Владимир Богомолов - Поворотный день
— Успокойтесь, милочка, — обняла ее за плечи Наталья Сергеевна. — Возьмите себя в руки. Костя, это бессердечно!
— Ну почему же, — снисходительно сказал Федор Федорович. — Константин действительно знал Клинского. Жаль, что он не может сообщить, где находится сегодня Юрий Васильевич. Но мы постараемся. — Угрюмов участливо прикоснулся к голове Казанской. — Милая девочка, я постараюсь вам помочь! Ни о каком отъезде пока не может быть речи. Потерпите два-три дня. А теперь прошу всех к столу.
Маша наконец отпустила руку каптенармуса, благодарно посмотрела на Угрюмова, все еще всхлипывая, попросила разрешения на несколько минут покинуть столовую:
— Я не могу, не могу… Мне необходимо побыть наедине, прийти в себя…
— Да, да, конечно. Я понимаю, — извинила ее хозяйка, готовая уронить слезу участия. — Я сама вчера пережила нечто подобное…
Эта неосторожная фраза с новой силой побудила Марию прийти к убеждению, что один из гостей «он». Казанская считала себя вправе выйти на связного. Но как дать знать? Покинуть сейчас дом — возбудить подозрение. Зажечь трижды свет — тоже.
Она подошла к окну, прислонилась горячим лбом к холодному, как ствол винтовки, стеклу, надеясь, что напротив обратили внимание на щедрую освещенность столовой. Но дом был нем и слеп.
Через открытую дверь в комнату ворвался поток света. Она невольно отпрянула от окна. Угрюмов шагнул к ней и двусмысленно спросил:
— Уже пришли в, себя? Или попали в положение цугцванг?
Он глядел в ее глаза так, точно пытался пробраться внутрь, увидеть то, что она тщательно скрывала от всех обитателей старинного особняка. Это был наметанный взгляд разведчика, способный привести в трепет нестойкую душу, заставить ее содрогнуться.
Пожалуй, лишь теперь она поверила в жестокость этого человека, о которой прежде слышала. Вся его внешняя интеллигентность не что иное, как маска. Да, теперь она знала, малейшая оплошность — и ее участь решена. Рука у него не дрогнет. И конечно, взрыв электростанции, диверсии на железной дороге, убийства командиров — дело его рук.
Но и Маша не дрогнула. Теперь, когда у нее не осталось сомнений, что Угрюмов — муж хозяйки, тот самый Финстер, ради которого затеяна операция, нужно было держать экзамен до конца.
— О чем вы, Федор Федорович? — потянула она время.
— У меня такое чувство, что за мной следят из дома напротив, — вкрадчиво сказал Угрюмов, и у Маши внутри заледенело.
«Неужели он знает? Неужели среди нас есть их человек? Неужели действительно наступил цугцванг?» Но она нашла в себе мужество, чтобы сохранить внешнюю наивность, которую избрала с самого начала появления в этом доме.
— И у меня… так жутко, — доверительно прошептала девушка, не отводя взгляда от его глаз.
Он вдруг добродушно усмехнулся и, положив руку на ее плечо, успокоил:
— Пока вы здесь, вам ничего не угрожает. Прошу вас, — пригласил собеседницу, заслышав звуки рояля. — Натали исполняет мой любимый вальс.
Ей и на этот раз удалось обезоружить его.
В столовой он усадил ее рядом с собой, налил себе в хрустальную рюмку водки, а ей в бокал вина.
— За исполнение желаний.
— С удовольствием.
После второй рюмки Угрюмов пригласил Машу на танец. Они вошли в гостиную, где Наталья Сергеевна сидела за роялем, а Изольда и Константин красиво вальсировали, призывно глядя друг на друга. От выпитого вина у Маши слегка кружилась голова, в теле появилась расслабленность, ноги почему-то плохо слушались. Осторожно и в то же время уверенно держа партнершу, Федор Федорович с затаенной завистью говорил:
— Это божественно! Это нетленно! Как бы я хотел, подобно великому Бонапарту, поставить свою фамилию на полотне Рафаэля или на партитуре Чайковского… Но, к сожалению, не дано. Я пришел в этот мир и уйду из него никому не известным…
— Вы писали стихи? — спросила Маша.
— Милая девочка, я делал все в своей жизни… Может быть, что-то бы свершил, но пришли плебеи и пытаются разрушить мой мир… наш мир. И вместо всего святого и чистого я вынужден огнем и мечом спасать свое добро… Если бы вы знали, с каким наслаждением я душу, стреляю, вешаю всех этих коммунистов и комиссаров…
При этом он опять так проницательно заглянул в девичьи глаза, что она снова почувствовала леденящую стрелу, пронзившую ее насквозь.
— Извините, — остановилась Маша. — Я больше не могу. Голова, — она покрутила пальцами над прической. — И ноги не слушаются…
— Я сам, признаться, порядком утомился. Давно не танцевал.
— Спасибо вам за чудесный вечер. Я, пожалуй, пойду отдохну.
Придерживая девушку за локоть, он помог ей спуститься со второго этажа. Уже стоя перед дверью ее комнаты, по-отечески предупредил:
— Никому больше не рассказывайте, что вы приехали к жениху. По неопытности вы можете поведать свою историю чекисту и тогда принесете несчастье своему Юрию. Я ведь тоже, подобно вашему жениху, скитаюсь как бездомный пес… Но будем верить, что скоро нашим мытарствам наступит конец… Спокойной ночи.
Как только она осталась за закрытой дверью, сердце ее бешено заколотилось, и она чуть не запела от радости, что все ее терзания остались за чертой. «Ваши лично, — с полной уверенностью обратилась она к хозяину дома, мысленно возвращаясь в гостиную, — кончатся скорее, чем вы думаете». Хотя неведомая сила тянула девушку к окну, она, не желая больше подвергать себя, а главное — операцию, риску, быстро разделась и с наслаждением распласталась под пуховым одеялом, заботливо приготовленным с вечера Натальей Сергеевной. Она была уверена, что за ночь они не один раз заглянут в комнату, чтобы удостовериться в ее присутствии, и потому, к своему удивлению, быстро и крепко заснула.
Утром она проснулась от легкого стука в дверь. В проеме показалась большая голова Федора Федоровича. Он был в хорошем расположении духа. Очевидно, уже принял туалет — от него пахнуло мягким ароматом духов «Ландрина».
— Доброе утро, Машенька.
— Доброе утро.
— Ждем вас к столу, — как заботливый отец избалованную дочь, пригласил он Казанскую в столовую.
«Не ушел, не ушел, — пело ее сердце, — значит, поверил, надо спешить».
За чашкой чая он спросил, правда ли, что она готова продать фамильные ценности. Она подтвердила. Рука ее потянулась к вороту платья, но тут же, смутившись, девушка попросила разрешения выйти на минуту.
— Не спешите расстаться с такими дорогими реликвиями, — посоветовал Угрюмов, удерживая ее на месте. — Поживите пока у нас так, а позже мы сочтемся. Ведь мы свои же люди.
— Конечно, конечно, — поддержала его Наталья Сергеевна. — Не спешите, Машенька.
Странное дело, это участие вдруг напрягло ее нервы, спазма сдавила горло, и она с трудом проглотила кусок бутерброда. Непрошеная слеза скатилась по щеке.
— Вам нужно полежать, — встревожилась хозяйка.
— Лучше я выйду на улицу, — сказала Маша, поднимаясь и вопросительно глядя на Изольду.
— Да, я сейчас. Одеваюсь.
Не чуя ног, Казанская подошла к вешалке, надела пальто и очутилась на крыльце.
Бодрящий ветерок остудил воспаленное лицо. Она несколько раз глубоко вздохнула, все еще с надеждой поглядывая искоса на противостоящий дом. И конечно же Изольда задерживается умышленно. Нет, господа, она не даст повода подозревать себя в связях с чекистами. Постукивая каблучками ботинок, Маша терпеливо ждала «подругу». Наконец та вышла, кутая лицо в мохеровую шаль. Молча подхватила квартирантку под руку и буквально потащила ее с крыльца.
В госпитале Маша, улучив минуту, зашла к комиссару.
— Я сотрудник особого отдела Казанская. Мне необходимо срочно позвонить.
— Давай звони, — охотно подвинул он аппарат. — То-то я в первую встречу подумал… Слушай, — засиял комиссар от собственной находчивости, — может, тебе лучше лично туда поехать. А то вдруг подслушают…
— Это мысль, — согласилась Маша. — Пошлите нас с Изольдой за ранеными в губчека. Срочно.
— Она тоже из наших? — удивленно уставился на девушку комиссар.
— Она из них.
— Вот стерва! — грохнул кулаком по столу однорукий. — Так я и чуял.
Скоро от центрального подъезда госпиталя отъехал автофургон с большими красными крестами на бортах, а через полчаса двухэтажный дом на Астраханской был оцеплен сотрудниками ЧК. Но, увы, Угрюмова там уже не было.
Доставленная в отдел Наталья Сергеевна на вопросы о местонахождении мужа твердила одно и то же:
— С тех пор как он выехал из Царицына, известий о нем не имею.
Изольда держалась высокомерно до наглости.
— Зря время теряете, гражданин начальник, — безапелляционно заявила она, даже не присев на предложенный стул. — У нас с хозяйкой был заключен джентльменский договор: меня не интересуют ее гости, ее — мои…
