Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй
«Наверное, она слепая, — промелькнуло у меня в голове. — Да, да, и выражение лица, как у слепой, и сидит — не шелохнется... А может быть, она недавно похоронила близкого человека?..»
Но эта женщина не носила траура, была одета буднично и скромно. Заговорить с ней я так и не решился и продолжал пристально разглядывать маленькую помутневшую фотографию. С нее смотрели два молоденьких младших лейтенанта. Я вспомнил бесприютную, холодную осень на Сиваше, хмурые холмы, покрытые почерневшей полынью, пронизывающий степной ветер. Наши войска отвоевали и укрепились на небольшом плацдарме на северном берегу Крыма. Впереди враг, позади гнилые воды залива, а за Сивашом лежала Большая земля, для нас — земля обетованная. Наш батальон занимал оборону на маленьком полуострове Тартугай. Перешеек его находился еще у противников, и, таким образом, от Большой земли нас отделяла не одна, а, можно сказать, две воды. С плацдармом мы сообщались через залив шириной в километр. Переходили его всю зиму вброд. Вот в те дни на Тартугай и пришел в нашу роту Мангас. Маленькие серые глаза его выражали удивление, а большой подбородок казался приставленным к его лицу от чьей-то другой огромной головы. Он был подвижным, шустрым и, казалось, торопился поскорее выполнить чье-нибудь приказание, хотя сам командовал взводом. Мы жили с ним в одной землянке на передовой. Неуютной была тогда наша жизнь, частенько мы проклинали ее, но сейчас при виде маленькой фотографии у меня потеплело на душе...
— А-а, рассматриваешь старые карточки? — услышал я голос Мангаса.
— Да, вот смотрю и думаю: хоть и много страшного было на войне, но ведь там прошла наша молодость. Как начнешь вспоминать...
— Ну, прошу, прошу к столу, — торопливо перебил меня Мангас.
Он снова засуетился, с чрезмерной поспешностью перебирая и раскладывая ножи и вилки. Я хотел шутливо спросить, куда мой друг торопится, но сдержался, почувствовав на себе острый взгляд незнакомой женщины. Нет, она не была слепой. Она глянула на меня колюче, и я опустил глаза. Мангас заметил это и быстро повернулся к женщине, приговаривая:
— Айеке, кушайте, кушайте, хотите, я вам еще подложу?
Я старался не смотреть в ее сторону, но ощущение скованности у меня не проходило. Женщина наконец отвела взгляд и притронулась к еде. Мангас вздохнул с облегчением и начал ухаживать за мной: «Ешь давай, бери то, бери это».
Разговор за столом не вязался. Женщина все больше вызывала мое любопытство. Она была некрасивой, маленькой, хрупкой, под платьем остро торчали узкие плечи. Смугло-черное лицо ее сильно осунулось, щеки ввалились, обтянув острые скулы. Мне подумалось, что прежде ее лицу придавали привлекательность черные глубокие глаза. Но их взгляд... Он как будто говорил о дымящейся в ее душе ране.
Я сидел напряженно и плохо слушал Мангаса. Видимо, он почувствовал мое состояние и, когда пообедали, заботливым голосом сказал жене:
— Гайни-апа, верно, утомилась, ей бы отдохнуть.
Мы с Мангасом остались вдвоем и некоторое время сидели молча. Радость встречи омрачило чужое горе.
— Она ваша родственница? — наконец спросил я.
— Нет, но... она не чужая для нашего дома.
Мне послышался сдержанный вздох Мангаса, и мы опять замолчали.
— Она больна, или горе у нее какое?
— И то, и другое.
Мангасу явно не хотелось рассказывать, и он повел речь о каком-то пустяке, уводя разговор в сторону. Но мои мысли все время возвращались к Гайни-апе. Что за горе у нее? Вся иссохла. Есть ли у нее родственники кроме Мангаса? Бедняжке должно быть очень тяжело, если она одинока.
— Дети у нее есть?
Мангас ответил не сразу. Он хорошо понимал мое любопытство, но мне приходилось понукать его, как ленивого коня.
— Мы познакомились года три тому назад...
— Вот как!
Мангас не обратил внимания на мое восклицание и, сосредоточенно глядя перед собой, начал вспоминать:
— В этом районе я работаю уже больше трех лет. Когда приезжаешь на новое место, особенно запоминаются первые дни и бывают случаи, будто встречаешь знакомого тебе человека. — Мангас усмехнулся. — У меня есть дядя Кулмагамбет. Немного безалаберный, рассеянный. Как-то года полтора тому назад провожал я его на вокзале. Идем по перрону. Возле одного из вагонов стоит молодежь, несколько парней. Кулмагамбет подошел к ним, стукнул одного парня по плечу и закричал: «Ах чертенок, как ты здесь оказался?!» Парень удивленно вытаращил глаза. Кулмагамбет окинул его взглядом еще раз, махнул рукой и пошел дальше. Парень уставился ему вслед, не зная, что делать, что сказать. Я догнал Кулмагамбета и спрашиваю: «В чем дело, Кулеке?» А он отвечает: «Вот чертенок, надо же ему быть таким похожим! Я думал, он мой племянник». Так вот, подобно нашему Кулеке, и я встретил однажды в этом селе, как показалось, знакомого человека. Иду по улице, навстречу — девочка лет четырнадцати-пятнадцати. Смотрю — лицо очень знакомое. Я даже заулыбался, думаю, надо остановиться, спросить о здоровье ее родителей. Но чья она — не могу вспомнить. По глазам девочки вижу, что и она совершенно не узнает меня. Ей стало неловко, смотрит — какой-то незнакомый дядя и еще улыбается. Девочка опустила глаза, прижала портфельчик к груди и заторопилась мимо меня.
На другой день к снова увидел ее, когда шел ка работу. Мы стали встречаться часто, и всякий раз к недоумевал: чья это дочь? В село мы приехали недавно, и семьями еще не успели ни с кем подружиться. Лицо девочки знакомо — и все, но чья она, хоть убей не вспомню, Знаешь, бывают такие лица с очень правильными чертами, будто их выточила рука искусного мастера. И у женщин бывают, и у мужчин. У этой девочки было продолговатое лицо с красивым овалом. Прямой нос с легкой горбинкой, с тонкими ноздрями. Только глаза чуть узковаты и с хитринкой в уголках. Смотрят на тебя такие глаза и будто знают твой секрет, да помалкивают. Девочка очень напоминала мне кого-то из моих взрослых знакомых, особенно взглядом.
В те дни мне приходилось больше мотаться по командировкам, чем сидеть на месте. В постоянных разъездах уже начал забывать о загадочной незнакомке.
Ты знаешь нашего брата, районное начальство. Тут мы за все в ответе, приходится вмешиваться во все дела района. Как-то зашел в школу, надо было побеседовать с преподавателем в седьмом классе. Кажется, шел урок географии. Я присел на заднюю парту. Учитель вызывал учеников к карте и спрашивал. Слышу фамилию «Естемесова» и вижу — к карте пошла та самая девочка. Я узнал знакомые узкие глаза, чуть портившие красивое, тонкое лицо, узнал хитринку в их выражении. Но подожди... «Естемесова»? «Естемесова»... Мурзахмет Естемесов! Стройный, красивый лейтенант! Широкий гладкий лоб, с горбинкой, с тонкими ноздрями нос! И особенная хитринка в глазах, которая сразу располагает к себе.
Но ведь на свете немало внешне похожих людей!..
Я терялся в догадках. Мурзахмет был моим фронтовым другом. Ты его не знаешь. К вам на Сиваш я прибыл в начале сорок четвертого, прямо из училища, а до этого ремонтировался в госпитале. С Мурзахметом мы встретились в конце сорок второго под Ржевом. Я был сержантом, Мурзахмет — нашим командиром взвода. Несмотря на разницу в звании, мы были с ним настоящими друзьями. Сам знаешь, на фронте демократия на высоте. В начале года мы вели наступление. Потери были большими, а участок освободили маленький. Потом нам говорили, что мы отвлекли немцев от Сталинграда. Позже перешли в оборону. Короче говоря, мы с Мурзахметом больше полугода прожили в одном окопе. На фронте это очень долгая дружба, она стоит многих мирных лет... Потом я потерял его, в прямом смысле, понимаешь, нес на спине и потерял.
— Он же не вещмешок! — удивился я.
— Такая, брат, .сложилась обстановка. — Мангас замолчал, нахмурился. — Помнишь, Совинформбюро сообщало: там-то происходили бои местного значения. Весной сорок третьего на нашем участке происходили именно такие бои. Но порой бывало так жарко, что каждому хотелось участвовать лучше в больших сражениях, чем вот в таких, «местного значения». Мы получили приказ потеснить немецкую дивизию и пошли в наступление через болото и мелколесье. Нелегка была эта операция, и она уже почти удалась нам, если бы не подоспели свежие силы немцев. Нас двинули обратно. Людей после наступления осталось совсем немного, не выдержали мы натиска и, чтобы не попасть в окружение, начали, честно говоря, драпать. Кругом болота, болота. На мне были кирзовые сапоги с широкими голенищами. Как увязнет нога, так и сапога нет, хоть шлепай в одной портянке. В таких условиях незаменимы солдатские ботинки с обмотками, а с сапогами беда. Рядом со мной бежал Мурзахмет, потом я потерял его из виду. Когда отступаешь, невозможно придерживаться какого-то порядка и следить друг за другом, тем более, что немцы идут буквально по пятам. Вдобавок: один пулемет противника обосновался сбоку и чешет по нас, собака. С этими злосчастными сапогами я возился, возился и отстал от своих. Огляделся и, надо сказать, струхнул. Вдруг слышу кто-то зовет меня: «Мангас! Мангас!» Я прилег на кочку и осматриваюсь. Но в то же время не забываю, что бегу последним и что задерживаться опасно. Вскочил я и опять слышу голос, причем сзади. Говорят, и батыру смерть не тетушка, как же мне одному назад, против немцев идти? Заколебался, озираюсь по сторонам. И опять зов: «Мангас!..» Как в предсмертной тоске, зовет. Не выдержал я, ринулся назад, на голос. Вижу, за кочкой лежит Мурзахмет и смотрит на меня, ну точь-в-точь как подстреленная птица. Поднимается на локте и тянется ко мне. Ранило его выше колена, кость цела, но ступать на одну ногу он не мог.
