Вилис Лацис - К новому берегу
— Все правильно и справедливо, — ответила Анна. — В Кикрейжах трое работоспособных и три лошади. Вы всегда держали наемных рабочих, эксплуатировали батраков и наживались вовсю. Потому вас и отнесли к кулакам. Потому и норма такая. Советую не терять времени, а то не успеете вывезти по санному пути на станцию. У вас еще есть вопросы, гражданин Кикрейзис?
— В телеге у меня кадочка масла и половина окорока, — сказал Марцис. — Скажите, куда их положить. Сюда внести или отвезти на квартиру?
— Зачем? Лучше отвезите все это обратно домой. На лесозаготовках самим пригодится.
— Домой везти нельзя, — пояснил Марцис. — Отец велел оставить вам. Ну скажите сами, разве так трудно уменьшить норму на каких-нибудь пятьдесят-шестьде-сят кубометров? Ведь вам стоит черкнуть пером, а мы… мы бы отблагодарили за любезность. Вы не пожалеете… Разрешите внести кадочку?
— Двери там, — показала Анна. — Убирайтесь вместе со своим маслом и окороком. А если еще раз придете ко мне с такими предложениями, я вас отдам под суд за взяткодательство.
— Ах, вот ты какая, Анна Пацеплис? — пробормотал Марцис, угрожающе посмотрев на Анну. — Мы тебе это припомним.
Он ушел.
Через несколько дней Анна получила анонимное письмо с угрозами и грязными ругательствами. Ей предлагали изменить курс или убраться из Пурвайской волости. «Если не послушаешься, мы тебя прикончим!»
Недели через две, когда Анна возвращалась вечером домой, в нее выстрелили из придорожных кустов. Пуля просвистела над самым ухом…
В Пурвайской волости до этого времени не было и признаков бандитизма. Теперь стало ясно, что кулаки взялись за оружие. Актив волости мобилизовал силы, чтобы дать сокрушительный отпор врагам.
Однажды вечером к Анне зашел Жан и рассказал:
— Марцис Кикрейзис вчера в лесу хвалился, что отомстит тебе. Грозился сделать что-то такое, что ты будешь помнить всю жизнь. Ты остерегайся этого непутевого.
— Хорошо, Жан… — ответила Анна. — Какие они все же недалекие: хотят запугать нас угрозами. Не запугают!
— Меня тоже… — сказал Жан. — Но и зевать не следует.
Его недавно приняли в комсомол. Анна много занималась политическим воспитанием брата. Она надеялась, что года за два он настолько вырастет, что его можно будет принять в партию. Не обращая внимания на вечное ворчание и упреки отца с мачехой, Жан активно участвовал в общественной жизни волости и часто существенно помогал Анне.
4
В ту зиму Пурвайская МТС получила несколько новых тракторов и много прицепного инвентаря, поэтому машинный сарай в Ургах стал тесноват и надо было подумать о постройке дополнительных помещений. План работы МТС тоже сильно возрос; теперь станция обслуживала десять волостей. В начале 1946 года, после того как правительственная комиссия закончила проверку отремонтированных тракторов и прочего инвентаря, был создан совет машинно-тракторной станции. Директор МТС Драва услышал немало резких замечаний относительно осенних работ и хода ремонта тракторов. Члены совета не скрывали своих сомнений в том, что МТС своевременно подготовится к весенним работам; больше всего было разговоров о доставке и хранении горючего, так как Драва не подготовил хранилища и не запасся бочками.
— Чего вы волнуетесь, впереди еще два месяца, — успокаивал он членов совета. — Время покажет, что делать. Наркомат обещает в начале второго квартала полностью обеспечить нас тарой для горючего. Наркомату-то верить можно, как вы думаете?
Финогенов — недавно назначенный заместитель директора по политической части — о прошлой работе станции мог судить только по рассказам трактористов и крестьян. Впечатление было не очень отрадное. Олимпийское спокойствие и самоуверенность Дравы сильно встревожили Финогенова.
«Драва — флегматик… — думал он. — Нелегко будет с ним работать… Ну, посмотрим. Каждого человека можно чем-нибудь зажечь. Неужели Драва сделан из огнеупорного материала?»
Оба они были фронтовиками: Драва командовал батальоном в Латышской стрелковой дивизии, Финогенов кончил войну заместителем командира танковой бригады. Драве было лет сорок. Среднего роста, плечистый блондин с круглым красноватым лицом, он походил на многих пурвайскнх крестьян. Финогенов был лет на пять моложе его, выше ростом и жилистее, с темными, слегка вьющимися волосами.
Под вечер, когда участники заседания совета МТС разъехались по своим волостям, Финогенов вошел в кабинет директора и без всяких обиняков сказал Драве:
— Оба мы бывшие фронтовики, оба отвечаем за одно дело, поэтому поговорим начистоту, без дипломатии и недомолвок. Мне не понравилось твое выступление на сегодняшнем заседании совета. Совсем не понравилось.
— Говори яснее, что тебе не понравилось? — Драза спокойно посмотрел на Финогенова.
— Слишком ты невозмутим, самоуверен, — ответил Финогенов. — Очень ты легко ко всему относишься. Думаешь, если в нужный момент не забудешь о том, что следует сделать, то все само собой сбудется. В жизни не так все просто, товарищ Драва. На каждом шагу чувствуются последствия войны. Мы не все можем достать в нужном количестве и вовремя. Коммунист не должен полагаться на «авось». Он подготавливает успех своей работой, правильной организацией, не дожидаясь чудес и удач. Чем труднее задача, тем беспокойнее должен быть коммунист. В зависимости от силы сопротивления возрастает и сила активного воздействия коммунистов. Иногда достаточно спокойного наблюдения, а иногда надо взорваться динамитом. Если мы хотим вовремя обеспечить себя запасами горючего, правильно разработать маршруты тракторных бригад и не потерять ни одного дня во время весенних полевых работ, у нас много причин для беспокойства. Придется и не поспать, надо поездить по волостям и крестьянским усадьбам, все повидать своими глазами, чтобы к началу посевной не было ничего неизвестного, ничего непредвиденного для любой бригады, для любого тракториста. Представим себе, что завтра доверенная нам воинская часть переходит в наступление. До утра все следует привести в боевую готовность, каждый человек и каждая вещь должны быть на своем месте. Разве мы можем спать в такую ночь?
— Ладно, Финогенов, давай не спать… — усмехнулся Драва. — Я не боюсь бессонных ночей, но очень опасаюсь паники и истерики в работе. Мне кажется, нет ничего более противного и жалкого, чем истерик, который кричит, размахивает руками и нервирует других людей. Такая активность никуда не годится, и от такого стиля работы я категорически отказываюсь.
— Ты думаешь, я истерик? — спросил, улыбнувшись, Финогенов.
— Не знаю, это я увижу со временем, но уж сейчас говорю, что люди с таким характером мне не нравятся, — ответил Драва.
— Вот и хорошо, товарищ Драва. Я тоже не люблю кричать и суетиться, — сказал Финогенов. — В конце концов мы можем договориться без особого труда. Если не возражаешь — возьмемся за дело сейчас же.
— Согласен.
До поздней ночи они просидели с бумагой и карандашом в руках. Все взвесили, еще раз обдумали, часто заглядывая в календарь. Когда положение стало вполне ясным, Финогенов успокоился и начал более оптимистично смотреть на будущее, а Драва стал беспокойнее и нетерпеливее. Никакой беды еще не случилось и все еще можно было сделать вовремя, только нужно было включить в работу весь коллектив и действовать по твердому плану и графику, не упуская ни одного дня.
Они распределили между собой обязанности, условились о том, какие задания дать агроному и главному механику, а на следующий день созвали производственное совещание работников МТС и окончательно договорились обо всем с коллективом. Каждый теперь знал действительное положение вещей, понимал свою задачу в общем деле подготовки к весенним работам.
Через несколько недель, когда Драва и Финогенов объездили весь район и вопрос о хранении горючего не заставлял их просиживать ночами в конторе, в Урги приехал Айвар Лидум. В длинной армейской шинели, с вещевым мешком за плечами и объемистым портфелем в руках, он остановился посреди двора и окинул его долгим, пытливым взглядом. Затем улыбнулся и направился к белому хозяйскому коттеджу, где теперь была контора МТС.
В бывшей охотничьей комнате Рейниса Тауриня его встретили Драва и Финогенов. Драва узнал Айвара и, радостно улыбаясь, поднялся ему навстречу и долго тряс руку.
— Здравствуй, товарищ Тауринь! Хорошо, что не забываешь старых боевых друзей. Наверно, в наши края, на работу? Может, к нам?
Айвар улыбнулся.
— Ты немного отстал от жизни, товарищ Драва, — сказал он. — Я больше не Тауринь и прошу не называть меня чужим именем, которое мне и слышать не хочется. Все мои документы теперь переписаны на мое настоящее имя. Ты ведь знаешь, что подполковник Лидум — мой отец?
