Михаил Пришвин - Глаза земли. Корабельная чаща
Мы о той березе белой говорим, прекрасной нашей березе, вырастающей непременно там, где был и над чем-нибудь потрудился человек.
Вот эта-то самая береза всегда нам кажется при встрече каким-то по-человечески живым существом, кажется, будто какой-то человек в горе своем, что нельзя свою тайну никому сказать, шепнул ее земле, и оттого выросла березка и, белая, ждет кого-то, чтобы перешепнуть ему свою тайну.
Был человек очень хороший, проходил он когда-то берегом реки Лоды в немеряные леса на Мезени, и очень он тогда уморился и захотел отдохнуть.
Сел прохожий человек и задумался. Вдруг из дупла высокого дерева вылетает пестрая, белая с черным утка и выносит на воду из дупляного гнезда одного маленького утеночка.
Эта утка Гоголь перетаскала всех своих двенадцать утят на воду, собрала всех тесно возле себя и вдруг — прощайте! — исчезла под водой. Тогда все ее мальчишки и девочки тоже вниз, под воду искать мать, и что было так удивительно сидящему на берегу человеку: довольно долго никого из-под воды не показывалось. Конечно, долго показалось человеку: он судил по себе и свою добрую человеческую душу по-своему как-то переселял в бедных утят в поисках под водой родной матери. У них же у самих все выходило бодро и весело: в свое утиное время мать показалась и утята все по одному в разных местах. Все увидели, узнали друг друга, мать подала сигнал по-утиному, ребятишки засвистели, все сплылись. А потом, окунув всех еще раз, мать всех перетаскала обратно в дупло.
— Хорошо тут! — вслух сказал человек.
И начал работать.
Срубив несколько деревьев, он сделал длинную скамейку со спинкой. Хороший человек не поленился устроить славный отдых для всех на том месте, где ему так понравилось.
Такие скамейки для отдыха прохожих на общей тропе называются на севере всюду беседками.
Нелегко бывает идти в суземе по долгомошнику, но это уже известно вперед, где можно будет отдохнуть. Не один по общей тропе идет человек: впереди, назади, конечно тоже кто-то идет. Один сядет отдохнуть и пока разберется, пока соберется кипятку согреть, другой подходит, может быть и не один, а там еще…
Вот почему и называются на севере эти длинные, во все дерево скамейки в суземе беседками, что люди, отдыхая на них, начинают между собою беседовать.
Так вот когда-то давно срубил эту беседку на Лоде человек из немеряных лесов с голубыми глазами и светлой бородой.
После многих лет с седеющей бородой пришел на это место, узнал его, порадовался, и что особенно удивило его — это, что на месте срубленных им елок теперь выросли хорошие белые березы.
Так бывает всегда, и все на севере это знают хорошо: в еловых лесах после человека вырастает на смену березка. Но одно дело это знать, а другое — после трудного пути в долгомошнике встретиться с родною березкой.
И вот эта древняя сказка о том; что у царя были ослиные уши и никто никому не смел это сказать, но один слуга не утерпел, наклонился к земле и шепнул ей тайну великую: «У нашего царя ослиные уши». Вот на этом-то месте и выросло дерево, оно наклонилось к царю и шепнуло ему: «У нашего царя ослиные уши».
Много странствовала от человека к человеку, от народа к народу эта сказка, известная еще в Древней Греции, и когда пришла к нам, то в нашей сказке дерево, выросшее от человеческого шепота, обернулось в березку.
Да и как ему не обернуться, если у всех на глазах это бывает, что срубишь в хвойном лесу сосну или елку, а вместо них потом вырастает березка.
Как не сделаться дереву березкой, если она и вправду в суземе вырастает всегда возле человека и во всем шепоте чуткого сузема, у всех беседок на общей тропе принимает участие.
Какой-то человек не утерпел и шепнул земле тайну, и вот она стоит, березка, склонившись к беседке и шепчет что-то своим.
Чуткий сузем, какой чуткий! Когда еще было дело с уткой, а теперь каждый прохожий знает о ней и, сидя в беседке, всегда поглядывает на то же дупло в надежде, что вылетит Гоголь и будет купать своих маленьких.
Дивно было прохожему встретиться в жизни своей со своей беседкой, и, поглядев с удивлением на березки, он подумал о том, сколько за тридцать-то лет эти березки переслушали всяких тайн человеческих.
И только подумал об этом, вдруг с той стороны, где Коми, с тропы слышится голос:
— Онисим!
Оглянулся — и тоже с радостью ответил:
— Здравствуй, Сидор! Ты куда?
И люди стали шептаться.
Нам не надо узнавать, кто был этот Сидор: был он один из старых охотников на Мезени, и, когда ветер какой-нибудь проходил сквозь сузем, он тоже, как веточка на ветру, качался в разные стороны, чтобы перешепнуться с другой веточкой.
Так бывает, когда сам смотришь через стеклянное окошко избы, и тебе ветра не слышно и кажется, эти ветви живые и качаются, наклоняются, поднимаются высоко и падают все сами в какой-то оживленной беседе.
А когда люди так простые передают друг другу вести, нам и вовсе кажется, будто они все сами.
Нет! в чутком суземе насквозь из конца в конец есть дыхание человеческое, и люди-пешеходы участвуют в нем, как на ветру деревья качают свои веточки.
Было в свое время, порубил человек елки на лавочку, и из-под топора человека выросли березки.
Стоят теперь березки позади лавочки и слушают. Не все ли им равно, кто говорит?
Слышали березки разговор, будто в суземе появились какие-то маленькие люди.
— Ты помнишь, Сидор, незакрытый колодец возле беседки с часовенкой?
— Скворешник поставлен и скворец за дьякона служит.
— Вот та самая беседка.
— Как же не помнить, а что уже скворец сейчас туда прилетел?
— Скворец поет, но дело не в этом, а что кто-то прикрыл колодец: кто-то сшил из коры крышку. Кто-то колодец прикрыл, а внизу маленькие ножки.
— Я тоже видел на ламе обход общей тропы, двое перешли речку, и на той стороне на песке отпечаталось: мальчик и девочка.
— Да, да, ходят какие-то маленькие люди.
— Ну, — сказал Сидор, — это что!
И наклонился к Онисиму и, оглядываясь во все стороны, стал шептаться с ним о какой-то тайне.
Не о том ли опять шептались полесники, что у царя выросли ослиные уши?
Березки все слышали.
Еще по весне, еще по снегу пришел военный человек с подвязанной правой рукой.
Он показал свои бумаги и утвердился на месте, как человек партийный и с правами.
Был великий спор с ним о Чаще, он требовал Чащу срубить на фанеру для авиации.
— Тут, — мы говорим, — наши деды богу молились, и мы, дети, обещались перед богом Чащу не рубить.
Он же отвечает нам:
— Не в дедах сила, а в правде.
Мы ему:
— А что есть правда?
Он отвечает:
— Правда не в словах, а в делах, наше дело сейчас врага победить, и дело это требует от вас жертвы.
И отпустил свою руку, и она качнулась.
— Я не один, — говорит, — такой, а нас многие тысячи: кто руку, кто ногу, кому посчастливилось и всю жизнь отдать. А вы оберегаете завет ваших дедов. Мы руки, ноги жертвуем и всю жизнь, а вы оберегаете дерево.
Еще он говорил:
— Наши страны все большие и маленькие соединятся крепко и скажут на весь свет слово правды, то будет настоящее слово, а не наши пустые слова.
Его спросили:
— А что это слово?
И он ответил:
— Мы еще не дожили, но мы доживем. Какое это будет слово, мы еще не можем сказать: мы только должны помогать правдой жизни нашей выйти на свет слову правды.
Против таких слов наши не могли устоять и, скрепя сердце, хочешь не хочешь, подписали бумагу. Люди всякие были, но бумага одна, и ее подписали.
— И ты подписал?
— Милый мой! Вон вьется тропа человеческая, скажи, кто ее вытропил?
— Тысячи!
— И среди тысяч мы с тобой тоже делали!
— Видно, делали.
Вот то-то не видно нас, где шел ты, где шел я: человек шел и все наши отдельные следы выправлял. Так и в этом деле: не ты, не я, а человек шел и, конечно, я подписал.
— Ты подписал!
— Это не закрывало мне путь к спасению Чащи.
Мне шепнули, что охотник Мануйло ходил к Калинину, искал заступиться за свой путик. И Калинин ему разрешил оставаться на своем путике. Я подумал: у меня тоже свой путик, я вроде сторожа в нашей чаще. Мне Калинин позволит тоже остаться на своем путике. И пошел к Калинину.
— И что ж, чем кончилось?
— Только вышел из сузема, только добрался до Пинеги и сказал о своем деле, все стали смеяться надо мной: живые люди на свете миллионами гибнут, а он за мертвых дедов идет просить в Москву.
И один мудрый человек сказал мне такую притчу:
— Вы, — говорит, — там в Коми, оленеводы и мою притчу поймете. Когда стадо домашних оленей проходит и на пути им встречается дикий… Ты знаешь, что тогда бывает?
— Знаю, — говорю, — домашние олени приводят хозяину дикого, и он делается своим.
