Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести
— Спасибо, сынок. Именно это мои уши хотели услышать от тебя.
— А у меня и уши отрезали, проклятые.
— Ничего, сынок, зато руки целы у тебя. И без ушей услышишь стон земли родной, зов наших гор… Тобой я доволен… Ты боролся, как подобает горцу… Воды…
Тайпус принесла кувшин студеной горной воды, подала отцу, осторожно приподняв его обессилевшую голову. Глаза ее были опущены, но Магдилав так близко видел ее белоснежный лоб, нежные щеки, пушистые ресницы, что сердце его готово было разорваться от горя. «Проклятая судьба, зачем только я увидел ее, услышал ее ласковый голос…»
15Поздно ночью Магдилав вышел во двор, походил под айвовым деревом, размышляя о своей судьбе, об Исилаве, который славился своей храбростью и добротой, а вот теперь с пулей врага в легких отходил на тот свет. Луна то появлялась из‑за туч, носившихся по небу, как стадо овец, то скрывалась. Где‑то в сарае лаяла собака, в чьем‑то дворе ревел осел, а в стороне родника, видно, на старом дубе, кричала сова — верная примета, что скоро в Турутли будут похороны. Ходил Магдилав тихо, боясь нарушить чей‑то сон, и вот, проходя мимо окна Тайпус, он услышал тихий печальный голос. Он вздрогнул, подошел поближе и прислушался.
— О великий Аллах, — говорила девушка, — один ты знаешь, как я его любила. Я дала слово выйти за него замуж. Я ждала его, как утра ждет солнце, как больной исцеления, как мать ребенка, но он стал совсем другим, и я боюсь даже смотреть на него. Сердце мое сжимается жалостью и ужасом. Как бы я хотела любить его по–прежнему, быть рядом с ним, но, не наказывай меня за непослушание отцу, — не греет больше сердце мое любовь к нему. Пришли исцеление душе моей, она сочится кровью… Как мне быть, о великий Аллах!
Магдилаву показалось, что луна, только что выходившая из‑за тучи, задрожала, сорвалась с неба, упала куда‑то и разбилась. Все потемнело вокруг. Как испуганная лань бросился он прочь, только чтобы не слышать горькую мольбу любимой.
Вот и закрытые ворота крепости. «Убежать? В такой момент? Что подумают сыновья Исилава и сам Исилав? Ведь он умирает. Где же твое мужество, Магдилав? Осталось немного, потерпи, браток, выпей горькую чашу до дна!» — И он вернулся к постели больного.
К утру Исилаву стало лучше. Надежда окрылила всех. Тайпус пришла к отцу, склонилась над ним. Он с трудом улыбнулся. «Вот, дочка, Аллах дал мне возможность распрощаться с вами, — и Исилав начал свои последние наставления. Сыновья по одному подходили к умирающему. Наконец настала очередь Магдилава. Исилав протянул ему руку. — Слово мужчины, сынок, должно быть крепче наших гор. Будь братом для моих сыновей и сыном оставайся для меня. А потом, как исполнится три месяца моей кончины, справляйте свадьбу — благославляю тебя и Тайпус — единственную дочку мою. Знаю, ты беден, но бедность не порок. Часть богатства я по завещанию оставляю тебе…»
Не удержался Магдилав, из глаз его брызнули слезы.
— Не хочу, багадур, чтобы на твоих глазах видел я влагу. Мужайся. Каждый приходящий в этот мир должен когда‑то и уходить. Только мужчина должен умереть, как мужчина. Рассчитайтесь с врагом.
— Аллах свидетель, Исилав, об одном прошу тебя, пусть Тайпус сама решает свою судьбу. Все равно я останусь братом для твоих сыновей и буду мстить врагам, как ты завещал.
— Что я слышу, Магдилав? Твои ли уста говорят эти слова? Ведь вы любили друг друга. Или у тебя другая невеста?
— Нет, Исилав.
— Я сказал о своей воле, ваше дело выполнить ее. — Умирающий обвел всех взглядом. — Но сон мой будет спокойным, если услышу я топот копыт ваших коней, преследующих врагов Дагестана…
После обеда, когда солнце склонилось к закату, умер Исилав. И веко–ре на турутлинском кладбище рядом с крепостью вырос бугорок земли — новая могила.
Тайпус на кладбище не пришла, не положено женщине являться сюда. Во дворе усопшего устроили квертей. Зарезали барашка, быка. Мужчины говорили о войнах, о битвах и об умершем, каким он был храбрым, мудрым в жизни. Вспоминали все, что хорошего сделал он для людей. А Магдилав сидел молча и грустно слушал турутлинцев. Про себя повторял слова Тайпус, услышапные ночью.
На четвертый день собрался Магдилав в обратный путь. Братья вышли из крепости проводить его. Они привели с собой серого коня.
— Это, Магдилав, отец так завещал, — сказал старший брат. — Знай, его воля для нас закон. Ты наш брат отныне. Надеемся, ты не надолго оставляешь нас.
— Спасибо, — ответил Магдилав. — Теперь, братья, не время нам сидеть дома. Надиршах проливает кровь горцев, сжигает наши аулы, уводит наших сестер, детей в неволю…
— До встречи в походе, Магдилав.
Магдилав распрощался с братьями, проходя мимо кладбища пешком, снял папаху и низко поклонился могиле Исилава. В душе повторил: «Не забудем твои заветы, будем мстить врагам». У большого дуба он сел на коня. На сердце было горько и печально, будто возвращался он с поля битвы раненым, истекающим кровью. Два бесконечно дорогих для сердца человека были у него на этом свете, чьи образы вдохновляли его на подвиги, ради которых он боролся со смертью — это мать и Тайпус. Одна умерла, а другая стала совсем чужой. Не о его ли печали щебечут птицы в ветвях, не о его ли горе журчат ручейки на склонах?
Не успел Магдилав отъехать от родника Китилай, как услышал позади стук конских копыт. Повернулся и увидел наездника, вихрем летящего за ним. Он узнал Тайпус. Душа Магдилава замерла. Вот она уже поравнялась с ним.
— Что же ты не попрощался со мной, Магдилав? — спросила Тайпус, не поднимая глаз. — Прости меня, Магдилав…
— За что?
— Сама не знаю за что. Отцовская болезнь, потом смерть сделали меня совсем другой…
— Хорошим человеком был твой отец. Пусть Аллах присудит ему рай. Я никогда не забуду его. Ну, прощай, Тайпус…
— До свидания, Магдилав, — прошептала она и еще долго стояла провожая глазами Магдилава. — Я буду тебя ждать…
Магдилав услышал ее слова как во сне. Он вспомнил, как совсем недавно она так же говорила ему: «Я буду тебя ждать, мой милый». — И эхо повторяло: «Я буду тебя ждать, мой милый!» А сегодня молчало эхо, а птицы, и листья, и журчанье реки твердили ему: «Она все равно не будет тебя ждать, да и зачем заставлять ее ждать, ведь она больше не любит тебя».
16«Всего лишили меня проклятые враги — изуродовали лицо, отняли любовь, хотят поставить мою Аварию на колени. Месть! Только она может принести мне исцеление» — так думал Магдилав. «Месть», — кричали ему горы, ущелья, реки, измученные, изголодавшиеся, изгнанные из своих аулов люди. «Месть, месть, месть!»
Из Турутли он заехал в соседний с Гондохом аул Хурди, где жил знаменитый оружейный мастер–кузнец Арзамат. Дом его прилепился к самому краю аула. Привязав коня у столбика во дворе, Магдилав зашел в кузню, приземистую, полутемную комнату, где пахло жженым углем, каленым железом, где разлетались золотой россыпью искры огня. С трудом пролез юноша через узкую дверь.
— Ваалейкум салам, саламатив бахарчи! — ласково встретил его Арзамат.
Он положил молоток, вытер черные, крепкие, будто сделанные из железа, растрескавшиеся руки о передник, встал со своего места, поздоровался и указал гостю на большой чурбан — садись, мол.
— Слышал я о тебе всякие хабары, сын друга, — говорил Арзамат. — Рад, что вижу тебя живым. А я вот живу и оружие кую. Раньше, бывало, мастерил серпы, косы, лопатки, теперь, видишь, днем и ночью мастерю кинжалы, шашки. Пусть они приносят смерть воинам Надира. И тебе, видно, шашка понадобилась?
— Правильно угадали, дядя Арзамат. Сделайте мне шашку.
— Что же, сын моего друга, мое дело оружие ковать, а ваше дело, молодые горцы, врага ими рубить. Честно говоря, давно я ждал тебя, думал, что у горского багадура в руках должна быть и багадурская шашка. Как говорится, по телу и одежда, а по руке и шашка.
Кузнец выбрал из обломков железа большую стальную трубу и положил ее в огонь. Затем достал еще железные ломики — их тоже сунул в огонь.
— А ну‑ка, герой, раздувай огонь да рассказывай мне о том, как тебя Надиршах принимал.
Арзамат был мастером своего дела. Кинжалы, шашки, сделанные его руками, порубили немало вражеских голов. Давно он хотел выковать Магдилаву такую шашку, чтобы была она под стать ему — великану. Пусть сверкает в еш мощных руках, как молния, на устрашение врагам. В раскаленную трубку стали он сунул раскаленный железный лом. Крепко захватив его щипцами, мастер положил на наковальню, а Магдилаву велел поработать кувалдой. Кивком головы кузнец показал юноше, куда надо ударить кувалдой и умело разворачивал на раскаленной гладкой наковальне трубку. Искры разлетались, обжигая руки и лицо Магдилава, а он, не разгибая спины, наносил мощные удары. Капельки пота блестели на черном от сажи лице мастера и у подмастерья.
