Иван Шамякин - Криницы
Говорят Журавский, Лемяшевич, старый незнакомый человек. Пробует что-то сказать и не может из-за слез её мать, Аксинья Федосовна. Опять говорит Лемяшевич.
Траурная музыка…
Рая берет венок и становится за старым учителем — другом покойника, вышедшим вперед с красной подушечкой. За ней становятся подруги с такими же венками.
Сергей Костянок, Бушила, Ковальчук, Ровнополец поднимают гроб на плечи. Народ расступается, и вот он тихо поплыл из школьного двора на улицу. Медленно движется процессия, сотни ног поднимают пыль, становится трудно дышать.
Люди идут за гробом, но горе теперь как будто не так остро. Уже хочется забыть о смерти, возникают разговоры о житейском, о будничных делах, недаром мудро говорится: живой думает о живом.
— Опять парит. Опять будет гроза.
— Да, дождика не миновать.
— Пускай, самое время житу наливаться.
— Уже вошло в силу.
— Все одно не помешает.
— Для сенокоса вред. Мы вчера только переворошили, а он как пришпарит!
— Павел Иванович, просо на Тополе не прополото. А просо доброе…
— Все растет как на дрожжах, а людей не хватает, Роман Карпович. Вот прошу этого упрямого человека: перебрось сенокосилки из «Партизана», там людей больше.
— Не будь индивидуалистом, у тебя и так половина техники МТС.
Мимо прошла Наталья Петровна. Она и здесь врач — надо последить, не стало бы кому дурно.
Она послушала разговоры мужчин и укоризненно бросила:
— Больше нет у вас времени поговорить о делах.
Они смущённо замолкли.
На минуту остановились перед хатой учителя: потребовали женщины, чтоб покойник простился с родным домом, с садом, с пчелами.
В эту минуту появился Алёша Костянок. Его сразу увидели все. Он вышел со двора напротив, должно быть шел огородами, чтоб сократить путь, быстро подошел к гробу, растерянно остановился. Потом сорвал с головы свою пропыленную кепку и энергичным жестом вытер ею глаза. Тогда снова заплакали девочки-школьницы. И впервые сегодня заплакала Рая, но от этих слез ей сразу стало легче, будто залили они тот нездоровый огонь, что разгорался в её душе; погас лихорадочный блеск в глазах, и они стали такими же, как у всех, — красными, заплаканными.
Алёша сунул кепку в карман и молча попросил брата уступить ему место нести гроб.
41
Через несколько дней Алёша уезжал в свою МТС. Накануне его отъезда Аня родила сына. Он зашел в комнату, где она лежала, без смущения, по-взрослому простой и сдержанный, бодро кивнул ей:
— Ну, поправляйся, сестра!
Осторожно коснулся пальцем красненькой щечки малыша, засмеялся.
— Будь здоров, тезка!
На дворе его поджидали друзья — Левон и Володя. Мать уже вручила им — одному небольшой чемоданчик, другому довольно объемистый вещевой мешок, все для Алеши, хотя сын два дня убеждал её, что ничего ему не надо, все у него есть там, в Рогачах. Но мать остается матерью, должна же она позаботиться, чтоб дитя её, уйдя в люди, не испытывало ни в чем нужды.
Алёша поцеловал растроганную мать.
— Гляди, сынок, будь осторожен в дороге. Еда в чемодане. — Да я к вечеру дома буду, мама.
— «Дома». — Мать заплакала.
Ребята собрались проводить товарища до большака, где он должен был сесть на автобус, курсирующий между районным и областным центрами.
Когда миновали огороды и вышли на тропку, что вела вдоль ручья в поле, к березовой роще, Алёша остановился, посмотрел на школу. Постояли молча.
— Ну вот и вылетели мы из этого гнезда, — сказал Левон без грусти.
— Вылететь-то вылетели, а где сядем… — Володя вздохнул. — Хотя вам что, у вас всё ясно. А вот у меня… Провалю я, хлопцы, в институт… Что тогда буду делать?
Алёша удивленно и даже презрительно посмотрел на товарища.
— Как это что делать? Работать будешь. Приезжай ко мне.
— А что ты думаешь! Приеду!
Уже не раз заводили они этот разговор, и начинал его всегда Володя. Алёша все больше рассказывал про свою МТС. Он и сейчас не удержался:
— Я, хлопцы, раньше думал, что красивее наших Криниц ничего на свете нет. Ого! Знали бы вы, сколько красивых мест на земле! Деревня, где наша бригада работает, на самом берегу Днепра. А за рекою лес!.. — Он оживленно размахивал руками.
— И не тянет тебя домой? — спросил Левон. Алёша помолчал, потом откровенно признался:
— Тянет, хлопцы.
— Тебе надо там влюбиться, — серьёзно посоветовал Володя. — Есть красивые девчата?
— А где их нет! Есть. — И Алёша вздохнул.
— Но ты не можешь Раю забыть, да? — догадался Володя. Левон толкнул его мешком: «Не задевай больного места, поделикатнее». Но Алёша ответил спокойно, не краснея и не смущаясь:
— А что мне Рая! Нечего мне о ней думать.
— Правильно, Алёша! Хотя, знаешь, она, брат, понемногу становится человеком. Катя говорит, что она тебе первая написала. Верно? Это хорошо, что не ты первый, — продолжал философствовать Володя. — Перед ними не расстилайся, а то как раз под башмаком окажешься. Недаром Пушкин писал: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Так, кажется, Левон? А Пушкин здорово разбирался в этих делах!
И вдруг они увидели Раю. Она вышла из ольшаника у Криницы и остановилась на стежке, как бы загораживая им путь. Не могло быть сомнений, что она их ждала. Нет, не их. Она ждала Алешу. Ребята это сразу поняли. Володя грубовато спросил:
— Признавайся — условились?
Алёша не ответил. Он решительно взял из рук бестактного друга чемодан.
— Спасибо, хлопцы. Дальше я пойду один.
— Один! — возмутился Володя. — Эх, ты! А ещё говорил…
— Не вмешивайся, пожалуйста, в личные дела, — остановил его Левой.
— Бабники вы проклятые! Из-за девчонки ты готов всех друзей забыть. Ну и черт с тобой! Отказываешься от нашей помощи — на, тащи, как ишак, свои мешки.
Алёша попрощался с ребятами и, вскинув мешок на плечо; быстро зашагал к Рае. Ему было неловко и немножко стыдно перед товарищами, и он сердился за это на Раю. Но вместе с тем он обрадовался, что она пришла проводить его, а может быть, и сказать ему что-нибудь. Он сразу забыл все свои обиды и пожалел, что так холодно ответил на её письмо. Теперь встреча с ней казалась ему такой желанной, что он даже с лучшими друзьями поступил не очень-то красиво, и боялся он её, этой встречи, чувствовал, как все сильнее и сильнее бьется сердце.
Рая была празднично одета — в пестром шелковом платье, в туфельках на высоких каблуках, в руках держала букетик васильков. Она сделала несколько шагов ему навстречу и тихо поздоровалась.
Алёша заметил, как часто вздымается под платьем её грудь, как раскраснелись щеки, будто она бежала. Он сдержанно ответил на её приветствие. Она пошла рядом с ним. Предложила:
— Дай мне твой чемоданчик.
— Не надо. Я сам. Не тяжело. Она не решилась настаивать.
Тропка была узкая, и они шли, то и дело касаясь друг друга плечами. Высокие, густые, но ещё мягкие — неколючие—колосья ржи касались лица, щекотали подбородок, уши. Ночью прошел дождь, и земля, влажная и рыхлая, казалось, дышала полной грудью. День был прохладный и ветреный. Ветер дул им в лицо плотно прижимал платье к девичьему стану, относил назад волосы, от этого Рая казалась удивительной — она как бы летела, стремилась вперед. Алёша тайком любовался ею. Она приметила это, и ей стало спокойно и хорошо. Они долго молчали. Потом она спросила чуть кокетливо:
— Ты все ещё сердишься на меня?
Алёша не знал, что ответить, и пробормотал что-то невнятное.
— Три дня пробыл и не захотел даже повидать.
— Я думал — ты не хочешь. Ты ж меня раньше ненавидела. — В душе его шевельнулась старая обида.
— Я ведь тебе написала.
— Думала одним письмом все загладить?..
Алёша увидел, как дрогнули её губы и заморгали ресницы. Но он не хотел её жалеть и подогревал свою обиду: «Мне было в тысячу раз тяжелей, я все терпел. Узнай же и ты теперь…»
Она достала платочек и провела им по лицу. Пряча платок, покачнулась и задела плечом Алешу.
— Ты прости меня, Алёша. Я была глупая, ничего не понимала… Не умела разбираться в людях.
— А теперь научилась? — Он хотел быть суровым и непримиримым, но сердце его смягчилось от её искреннего признания.
— Я не знаю, научилась или нет, но знаю, что я… я… теперь не такая… И я поняла тебя…
При всей её смелости — она, ни на что не глядя, отважилась с ним встретиться среди бела дня и проводить его — у нее не хватило решимости сказать больше. Но и этого было довольно. Алёша даже остановился и часто задышал от волнения. Чтоб не выдать себя и скрыть растерянность, он заговорил:
— Погляди, какие хлеба! Такие и убирать приятно. Тогда Рая робко попросила:
— Алёша, а ты возвращайся в нашу МТС. Он подумал и ответил серьёзно:
