Илья Зверев - Второе апреля
Это же естественнейшее, насущнейшее для человека состояние: рассуждать, искать, мучиться сомнениями... И побеждать их, опираясь на весь добрый и широкий опыт человечества, нашей жизни и борьбы. Ведь только так — никак же не иначе!
Но вот что мне пишет недавний школьник, а теперь младший сержант Н. Безруков:
«Помню, в школе я увлекся романом Шолохова «Поднятая целина». Только что прошел XX съезд партии. Надо было разобраться в наступившей сумятице мыслей, отделить правду от дифирамбов во славу «великого». Еще не вышло книг, анализирующих влияние культа на литературу; был момент, когда не параграфом учебника, а убеждением сердца надо было доказывать правоту. И что же?
Я готовился к принципиальному спору с учительницей, может быть диспуту, но мне просто возвратили неоцененное сочинение.
— Работу вы проделали большую, — сказала преподавательница, — но поставить оценку за нее я не могу. Вы учебник читали? Откуда у вас такие мысли?
И лишь позднее, когда я прочел донскую эпопею Шолохова «Тихий Дон» и вторую книгу «Поднятой целины», мне стало ясно, в чем я ошибался, защищая Разметнова.
А тогда в школе переписал сочинение, сделал все так, как положено, и получил хорошую оценку, оставаясь при собственном мнении».
Вот, так сказать, идеальный клинический случай. Мальчик был неправ, учитель ему на это указал. Вроде бы все правильно. А между тем огромный вред в тысячи крат перекрывает микроскопическую пользу от этого столкновения учителя и ученика. Уйдя от спора, уклонившись от первейшей и священной учительской обязанности объяснить юному человеку свою позицию, классный руководитель посеял семена притворства, неверия, одним махом обесценил работу мысли, душевный поиск, множество великолепных вещей, делающих человека человеком. Счастливая случайность, что в данном случае эти семена не проросли. А в скольких случаях они прорастают!
Преступно отбивать у юных желание рассуждать, задаваться вопросами, даже теми, которые человечество уже много веков зовет «проклятыми». Коммунизм помогает людям найти истину, но он не освобождает их от обязанностей ее искать. Никого решительно не освобождает!
Есть вещи, которые оскорбительно подвергать дискуссии: «Нужно ли любить свою родину?», «Стоит ли жить не для одного себя?» Утвердительные ответы тут естественны, как дыхание. Но не зря девочка из десятого класса с такой ненавистью писала о пошлости, пытающейся накинуть хлорвиниловый чехол на каждую звезду. И иные воспитатели создают, как бы сказать, инструкции «О пользе дышания», пишут трактаты «Об обязательности дышания», требуют от ребят напыщенных сочинений о «преимуществе дышания перед бездыханностью».
Итак, главное слово произнесли сами юные. Мне кажется, живя под разными широтами, ни в чем, наверное, не будучи схожи между собой, они достаточно ясно выразили самое насущное свое требование ко всем нам: уважать!
Но не все начинается со школы и не все ею кончается...
2. ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ
Да, не все начинается со школы и не все ею кончается... Надолго, если не на всю жизнь, остается боль, причиненная в юности чьей-то душевной глухотой и косолапостью.
Уже просто неизбежен разговор о вещах, до стыдного элементарных, но до стыдного дефицитных, — об уважении к человеку, к личности, к гражданину. Пусть даже к человеку, «еще не внесшему свой вклад», к личности, еще не оформившейся, к гражданину, еще беспаспортному.
Опасное, по-моему, заблуждение дожидаться, пока эта самая личность «внесет», «сформируется», «пропишется в милиции». А потом уж уважать. Как бы оно не оказалось поздно.
Если бы существовала статистика моральных бедствий, как есть, например, медицинская статистика, то, я уверен, на первом месте, подобно сердечно-сосудистым заболеваниям и раку, стояли бы пороки, порожденные взаимным неуважением.
Давайте присмотримся, разберемся, постараемся понять, откуда оно берется, как растекается...
Я на той неделе ехал в лифте с соседским карапузом лет пяти. Этаким жизнерадостным советским мальчиком, с персиковыми щечками, словно сбежавшими с плаката «Пусть всегда будет солнце». И вот когда лифт перед остановкой тряхнуло и я нечаянно задел малыша, он злобно треснул меня кулачком по коленке (выше не мог дотянуться) и сказал: «Мер-р-р-завец!»
Мать тотчас же влепила ему оплеуху и закричала:
— Мерзавец, как ты смеешь!
А он заревел и бросил ей с ненавистью:
— А ты как смеешь?
Вот, собственно, и разгадка: нигде и ни в чем невозможно с такой легкостью достигнуть взаимности, как в неуважений. И вот начинается цепная, непрерывная реакция, иногда на всю жизнь (и не на чью-нибудь частную, а на всю нашу)... Добро бы еще дело шло просто о хамстве. В конце концов, наверно, можно убедить ближних, что обзывать друг друга мерзавцами нехорошо. Но самая ведь беда в другом, в разных тонкостях, иногда почти неуловимых. Вроде вот тех, с которыми мы столкнулись в учительских пометках к Лениному сочинению.
Неуважение к мыслям и чувствам, к радости и горю, к интимной жизни и сокровенным тайнам человеческим так часто остается ненаказуемым. Не только уголовно, но и общественно, товарищески. Каким-то чудовищным чудом оно то и дело оказывается «в границах нормы».
Дочь одной моей знакомой, третьеклассница, недавно наотрез отказалась идти в школу. Два дня понадобилось матери, чтобы уговорить девочку объясниться. Оказалось, что в школе назначено «общее собрание отцов». Только отцов. А у этой девочки нет отца. Не то чтобы он умер, просто уехал куда-то от семьи и писем не пишет, и денег не шлет. Любознательные третьеклашки не проявили такта, но это еще полбеды. Не нашлось его и у их педагогов — вот тут уж совсем беда! Итак, третьеклашки оказались не лучше своих педагогов, они не уважили девчонкину боль. Они принялись весело допытываться, как же это так, что папа не умер, а в то же время его нет. И девочка сбежала из школы.
Я живо представляю себе, откуда взялась эта инквизиция. Никто не научил — и вообще не учил — ребят деликатности, уважению к чужой беде, наконец, к чужой, быть может не простой и горькой, жизни. У данной же конкретной истории, как и у всякого зла, истоком были, конечно, благие намерения. Может быть, директор школы сказал, что вот, мол, грустное зрелище — родительское собрание, где сидят сплошь одни мамы. И не худо бы, как говорится, взять за бока любящих папаш, пускай, значит, и они подключаются. И все закричали, что это прекрасно: собрание отцов!
А дальше уже все покатилось по нормальным рельсам: раз собрание, значит, явка обязательна, раз обязательна, значит, обеспечьте стопроцентный сбор. Существует определенный порядок проведения мероприятий, независимо от того, что собирать — лекарственные растения, макулатуру или отцов. Главное охват.
Я веду, как говорится, на общественных началах литературный клуб во Дворце пионеров на Ленинских горах. Волей провидения мы занимаемся в помещении АХО, хозяйственной части дворца. И вот однажды, когда разладился приемник, почему-то украшающий эту комнату, на моих ребят коршуном навалилась некая темпераментная дама. Она кричала, что все они безобразники, и что нельзя их пускать на порог такого чудного советского здания, и что действительно всех перестанут пускать, если, боже упаси, еще что-нибудь разладится.
Мне с трудом удалось выдворить даму. И когда я сказал дворцовому начальству, что недурно бы в хозяйственной части иметь людей, с большим уважением относящихся к ребятам, на меня посмотрели с удивлением. Причем тут хозчасть, ведь это наш педагог. Педагог! Вот так-то.
Чуть позже наш клуб попросили издать рукописный журнал. Ребята обрадовались. По всей строгости они отбирали, что достойно быть опубликовано. Сами, путем голосования, решили, как назвать первенца. Назвали «ПИСК» («Пишем, ищем, спорим, критикуем»).
И вот, когда все уже было решено, от «руководства» приносят наш журнал под чудным непритязательным заглавием — «Юный литератор». Ребята возмутились. Я отправился объясняться к руководителю сектора, милому, образованному человеку.
— Но ведь это официальный журнал дворца! — сказал он.
Я полчаса бился, чтобы понять его логику, понять, почему он, педагог, решился оскорбить целый ребячий клуб, ударить по достоинству десятков хороших ребят, к тому же повышенно самолюбивых, как положено в этом возрасте. Ведь это в конце концов их дворец. Так, во всяком случае, повсюду декларируется...
— Но журнал же будут просматривать... — кисло сказал мой собеседник.
А на мое требование самому прийти к ребятам и объяснить им вот такой мотив он ответил уклончиво:
— Зачем это? Мы не обязаны им давать объяснения...
По-моему, такая логика начисто обесценивает всю роскошь и богатство дворца, подаренного народом ребятам.
Я только что посмотрел новый фильм. Его снял режиссер Э. Климов по сценарию С. Лунгина и И. Нусинова. Называется фильм «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Так вот, там есть такой персонаж — товарищ Дынин, начальник пионерлагеря. Под лозунгом «Дети — хозяева лагеря» он дохнуть ребятам не дает, и побегать не дает, и подумать, и слово сказать.
