Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника
Грязь грязью, но чего она горячится? «Товарищ Терновой!» — так с ним и сам Стокопытов не разговаривал последние три года. Нет чтобы по-человечески.
— Ампир сюда? — хмуро сказал Павел, злясь, и погасил фонарь. Вешая его на привычный крюк, добавил: — Могила тут живет на самом деле, наш слесарь. И на всех трассах так живут.
Рядом, в темноте, тихо дышала Надя.
— Может, останетесь, покажете нам, как чистоту соблюдать в этом курятнике? — В голосе его прозвучала насмешка.
— Глупости! — Надя решительно толкнула дверь.
Павел шагнул следом, а Надя постояла еще минуту у костра, не глядя на него, потирая круглую щеку варежкой. Казалось, что она вспоминала, зачем именно приезжала сюда, в «глубинку».
Уже садясь в кабину, сказала удивительно спокойно:
— Да! Чуть не забыла! В понедельник у нас комсомольское собрание, не опаздывайте!
Шофер успел уже развернуть машину, и через какие-то минуты Павел остался один на пустынной трассе, у гаснувшего костра. Издали ему помигал красный глазок стоп-сигнала, и тут только Павел сообразил, что он, дурень, прошляпил машину — мог бы на ней ехать в поселок!
После пришлось добрый час голосовать у развилки, но время покатилось вдруг с удивительной быстротой, и даже нудное топтание на ночной дороге в тайге приобрело какой-то иной, важный смысл.
«А не проспал ли я чего-то в жизни? — раздумывал Павел один на один с тайгой, — Пять лет, а? Долг, семья, покой матери, Катин институт, а жизнь тем временем летит стремглав, даже не успеешь ее рассмотреть как следует!» Вот эта девчушка, что мелькнула перед ним, словно новогодняя Снегурка в пыжике, приходится дочкой соседу Полозкову. Когда он бросал школу, ей было лет четырнадцать, мелюзга. Теперь она техникум закончила… Сколько это прошло лет?
Но жизнь для него покуда была предельно проста, а весна делала свое дело.
В понедельник после комсомольского собрания Павел Терновой провожал Надю Полозкову. Был очень важный разговор о жизни, Павел крепко сжимал руку Нади, а она не выпускала его пальцев.
— Тебе нужно учиться, — сказала в тот вечер Надя. И тон у нее был не назидательный, как у сестры Кати, а, наоборот, дружеский и даже заинтересованный.
Дня через два Надя снова приезжала на трассу. Оказывается, именно в звене Селезнева нужно было прочесть информацию по текущей политике… В следующее воскресенье они встречались в клубе — Павел приезжал в поселок. Потом ее опять видели в лесу, и Селезнев с усмешкой сказал, что диспетчер появился действительно боевитый и теперь не придется сидеть без горючего или запчастей. Одним словом, прямая польза производству.
А спустя месяц Павел ушел в отпуск, они стали встречаться каждый вечер.
Надя решила:
— В конце августа уходит на пенсию Резников. Я поговорю с директором о тебе. Чтобы учился без отрыва… Должна же комсомольская организация помогать ребятам, которые идут в вечернюю!
Конечно же комсомольская организация в таких делах должна быть застрельщиком!
У Нади был авторитет. Павел сразу отметил это, когда его вызвали в отдел кадров. Начальник отдела Корольков, франтоватый человек в полувоенном кителе, заинтересованно оглядел Павла, заполнил всякие бумаги, а под конец сказал:
— Заработок, имей в виду, будет значительно меньше. Не смущает?
— Учиться надо, — хмуро ответил Павел. Он хмурился потому, что говорили, будто Корольков ухаживает за Надей.
Корольков пожал плечами, а вручая направление, предупредил:
— Там беспорядков немало, нужно поработать не за страх, а за совесть… Желаю!
Отдохнувший и разъевшийся на безделье, Павел не переставал удивляться доброте окружающих. Ну, а как же? Стоило ему пожелать учиться и, между прочим, перебраться поближе к Наде, сразу же подыскали хорошую работу в поселке. Создали условия для освоения конторских премудростей на полном окладе старшего нормировщика — учись, пожалуйста, делай карьеру! С трассы, ясное дело, ни в школу, ни на свидание не побежишь. А Надя так и сказала:
— Ведь ты из хорошей семьи, Павлушка. Тебе помогут выйти в люди!
Он только усмехнулся на эти слова.
Вообще-то еще неделю назад он оторвал бы голову тому, кто посмел назвать пять лет его жизни ненастоящими, пропавшими, какой-то «малой жизнью». А Наде он прощал, за ее девичью неопытность.
Тут, правда, было какое-то противоречие. Неопытной Надю никак не назовешь — вон как хорошо и правильно говорит она с трибуны! Павел, пожалуй, стушевался бы.
И парни… Пускай глазеют, каждый из них на пять лет моложе его.
Только уж очень медленно тянется вечер! После митинга начнут еще крутить заграничный фильм «Утраченные грезы», очередную чепуху, а потом все останутся на танцы. И он для приличия проведет Надю по кругу, чтобы нечаянно остановиться у двери, поближе к раздевалке и, не выпуская ее руки, сказать вполголоса: «Знаешь… Ну их, эти танцы, пошли!»
И она послушно пойдет к вешалке. А парни будут завистливо посматривать вслед. У Нади в это время особенно красивая, четкая поступь, гордо выпяченная остренькая грудь. Зато Павел двинется за ней вяло, немного вразвалку, с небрежностью удачливого в этих делах человека.
Все, в общем, так и было.
Он вывел ее из грохочущего духовым фоксом клуба, оберегая в толпе развеселых, подвыпивших парней, свел по крутым бетонным ступенькам. А Надя ласково и доверчиво прижимала его руку, и он пьянел от ее доверчивого, будто бы случайного движения.
Потом они прятались от дождя и посторонних глаз в тени, за углом клуба. Черный козырек кровли спасал их от ненастья, а в двух шагах, на мокром глянце асфальта, вспыхивали, дробились в полосе света слепящие звезды дождя… И может быть, от холода и сырости Надя с такой простотой позволяла Павлу обнимать ее и высушивать губами шалые дождинки на бровях и растрепанной надушенной челке.
На трибуне Надя была большая и внушительная, а в руках Павла оказалась вдруг маленькой и податливой. У нее подрагивали смеющиеся прохладные щеки, а ресницы были колючие и пугливые, когда он целовал ее.
— Тебе не холодно?
— Нет, что ты!
Ей, конечно, холодно, он слышит, как постукивают каблучки на мокром асфальте.
— Пойдем, Надя, куда-нибудь, здесь ветер.
Мир разрезан на две половины: слева — непроглядная темень, беззвездье, непролазная грязища в переулках, а рядом — белая от яркого света, вымытая дождем площадь, словно зеркальное озеро, опрокинувшее в себя неоновую голубизну спящих витрин. Хорошо жить, черт возьми! И напрасно Надя бормочет что-то насчет ж и з н и, в которой ему, оказывается, предстоит сдавать какой-то главный экзамен. Чего она боится?
— Понимаешь? «Быть или не быть? — таков вопрос…» — тихонько смеется Надя и закидывает лицо.
— Феодальный монолог! — беспечно обнимает ее Павел.
Челка у нее совершенно мокрая.
Какое там «Быть или не быть?», когда на двоих — сорок лет с годом, когда они счастливы отныне и навеки? И он весь до краев полон ею — красотой, белозубой свежестью и даже той женской тревогой за будущее, которая смешит и удивляет его.
— Ничего, Надюшка! Живы будем — не помрем! — смеется Павел. Сегодня весь мир принадлежит ему.
— Документы в школу сдал?
— Отнес тогда еще.
— Ничего не спрашивали?
— А чего им? Там одна тройка, остальное в порядке. Пошли, что ли?
Они побежали по голубому неону площади, крепко сцепившись локтями, хохоча, закидывая лица под дождь.
3
А вот и новая работа!
Вольготно, черт возьми, — поднялся в теплой квартире, посмотрел в окно: дождит или перестало, и не в четыре утра, а как все люди. Привязал к белому воротничку галстук, и шагай, как на именины. Тут не то что в вечернюю школу хватит времени, до академии можно двигать. Если, конечно, талант и характер. Ну, Павел никаких ценных качеств за собой не знал, и речь могла идти покуда об аттестате зрелости. Там видно будет.
Рабочий день в конторе — с девяти, но он пошел на час раньше.
Из распахнутых ворот с грохотом и дымом, прессуя наварными гусеницами хрусткий гравий, навстречу вывернул трактор, проклацал к заправочной. От резкого поворота размашисто хлопнула кабинная дверца, и Павел не успел рассмотреть тракториста. Мелькнули только острое колено, приспущенная на голенище штанина в мазуте и кирзовый сапог, до отказа выжавший педаль поворота.
«А слесаря тут лихие, не хуже нашего газуют!»
— Кавалеристы! — раздался за плечом осуждающий басок. — Пожарная команда!
Мрачно кивнув Павлу, в ворота прошагал начальник ремонтных мастерских Стокопытов, бывший директор конторы. Он прятал толстое апоплексически красное лицо в воротник кожаного пальто. Старательно начищенные и лишь слегка забрызганные хромовые сапоги легко проскрипели по свежей гравийной подсыпке в глубь двора.
