Иван Лазутин - Родник пробивает камни
Светлана села на чемодан и приложила ладони к пылающим щекам.
— Ну и дедушка!.. Заядлый.
— Не заядлый, а принципиальный.
— Вот кто за ним тут будет ухаживать, когда я буду в Сибири, — это вопрос.
— Буду заходить.
— Может быть, ты переехал бы на время к деду? И ему будет веселее, и комендант не будет висеть над душой.
— Посмотрим, — хмуро ответил Владимир, прикуривая новую сигарету.
— Где ты вчера был весь день? — не глядя на Владимира, спросила Светлана.
— На Николиной горе.
— Что ты там делал?
— Помогал школьникам делать ограду вокруг братской могилы.
Светлана захлопнула крышку чемодана и разогнула спину.
— Какое сегодня число?
— Двадцатое.
— Значит, сегодня?.. — Меж бровей Светланы обозначилась тонкая морщинка.
— Да, отцу моему сегодня было бы ровно пятьдесят лет.
— Почему ты меня не взял с собой?
— У тебя хватит своих хлопот, — ответил Владимир, растирая пальцами сизый пепел от сигареты.
Светлана знала, что отец Владимира был убит в боях под Москвой в ноябре сорок первого года. Владимир еще не родился, когда в затянутое осенними дождями сибирское село пришла похоронная. Мать ходила на последнем месяце беременности. Она еще издали, из окна, увидела молодую почтальоншу, которая с необычной для ее лица скорбной виноватостью устало поднималась на крыльцо.
Мать разорвала казенный конверт, прочитала похоронную и тут же, на крыльце, рухнула в беспамятстве. А когда пришла в себя, то долго не могла понять, почему столько соседей собралось у нее в избе и почему она лежит в кровати днем.
Так и не увидел Владимир своего отца, погибшего на Николиной горе. А когда приехал в Москву и поступил на завод, то по архивам Министерства обороны нашел место боевых позиций полка, в котором сражался отец. Позже, через год, он узнал, что похоронен отец в братской могиле в центре дачного поселка.
Обо всем этом знала и Светлана. Каждый год в день рождения и день смерти отца Владимира они вместе ездили на Николину гору. А вот вчера она не была с Владимиром. Забыла…
— Кого ты хочешь удивить своим отъездом? — съязвил Владимир.
— Тебя, тетку и Москву!.. — огрызнулась Светлана.
В комнату вошли Капитолина Алексеевна и Брылев. Видя, что Светлана уже почти сложила все вещи, тетка решила еще раз отговорить ее от столь легкомысленного решения.
— Какая из тебя крановщица?.. И потом — эта нелепая поездка!.. Ни разу в жизни ты не прополола и грядки. Да тебя, белоручку, засмеют колхозники.
До сих пор сумрачно молчавший Брылев наконец заговорил:
— Ничего, Капитолинушка! Не на войну отправляешь и не в монастырь. И не на год!.. А всего-навсего на какие-то три недели. Не успеем как следует соскучиться, а она уже будет тут как тут. А завода не бойтесь. Завод еще никого не испортил. Наоборот, сильных натурой он только закаляет..
Капитолина Алексеевна не слушала Брылева Она стояла у окна спиной к Светлане. Ее рассеянный взгляд скользил где-то на вывесках домов противоположной стороны улицы. Мозг ее работал в одном направлении: отговорить от завода, удержать от этой никому не нужной поездки в сибирский колхоз.
— Так что же мне сказать Марии Николаевне? Вчера вечером она опять звонила. Говорит, что приберегает для тебя это место.
— Повторите ей то, что сказал на этот счет дедушка.
— Неблагодарная!..
— Такая уж, наверно, родилась… Не взыщите.
Капитолина Алексеевна направилась в спальню, но в дверях круто остановилась.
— Вчера я разговаривала с одним своим старым знакомым, профессором, заведует кафедрой в пищевом институте…
Светлана, как от чего-то нестерпимо горячего, отшатнулась от чемодана.
— И что же сказал ваш пищевой профессор?
— Обещал помочь. Он в хороших отношениях с ректором института. — По тону Светланы Капитолина Алексеевна почувствовала, что это ее предложение, как острое жало, кольнуло племянницу, которая, кроме театрального института, ни о каком другом институте и слышать не хотела.
К ее щекам прихлынула кровь.
— Уж не хотите ли вы сделать из меня мастера кишочного цеха на мясокомбинате?
Капитолина Алексеевна тут же нашлась:
— В наше время, девочка, все профессии почетны. Любой труд в нашей стране не является зазорным. — Она была почти уверена, что на этот довод Светлана не посмеет возразить.
— Я читала об этом в Конституции. — Светлана взглянула на часы. До отхода поезда оставалось час пятнадцать. — Володя, сходи, пожалуйста, возьми такси.
Владимир сидел неподвижно, с безучастным выражением лица.
Светлане показалось, что он в самом деле не слышал ее просьбы.
— Володя, прошу тебя, сходи, пожалуйста, за такси, иначе я опоздаю на поезд.
Владимир не шелохнулся. Он сидел с таким видом, будто в эти минуты он решал трудную задачу. Ответ задачи близок, но окончательно приблизиться к нему ему все еще мешают Светлана и Капитолина Алексеевна со своей болтовней о пищевом институте. Поэтому ответ его прозвучал потусторонне, механически:
— Схожу…
Светлана вышла в соседнюю комнату. Следом за ней вышла и тетка.
Брылев подошел к Владимиру и положил на плечо ему руку.
— Не горюй, мамонька. На перстне у царя Соломона были выгравированы гениальные слова: «И это пройдет». — И тут же, став в позу, начал читать из Есенина:
…Все пройдет, как с белых яблонь дым,
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым…
Только не пей. Убереги себя от этой страшной пропасти. Из нее мало кто возвращался назад. И не вздумай дружить со мной.
Владимир поднял на Брылева удивленный взгляд:
— Это почему?
— У нас общность судеб, — почти таинственно, так, чтобы никто не слышал, проговорил Брылев, — Тебе, Володенька, этот соблазнительный Олимп славы только приснился, как сказка, а я на нем был много-много лет. А впрочем, — Брылев решительно и энергично похлопал Владимира по плечу. — Все ерунда!.. Выпьем лучше, Володенька. У меня сегодня получка. — Он пружинисто ссутулился, отвинтил дрожащими пальцами рукоятку трости и достал из буфета две хрустальные рюмки. — Все перемелется — мука будет. И запомни главное — все дороги ведут в Рим.
— Не понимаю. — Владимир встал с кресла и, заложив руки в карманы, стоял покачиваясь. — Ничего не понимаю. Рим, мука — к чему все это?
— Все в землю ляжем, все прахом будем. — Брылев наполнил до краев хрустальные рюмки. Озираясь по сторонам, завинтил трость. — Выпей, друг мой, станет легче. У меня к тебе будет большой разговор. Но это уже после того, как проводим Светлану. Не вешай голову и не мечи икру. Институт позади, теперь ты вольная птица. Ты еще не раз убедишься, каким другом может быть Корней Брылев!
Вошла Светлана. Лицо ее искривилось, как от боли.
— Володя!.. Опять?!
— Что?
— Всю эту неделю ты пьешь почти каждый день.
— Не день, а вечер, — буркнул Владимир, отстранив рюмку.
— А это существенно, — поддакнул Корней Карпович. — Пока вечер… А это еще не так страшно.
Владимир смотрел на Светлану, и ему все еще не верилось, что через час-полтора ее увезет от него поезд и между ними лягут тысячи и тысячи километров. А ему сейчас она так нужна. Хоть ненадолго, а все-таки разлука. А ведь она красивая. А с красивыми разлука опасна. Ой как опасна… Красота как солнце, а к солнцу тянется все живое: альпийский цветок в горах Тибета и роза в королевской оранжерее, подсолнух в огороде рязанской деревни и даже (о, как еще тянутся!) истомленные бледно-голубые прожилки картофельной ботвы, выросшей в темном чулане или под крыльцом, куда солнце ненадолго тоненьким кинжальным лучиком прорезается сквозь щели досок или добела раскаленной пикой прорывается через круглое отверстие от выбитого сучка.
— Может быть, ты все-таки передумаешь?
— Все уже решено. Как только приеду на место — обо всем напишу. Сейчас мне в Москве душно. Даже гадко вспомнить мой провал на экзаменах. Я читала бездарно!
— Я пошел за такси. — Владимир вышел из комнаты.
Следом за ним кинулся повеселевший Брылев.
— И я с тобой. — Но у двери он замешкался, подошел к серванту, взял свою неразлучную трость. — Еще древние римляне говорили: «Tres faciunt collegium!..»
— Что это означает? — спросил Владимир.
Брылев ткнул пальцем себя в грудь, потом в плечо Владимира и прижал к груди трость.
— Трое составляют коллегию!
Как только они ушли, в столовой раздался непрерывный телефонный звонок. Капитолина Алексеевна подняла трубку.
— Да, да, я слушаю… Леночка? Здравствуй, милая. — Горестно вздохнув, она несколько раз расслабленно кивнула головой. — Да… Да… Все по-прежнему. На завод. А сейчас едет в колхоз. А что я могу сделать? Я уже все, что могла, пустила в ход. И все бесполезно. Передаю ей трубку, поговори с ней сама. Я уже устала… Смертельно устала… У меня от ее капризов гипертонические кризы.
