Юрий Колесников - Занавес приподнят
В таком именно виде вернулась к Гаснеру им же пущенная смесь правды и лжи. Сияя от удовольствия, он поспешил в кофейню «Венеция», так как не сомневался, что и там уже комментируют эту «страшную новость». Он не ошибся. Неуспевший протрезвиться после новогоднего бала официант ресторана «Монте-Карло» уверял окруживших его людей, что видел в газете фотографию понуро шагающего Ильи Томова в сопровождении вооруженных карабинами жандармов.
— Крест святой! — уверял официант. — Своими глазами видел!
— В какой газете?
— Шут ее знает! Не то в «Тимпул», не то в «Курентул»… Я-то Илюху Томова знаю как облупленного! Соседом моим был. Мать его и сейчас живет там со своим стариком отцом. Тот тоже был отъявленный бунтарь, поди, десятка полтора лет на каторге отбарабанил за Татарбунары…
Гаснер чувствовал себя именинником. То и дело к нему обращались завсегдатаи кофейни «Венеция»:
— Ну и фрукт же, видать, был ваш ученик!
— И кто это надоумил вас взять его к себе в магазин, господин Гаснер?
— Взял я его сам, я же и выставил его! — торжествующе ответил мануфактурщик. — А кто, как не я, сказал тогда же, что он кончит острогом!
— Говорят, он бомбу хотел бросить? — спросил кто-то. — И где он мог ее взять? Бомбы же не продаются в магазинах, пусть даже в Бухаресте!
— Где он ее взял — не главное! Главное то, куда босяк хотел ее бросить! Бомбу, между прочим, можно бросить и в сортир… Ну а вы подумали, куда потом он должен был бежать? Или вы считаете, что босяк пошел учиться на авиатора, чтобы верой и правдой служить его величеству королю?!
— Ай-ай-ай! Неужели он таки хотел перемахнуть через Днестр, к большевикам? — удивлялся собеседник. — Подумать только, что творится на свете!..
— Пусть теперь попробуют позубоскалить, паршивцы! — не вытерпел Гаснер. — Еще два года назад каждый тут орал, как ему вздумается: «треснул», «съездил», «отбрил»… Негодяи!
Гаснер стремительно покинул кофейню, всем своим видом показывая пренебрежение к ее посетителям. Он считал их причастными к издевке над собой.
На улице Гаснера окружили ребятишки и запели поздравительную песенку: «Сеем, веем, засеваем, с Новым годом поздравляем!.. На многие лета, аминь!»
Мануфактурщик добродушно улыбался и важно запускал два пальца в узкий кармашек жилетки, где заранее были приготовлены мелкие монеты. Не торопясь, чтобы видели прохожие, он раздавал каждому по одной лее. Но, заметив, что с другой стороны бульвара приближается новая большая ватага ребятишек, Гаснер поспешил к дому.
Проходя двором своего дома, он вспомнил, что не запер калитку. Вернулся. И только успел задвинуть засов, как кто-то попытался открыть калитку. Гаснер заглянул в щель между досками. По ту сторону стоял пожарник в начищенной до зеркального блеска латунной каске. Пока Гаснер выжидал, надеясь, что пожарник уйдет, к нему подоспел барабанщик примарии, зычным голосом извещавший население об указах и постановлениях властей. Оба были навеселе.
— Стучусь тут целый час! Не отворяют, суки! — произнес пожарник. — Известно, все богачи таковские… Они пожара не боятся… Все у них застраховано!
Барабанщик заступился:
— Брось болтать… Господин Гаснер хоть и жид, но у примаря в большом почете! Понял? Это тебе не помещик Раевский… Тот хоть и нашенский, христианин, а как был всю жизнь сукой, так и остался… Псов своих чабанских, ростом с теленка, спустил с цепей — попробуй сунься… Шиш! Понял? А сюда мы еще заглянем…
Через щелку в доске калитки Гаснер видел, как, взявшись под руку, пожарник и барабанщик, покачиваясь и спотыкаясь, побрели в соседний двор. Выждав минуту, он осторожно выглянул в калитку и энергично зашагал к бульвару. У самого конца бульвара он встретил типографа Рузичлера с супругой.
— О, мое почтенье! Что это вы так рано уходите? — спросил Гаснер. — Погуляли бы еще!
— Зуб разболелся, — сухо ответил типограф, желая поскорее отделаться от назойливого богача.
— Зуб? — недоверчиво переспросил Гаснер. — Что это вдруг? Сладкого, наверное, много кушаете?
— И сладкое, конечно, кушаем… Чтобы жизнь не казалась такой горькой…
Гаснеру непременно хотелось поговорить с типографом и, разумеется, позлить его. Ведь в свое время именно Рузичлер, больше чем кто-либо другой, подтрунивал над ним по поводу инцидента с Томовым.
— Э, зуб — не беда! Главное, чтобы шрифт не залеживался без дела! Не так ли?
— А он, представьте себе, и так крутится как белка в колесе! Не жалуюсь. Помаленьку, слава богу, печатаем…
— Деньги?!
Типограф посмотрел мануфактурщику в глаза. Он понимал, что именно не дает покоя богачу. И Рузичлер ответил ему в тон:
— Вы спросили, печатаю ли я деньги, и думаете, что стану отрицать… Так я сразу вас заверю, господин Гаснер, что я таки-да печатаю деньги! Причем в самых крупных купюрах… Теперь вы довольны? Или это вас тоже не устраивает?
— Почему «не устраивает»? Вполне! А вот устраивает ли вас то, что тот босяк, которого я выгнал из магазина и которого вы хотели пригреть, взять к себе в типографию — кричали на весь город, будто из него выйдет необыкновенный печатник, — теперь, к вашему сведению, сидит за решеткой!.. Причем сидит прочно и надолго!.. Или вы ничего не знаете и ничего не слышали, о чем говорят люди?
Рузичлер пожал плечами, словно в самом деле слышит об этом впервые. Жена потянула его за рукав. Не хотелось ей, чтобы муж ввязался в разговор с богачом. Боялась. Это она накануне вечером ходила к Томовым, отнесла им двести лей. «Деньги небольшие, но без них еще хуже… — сказал Рузичлер жене, когда узнал, что полиция запретила Томовой держать у себя на квартире гимназистов. — Это ведь у них единственный источник существования… А у тебя лежат деньги, отложенные на пальто…»
— Вы не слыхали?! — не унимался Гаснер. — Странно! Весь город об этом только и говорит, а вы не слыхали… Кстати, когда господин Статеску рассказывал мне некоторые подробности об аресте этого босяка, то упомянул и вас… Да. Он сказал, что если бы вы действительно сделали из него печатника, — посмеиваясь, продолжал Гаснер, — то этот босяк печатал бы прокламации, и вам сейчас было бы весело… Во всяком случае, было бы не до печатания денег и тем более в крупных купюрах!
Типограф укоризненно посмотрел на мануфактурщика и неторопливо ответил:
— Я вас хорошо понял. Вы только для того и остановили нас, чтобы рассказать такую приятную новость… Но должен вас огорчить: я не из пугливых! Нет. Можете доложить об этом своему приятелю господину Статеску…
— Могу сделать вам такое одолжение, если вы сами просите меня об этом! — подхватил Гаснер и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, добавил: — Но-о… с сигуранцей государства его величества все-таки здоровее для тела не иметь дела… Тем более что у вас не магазин, не лавка и даже не шинок, а типография, где приходится иметь дело с казенными заказами!.. Или вы забыли об этом?
Рузичлер освободил руку, за которую его то и дело дергала жена, шагнул вплотную к мануфактурщику, притянул его к себе за пуговицу и внятно прошептал ему на ухо:
— Плевал я на их заказы и вообще на все!.. Поняли? А сыщику скажите, что плевал я и на него самого, и на тех, кто ему угодничает… Вот так!
Рузичлер вернулся к жене, схватил ее под руку и, не оборачиваясь, поспешил к выходу с бульвара.
— Не связывайся с ним, умоляю тебя! — начала жена отчитывать мужа. — Хватит с тебя того, что делаешь… Лучше подумаем, как помочь Томовым. Это важнее! Хочешь, я отнесу им еще сотню или даже две лей?.. Все равно в эту зиму мне не накопить на пальто и тем более не успеть его сшить. А Гаснер пусть подавится своими миллионами и захлебнется ог злости. Не надо связываться с ним. Ты же видишь, что за жизнь пошла?!
— Жизнь? — горько усмехнулся Рузичлер. — Какая власть — такая и жизнь… Однако если. Томова на самом деле арестовали за связь с коммунистами, так я скажу тебе, что этот парень пошел трудной, но благородной дорогой… Что касается мануфактурщика, так мне очень хочется посмотреть, как он будет выглядеть при Советах! Когда-нибудь они же должны вспомнить про нас… Край этот все-таки принадлежал России! А жизнь — колесо, вечного ничего нет. Даже с миллионами в кармане…
Рузичлеры подошли к перекрестку, и в то же мгновение до них донесся окрик:
— Гэ-эпп-пэп!
От испуга супруги шарахнулись в сторону, он споткнулся, она поскользнулась и упала… Вихрем пронесся мимо них рысак под темно-зеленой попоной.
По другой стороне улицы, что также шла параллельно бульвару, катили санки, то и дело раздавался звонкий окрнк помещика Раевского:
— Гэ-эпп-пэп-пэп!
* * *Достойной называться тротуаром в городе была только одна сторона улицы, протянувшейся от самой Инзовской вплоть до бульвара. Вдоль этого широкого, замощенного доброкачественным кирпичом «проспекта», как его называли болградцы, располагались дома помещика Раевского. Среди них выделялось массивное здание с двумя мраморными львами у парадного подъезда.
