Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
Он с трудом поднялся, покачнулся и сел на диван.
– А где вы живете? – продолжала Рита. – Вам, наверно, надо полежать.
– Я в «Метрополе», – сказал Музыкант.
– Ах, так, – она оглядела его, и в голове ее возникли какие-то смутные идеи. – Вы можете идти?
– Попробую.
IV
Она, несмотря на протесты, доставила его домой, то есть в гостиничный номер.
– Теперь ложитесь, – сказала она, приводя обеими руками в порядок расплющенную в блин подушку. – А где вы питаетесь?
– Вообще я здесь. У меня талоны, – сказал Музыкант.
– Покажите, – потребовала Рита. – Но у вас уже несколько дней не отоварено!
– Я, кажется, не выходил.
– Понятно, – она тряхнула головой, быстро спустилась в столовую «Метрополя» и, разыскав официанта, обслуживавшего столик, к которому был прикреплен Музыкант, провела с ним короткую беседу.
Вернувшись с едой, она стала устраивать вокруг Музыканта семейный уют. Она принесла также сто граммов водки.
Дело в том, что в «Метрополе» к завтраку, обеду и ужину живущим там гражданам по спецталонам полагалось по двести грамм водки. Понятно, что получить эту водку фактически было невозможно. Но кто мог, тот ловчил и иногда получал, имея за собой слабую поддержку закона. Рита, коренная москвичка, в совершенстве разбиралась не только в многочисленных обязанностях, но и в некоторых правах граждан, и ее расплывчатые мечты принимали все более конкретные формы. И мысль четко работала.
Пока она хлопотала, сервируя стол, Музыкант со своей кровати наблюдал за ней и размышлял, и его мысли принимали все более странный оборот. «Вот я лежу здесь, в номере "Метрополя", – думал он, – и эта девушка что-то делает вокруг меня. Ну что ей надо? Что? Конечно, всякий живой мужчина представляет известную ценность. И вот номер. И это литерное снабжение. Ага: конечно, снабжение».
Она заставила его выпить отпущенную водку, которая ему не понравилась. «Я отвык, – подумал он. – Да, довольно миленькая эта…»
– Как вас зовут? – спросил он.
– Рита.
«Ага, – Рита. Я представлю себе, что, предположим, она прилегла бы здесь, на эту метрополевскую койку. Ну и что? Она не производит впечатления дуры и, наверное, понимает, что выгод от этого было бы мало. И что ей толку хлопотать из-за нескольких дней…»
Музыкант внимательнее оглядел ее. Да, миленькая, но ничего такого нового. И вдруг он подумал: «А вот для Роньки это было бы совершенно ново. Даже трудно представить себе, что бы он чувствовал рядом с такой молодой женщиной один в этом номере. Как бы у него тяжело забилось сердце в момент, когда он понял бы, что они одни и что сейчас можно и нужно что-то сказать и сделать. Что-то совершенно непривычное, неестественное: скажем, взять ее за руку… "Да это невозможно, – думал бы он, – она, наверное, страшно удивится. Трудно представить себе, что она сделает". И у него уже на самых обычных фразах стал бы пресекаться голос. И он пугался бы, что она заметит это и все поймет. Паршивые бабы, – со злостью подумал Музыкант, – ужасно, как просто это делается. Вот у этой наверняка кто-то есть. И он получает удовольствие без всяких переживаний».
Выпитая водка сильно подействовала на Музыканта, и его окатила волна ярости. «Сволочь, – подумал он, – сволочь проклятая, вонючее дерьмо. Затолкать бы эту сволочь куда-нибудь, чтоб ноги торчали. А вместо того эта баба будет доставлять ему удовольствие. Вот уже вечер. Нет, я должен что-нибудь сделать!»
Музыкант поднялся и, разок качнувшись, прошелся по комнате.
– Да, что-то неважно, – сказал он, – вы, наверное, торопитесь?
Рита за время, пока он ел, – довольно вяло, несмотря на долгую голодовку, – совершенно оформила свои деловые идеи. Ей очень не хотелось бы торопиться. «Но как это сделать?» – думала она.
– Пожалуй, вас еще нельзя оставлять одного, – сказала она неуверенно.
– Ну и не оставляйте, – сказал Музыкант.
«Так, – подумала она, – если он станет меня укладывать на эту красивую кровать, то что мне делать? Этого делать нельзя. Он подумает, что я просто блядь и даже хуже – догадается, что меня заинтересовали его спецталоны. Нет, этого никак нельзя».
«Ну да, – думал он, – конечно, я могу просто сказать, что я страшно одинок, а с ней так хорошо, и почему бы нам не побыть вместе как следует. Да и вообще, можно ничего не говорить. Но ей будет совершенно неудобно так сразу и начать: "Что я о ней подумаю потом", и т. д., и т. п. Ну, иногда женщины машут на это рукой: "А потом он подумает, что я в него сразу влюбилась". Ну, предположим. Но она прямо с работы и совершенно не готовилась снимать меня с этой лестницы и провожать в номер. Пока что она имеет достаточно задрипанный вид. Если она собирается куда-нибудь, она еще должна привести себя в порядок. Скорее всего ее белье никак не отвечает моменту. А это уже для них серьезно».
И тут вдруг опять его настигла мучительная мысль: «Бедный Ронька! Он бы ничего этого не думал. То есть даже в голову бы ему не пришло. Он бы вообще не верил, что может увидеть ее голые плечи и тем более что-нибудь дальше. Он и не представлял бы себе, что на ней есть вообще какое-то белье. Для него все это было бы чудом и потрясением. А это животное тут вертится и убирает посуду. Белье на ней, конечно, не то, и это ее смущает. А предложить ей пойти в ванную и сперва помыться было бы все-таки грубовато. Надо ее отпустить».
Но тут Музыкант вспомнил о той сволочи, которая, возможно, ожидает своего удовольствия. «Я тебе дам, гнида, удовольствие», – подумал он и довольно внятно скрипнул зубами.
Рита, устанавливая посуду на поднос, между тем думала: «Ох ты, Боже мой! Все может обломиться. Эта вечная спешка. Проклятая торопячка. То воды нет, то мыла нет, то еще чего-нибудь нет. Не помоешься, не переоденешься. И что там у меня внутри – страшно представить. Но не будет же он меня так сразу обнюхивать. Нет, все-таки надо уходить. Ну, предположим, я уйду, и что? Прийти завтра навестить? Нет, не годится. Это уже будет кристально ясно – зачем я пришла. А где я его найду? Какие могут быть гарантии? Ну что за человек? Ну если бы он меня обнял, толкнул на эту красивую кровать и как-нибудь по-быстрому… А там уже впопыхах все сделалось бы…»
Музыкант, качнувшись, подошел к Рите и, взявши ее за плечи, потеснил к кровати. Она изумленно подняла брови. Взгляд у нее был испуганный, недоумевающий, и она сильно задышала носом, так что слышалось громкое сопение.
Музыкант стал расстегивать пуговицы ее платья. Это было хуже всего.
– Умоляю вас, умоляю, – задохнулась Рита, – я сама. Только погасите свет!
– А, – сказал Музыкант, – ну, ладно.
Потом, пока он, заложив руки за голову, лежал и рассматривал потолок, она успела, быстро соскочив с кровати, сгрести комом свои вещи и исчезла в ванной.
«Вот тебе, сволочь, ешь!» – думал Музыкант.
V
Рита вышла из ванной свеженькая до того, что казалась даже нарядной. Она опустила голову, так что лицо было в тени, подошла к кровати, сказала: «Милый», – и поцеловала Музыканта в голое плечо.
Музыкант потрепал ее по затылку. Она осветилась улыбкой и сказала:
– Можно тебя пригласить на обед?
– Какой еще обед?
– К моему дяде. Пожалуйста!
Музыкант неопределенно хмыкнул.
– А куда ты собралась? – сказал он. – Спать надо.
– Как, опять? Ну ладно, – смущенно сказала она, – только можно отсюда позвонить по телефону?
– Куда это? – нахмурился Музыкант.
– К себе, на квартиру.
– А кто у тебя там?
– Никого там нет.
– Зачем же звонить?
– Ну, знаешь, – если телефон работает, значит, все в порядке. Я когда задерживаюсь, всегда звоню, для спокойствия.
– Задерживаешься? – спросил Музыкант, слегка поворачивая к ней голову, лежащую на закинутых руках.
– Я ночую у дяди, – сказала Рита. – У меня квартира далеко.
Она набрала свой номер и услышала гудок. Еще. Еще.
– Все в порядке, – она повесила трубку. – Я сейчас.
Она опять исчезла в ванной.
Музыкант лежал в приятном покое. У него до сих пор перед глазами появлялись красивые цветные пятна. Потом возникла какая-то ветка с ярко-синими цветами, и он неторопливо рассматривал ее.
Да, Роня бы вел себя совершенно иначе. Вот он не свешивал бы с кровати голую ногу. Он убрал бы ее под одеяло. Ему было бы стыдно своей ноги. А сейчас он целовал бы эту подушку. Музыкант убрал ногу под одеяло. «И после этого отпустить ее неизвестно куда, к этой сволочи в какой-нибудь нужник?! Лучше я ей голову провалю», – думал Музыкант.
Рита в ванной быстро простирала штаны и бюстгальтер и повесила их на горячий змеевик. «Очень тут удобно, – думала она. – Нужно как следует поговорить с Васенькой… (Васенька был официант, обслуживавший столик Музыканта). Так. А там что делать? С этим? Там срочно кончать!»
Она высунула из ванной голову и, закрываясь дверью, попросила:
– У тебя есть какой-нибудь халатик?
– Какой халатик, – сказал Музыкант, – брось кокетничать. – И подумал с отчаянием: «Это ужасно. Все было бы совсем не так. Сейчас, когда она там, Роня не мог бы вот так лежать и разглядывать пятки. Он вдруг не поверил бы, что это случилось. Ему нужно было бы убедиться, что это было, что она может быть совсем голой, как это ни невероятно. Он еще привык, что у всех женщин вокруг ног мотаются юбки, и вдруг оказалось, что там есть две ноги до самого верха и, главное, – это у нее. И у нее это совершенно нестерпимо. Он пойдет к ванной, чтоб увидеть ее. Но разве это возможно?! И не может же он идти во всем своем уродстве – голый. Где вещи? Он нащупывает что-то, это кальсоны. Да, страшно подумать об этой гадости. Да еще с тесемками внизу. И он натягивает на голые ноги брюки, а ремешка не может найти и придерживает их левой рукой. Он подходит и полуоткрывает двери ванной, почти не веря, что ее увидит, и, совершенно не отдавая себе отчета в том, что сейчас, нагнувшись над ванной, она стирает свои штаны, он шепчет: "Боже мой! Какая она прекрасная!"»
