Давид Константиновский - Яконур
В этой среде Валера не мог существовать, здесь не находилось для него экологической ниши.
Жить среди таких возможностей и по таким правилам, строить такие расчеты и учитывать такие обстоятельства, входить в такие отношения и участвовать в таких событиях? Он мог быть резким, настойчивым, предприимчивым, всегда добивался своего; не колеблясь вступал в борьбу; но к комбинациям не мог иметь отношения. Вероятно, у него и получилось бы. Но близко подходить к этому не хотел!
Он, выясняется, и сам должен рассуждать, как тактик? Поступать, как тактик? Тактики не входят в число людей, которым можно подавать руку.
Зараза, значит, распространялась… И подползала уже к нему… Обследовал себя тщательно, придирчиво, мнительно: здоров ли? Он оказался в очаге эпидемии…
Обсудил все это с собой и принял решение.
Что же, настало такое время, наступила такая ситуация, когда быть далее в институте сделалось немыслимо, невозможно. Все изменилось; ничто более не привлекало его там, да и чувствовал он, что просто не совмещается, отторгается он от создавшейся теперь обстановки, не вписывается в новую систему отношений, критериев, правил… Понял Якова Фомича, — его уход представился Валере теперь естественным и неизбежным; чем для Якова Фомича послужил Вдовин, тем для Валеры стал переменившийся Герасим.
Получив очередное предложение — не отказался, как обычно; пока не оформляя своего увольнения из института, начал, по договоренности, работы на реакторе по другой тематике.
Так пошла теперь его кривая.
И вот он сидит здесь, перед Герасимом…
Расчеты по модели не выкинул, не забросил; на досуге, которого теперь у него оказалось много, продолжал копать — сперва помаленьку, потом увлекся и взял обычный для себя темп. Другими словами — это начало составлять содержание его жизни. Использовал все свои данные, включил то, что было ему доступно из результатов Надин; развил расчеты, увязал их с морисоновским уравнением, с публикациями Герасима, с теорией Снегирева; получилось интересно. Точнее: стало ясно, какие нужно внести коррективы, чтобы выйти наконец к самой модели.
Когда работа была закончена, встал вопрос: а что с этим делать дальше?..
Поиски модели, как и все другое в такой деятельности, складывались из усилий многих людей. Никто не мог бы этого в одиночку… Многочисленным усилиям, которые рождали большое Дело, надлежало быть совместными и согласованными. Но каждая идея продолжала возникать в индивидуальном мышлении, в одной, так сказать, отдельно взятой голове…
О Герасиме, как ни странно, думал часто. Хотя видеться совсем перестали, — Валера не появлялся в институте.
Что-то в нем было, в Герасиме… В том, как шел он к своим целям — модели и этой самой очистке… Все в нем притягивало, что помогало ему справиться с рогатками и избегать липких бумажек, пока удавалось ему справляться и избегать; а когда пасовал, упирался в рогатки и садился на липкие бумажки, — это происходило так, что тоже, непонятно уж что и как, продолжало что-то непостижимым образом притягивать… От него можно было отказаться, повернуться к нему спиной, но нельзя было преодолеть эту силу гравитации, выйти из ее поля — и затылком ее ощущаешь. Тяготение! И еще — жаль становилось, этой силы, источника этой мощной гравитации, — на что она уходит, расходуется, тратится; и возникало сочувствие к Герасиму…
Уже зная, как поступит, Валера начал складывать сделанное в отчет.
В образцовый привел порядок… Как, пожалуй, никогда прежде.
Все, что указывало на необходимые коррективы, что могло избавить Герасима от ошибок и тупиков и сократить ему путь к модели, — особо выделил, подчеркнул.
И вот — рука Валеры над столом…
— Бери, — говорит, — бери!
В его руке — не, равнодушная игра ума… Дни труда и I бессонные ночи, энергия, нервы; надежда, срывы; радости и отчаяния. То, что неожиданно не просто работой обернулось, а изменило ход его мыслей и его биографии. Часть себя, таким образом, отдает, своей жизни и самого себя. Отказывается от этой части, отдает другому. Дарит.
— Не стесняйся, — говорит. — Это тебе!
Это он отправил назад Герасима, когда тот пришел поступать на работу? Это он одолел весь длинный и сложный путь их взаимоотношений? Он.
Понимает, что происходит сейчас в Герасиме… Хочет как-то помочь ему; облегчить ситуацию.
— Тут, — говорит, — много забавного!
Раскрывает отчет на какой-то странице…
Нет, не поддается Герасим.
— Ну вот… — говорит Валера. — У меня не было проблем мы: тебе — не тебе. А для тебя проблема: брать — не брать!
Ничего не получается…
Да что с ним делать?
— Бери, — говорит Валера. — Не глупи. Я предвидел, что ты можешь заупрямиться. Поэтому второй экземпляр послал тебе почтой.
Правда? Нет? Не знаю.
Улыбается.
— Так что, — говорит, — бери. Время сэкономишь. В дороге начнешь читать.
Я вижу: Герасим вскакивает, гремит стул.
— Сказал бы я тебе, — произносит Герасим, — если б не рука.
Валера кладет бумаги на стол.
— А я думаю — что это ты все молчишь?
Встает и он.
— Не робей, — говорит, — сделаешь модель… какая у тебя целая-то?.. одной левой.
Отчет лежит на столе…
Двое, с разных сторон стола, — разделенные столом, на котором лежит отчет, — смотрят на него.
Потом Валера поворачивается и идет к выходу. У двери останавливается.
— Хочу, — говорит, — чтоб ты знал…
Вздохнул.
— Буду, — говорит, — рад за тебя…
Умолк.
— Буду, — говорит снова, — радоваться…
И снова будто запнулся.
Затем договаривает:
— …С тобой.
Герасим делает несколько быстрых шагов, подходит вплотную к Валере и протягивает ему здоровую руку.
Валера качает головой.
— Нет, — говорит.
Смотрит в глаза Герасима.
— Нет, — говорит. — Не могу. Вот этого не могу…
Кладет ладонь на дверь.
— И вот что: я увольняюсь, теперь уже точно… Мы от таких, как ты да Вдовин… Заявление вчера же послал… Как черт от ладана… Это тебе тоже необходимо знать.
Открывает дверь и выходит.
* * *Облако пошло помедленнее, пониже и, зацепившись за Шулун, остановилось над бухтой.
Всю ночь натекал прогретый воздух с Кедрового мыса на Яконур… Все утро ветер относил туман к Нижней пади… Потом поднимали его над собой зеленые сопки…
Потом белое, пенистое, новорожденное, еще себя не осознавшее облако заметило свое отражение и — удивилось.
* * *Валера толкнул стеклянную дверь — она не поддалась.
Поднял голову. „Реактор на мощности“, Прочел, чертыхнулся; стал рыться в карманах. Отыскал гвоздь и начал ковырять защелку. Ничего не получалось. Как пишут в художественной литературе: двери реактора были плотно закрыты.
Наконец возник дежурный, снял блокировку.
На пульте, разумеется, и телевизор был включен, и приемник, все сразу! И еще какая-то толстая книга лежала?
— Что, — спросил Валера, — про любовь или про шпионов?
Дежурный быстро спрятал книгу. Валера махнул рукой; выключив на ходу телевизор и приемник, прошел к щитам. „Воздух“, „Дозиметрический контроль“, „Скорость разгона“… Покрутил вентили, посмотрел, что на лентах у самописцев. Вернулся к пульту. Надо появляться тут, да почаще. Пусть знают, что он всегда может прийти… Пока не привыкнут к порядку.
Раскрыл журналы, полистал. Сделал вид, что проверяет передачу дежурств, затем, это уже вполне всерьез, пробежал глазами записи измерений. Подержал в руке плексовую пластину с миллиметровкой, посмотрел, как падает активность от понедельника к субботе.
— Ну-ка, — сказал.
Дежурный включил тумблер, — заработал звуковой индикатор, пошло знакомое ритмическое щелканье, как биение сердца.
Валера еще раз оглядел пульт.
— Не пора? — сказал.
Дежурный кивнул; взял в руки микрофон, проговорил раздельно:
— Производится сброс мощности аппарата до нуля…
Загремели, заухали динамики под потолком.
Еще раз:
— Производится сброс мощности аппарата до нуля…
Дежурный положил микрофон и принялся за кнопки…
Стрелка самописца покатила вправо, до упора, — все красное вспыхнуло, все звонки зазвенели; упали аварийные и замедляющие стержни — все погасло и стихло. Дежурный удовлетворенно вздохнул и обернулся к Валере.
Валера промолчал.
Он уже пытался разговаривать с этим инженером, — выслушал объяснение, как ему удается экономить время при наборе мощности. Оператор он, конечно, был опытный, на него можно положиться. Но до чего косноязычен! И сразу ясно становилось, когда объяснял, — что одно только и знает: если делать это — будет то-то… И не больше.
Поговорить даже не с кем.
Да вся публика здесь… Этот хоть мастер. Остальные откровенно любят такие эксперименты, чтобы с утра включиться — и на сутки. И только подсовывать шиберами образцы. Чтоб проще некуда… Выпускники университета! Дисквалифицируются. Существо работы их все меньше интересует, понимание того, что делают, — невысокое… Но если взяться — можно дотянуть их до приличного уровня.
