поздоровался, он вежливый такой. Разговорились. Сперва-то я ничего не хотела рассказывать. А он: ну что нового? Как живете? И так далее. Ну и я решила посоветоваться насчет Денисова. Он хотел позвонить тебе.
— Что ты лезешь к человеку с ерундой всякой? — Иван Михайлович старался говорить спокойно, как бы между прочим.
— Ну, как с ерундой?
— А я говорю, что с ерундой. Ты начинаешь не на шутку меня раздражать. У тебя мания преследования.
— Не сердись. Никакой у меня мании нету.
— Что из того, что Денисов нигде не работает? Разве мало фронтовиков, которые нигде не работают. В конце концов, они заслужили какое-то право на отдых. Конечно, и их надо привлекать к труду, но делать это следует без прокуратуры и без судов. Это фронтовики. Ты действуешь глупо. Думаешь задним местом, прости меня.
Никогда еще он не говорил с ней так вот неуважительно, так грубо, и, удивившись, она покорно проговорила:
— Может, я и не права. Ты не обижайся. Я хотела, как лучше.
После обеда Васильеву позвонил Калиев:
— Здравствуйте, Иван Михайлович! Ваша жена говорила мне о вашем фронтовом друге Денисове. Это надо проверить.
— Что тут проверять? Денисов — пьяница и дурак. И другом он мне никогда не был. Воевали в одном полку, вот и все.
— Ваша жена говорит, что он требует незаконную справку.
— Да это он так, спьяна болтает. Глупые алкогольные шутки.
— Шутки?
— Пьяница. Опустившийся человек. Я с ним побеседовал. Думаю, что он все же возьмется за ум.
Фраза «возьмется за ум» была широко распространена в здешних местах.
Нервное напряжение опять сказалось на голосе Васильева, он говорил тяжело, с натугой.
— А может, вы, Иван Михайлович, все же зайдете ко мне? Я еду в область, приеду в четверг. Вы свободны в пятницу? Приходите утром. С письмом Денисова. Посоветуемся. — Последнее слово, видимо, было непривычно Калиеву, — он произнес его медленно, излишне старательно. — Хорошо?
— Я порвал письмо.
— Порвал?
— Да. Зачем хранить всякую ерунду.
— А ваша жена говорила, что письмо у нее.
— Да нет же, порвал. С Денисовым, если возникнет необходимость, займутся в Новосибирске, — нарочито сухо добавил Васильев. — Пока же этой необходимости нет.
«Попался, как мальчишка. Дурак, дурак! Уж если кто и дурак, так это я прежде всего». — Сжав голову руками и сморщившись, он несколько секунд раскачивался над столом. Потом бухнул по столу кулаком, это получилось совсем по-чалдонски — научился, и вскочил:
— Мерзавец!
Это ругательство было адресовано Денисову. Калиев делал свое дело. Не в пример другим, Васильев считал прокурора толковым, дальновидным работником.
