Сергей Снегов - В глухом углу
Игорь показал письмо Васе. Вася задумался.
— В принципе я держусь старого мнения, что Витька — пихлюй. Но и пихлюи иногда берутся за ум.
— Значит, ты считаешь?..
— У Витьки мозги набекрень, но, в общем, он неплохой парень. Я тебе скажу больше — он поторопился с отъездом. Не казнили бы его, в самом деле…
— Он боялся нашей вражды.
— Он себя боялся, Игорь. Не так уж пугала его наша вражда.
— Этого я не понимаю.
— А ты подумай и поймешь. Здесь все напоминает, что они с Сашкой натворили. Раньше говорили: «и стены вопиют». Он бежал от этих стен — их не разжалобишь.
Игорь обрадовался, что Вася относится к Виталию без ненависти. Про себя Игорь жалел Виталия, тому пришлось несладко, как бы там ни оценивать его вину. «Напишу, что его вовсе не проклинают!» — думал Игорь. Он знал, что в трудной московской жизни новое настроение Васи послужит Виталию некоторым утешением. Это было тем более важно, что теперь Вася не менял так часто свои настроения, как прежде. От его прежней разочарованности не осталось и пылинки. Он походил на сжатую пружину и словно ждал лишь момента, чтоб развернуться и ударить. Он был энергичен, хмур и груб.
Покончив с письмом Виталия, Вася заговорил о Мише:
— В понедельник будем Муху валить.
— Значит, конференция решена?
— Сегодня решили. Муха юлил, только не вышло.
— Ты думаешь, Мишу провалят?
— Для чего иначе и конференцию собирать? Усольцев выступит о воспитательной работе среди молодежи. Неужели ты думаешь, он погладит Муху по головке, хотя до сих пор они жили душа в душу? А если и погладит, мы ударим, не беспокойся!
— Кто — мы?
— Как — кто? Ты, я, Светлана, Надя, Семен — мало? А к ним прибавь ребят из других строительных бригад, ребят с рудника. Хватит, чтоб вставить фитиля…
— Я не люблю выступать, — нерешительно заметил Игорь.
— Я тоже не люблю. Мы многого не любим, что приходится делать. Так что готовь речь, Игорь.
Игорь дня два придумывал, что говорить, ничего толкового не придумалось. Он явился на конференцию расстроенный. Собственно, это была не конференция, а общепоселковое собрание, пришли все комсомольцы. Миша сидел в президиуме рядом с Усольцевым. Миша знал, что ему придется нелегко: Вася с товарищами взбудоражили массу и подбирают обвинения. Одно его утешало — обвинений этих было так много, что они теряли правдоподобность. Дойдет до разбора, вес будут иметь дела, а не настроения. В коротком докладе он прочитал план работы комитета, по всем пунктам было перевыполнение. Он не сомневался, что беспощадные цифры произведут свое действие. Открывая прения, он улыбался, пусть все видят, как мало беспокоят его интриги злопыхателей.
Улыбка его погасла после первого же выступления. Делового разговора не получилось. Тон задала Светлана. Она кричала о пьянках, о невозможности продолжать образование, обвинила комитет даже в том, что осень была дождливая, а зима суровая и что некоторые слабые душонки надломились.
— Выходит, секретарь обязан отвечать за характер каждого комсомольца? — с возмущением обратился Миша к Усольцеву.
— Влиять на характер обязан, — ответил тот.
В середине собрания выступил Вася. В этом человеке сидел демагог, теперь Миша видел это ясно. Наш комитет, кричал он, интересует число кинопосещений на членскую душу, а не сами души, ему все равно, какими глазами глядеть на экран, был бы экран! И получается — охват произведен, портреты ударников вывешены, и кино, и танцы под баян, а души не увлечены, в душах — пустота. От этой душевной пустоты и погиб Леша, а не от руки Саши Внукова, хотя никто не оправдывает и Сашу. Комсомольская организация не материальные ценности производит, тут перевыполнение на проценты считать не обязательно — важно настроение духа.
— За настроение делает ответственным, — пожаловался Миша Усольцеву. — Может, и за любовные неудачи комсомольцев отвечать?
Усольцев сказал, не поворачиваясь, он с интересом слушал Васю:
— Если любовных неудач станет много, придется и ими заняться.
Миша упал духом. «Теперь все! — сказал себе Миша. — Съели Мухина».
— Дай-ка мне слово, — попросил Усольцев, когда Вася кончил.
— Слово имеет парторг строительства! — объявил Миша и снова подумал: «Съели хорошего секретаря! Степан Кондратьич ни одной реплики не подал в защиту! Вот сейчас и он грохнет, а за что?»
Он был в таком смятении от непредвиденного оборота событий, что прослушал первые слова Усольцева. Мысль: «За что?» пронзала его, как гвоздь. Он понимал одно — с ним совершена колоссальная несправедливость. «Ошельмовали! — думал он, вглядываясь в шумящий зал. — Заклеймили позором, а за что? Нет, за что?» Он не находил на этот вопрос ответа, ошельмовали зря, так выходило при любом объективном рассмотрении. «Неужели никто не встанет на защиту? — думал он, зная, что защиты не будет. — Или сразу все совесть потеряли? За что? За что?»
Только когда Усольцев помянул его фамилию, он стал прислушиваться к речи парторга, перебивая ее в уме все тем же горестным: «За что?» Усольцев согласился, что комитет увлекся формальным выполнением заданий и руководители его ослабили контакт с массами. Он так и выразился: «ослабили», а не «потеряли», некоторая надежда тут была — Миша немного отошел. Усольцев говорил о нездоровых явлениях в общей здоровой массе. Все мы виноваты, что допустили их, ни один не вправе встать в сторону, но дело не в том, чтоб выискивать виновников, а не допустить повторения. Многое здесь зависит и от работы комитета («За что?» — снова подумал Миша), еще больше от объективных условий. Скрывать нечего, стройка пока не кипит, даже не бурлит — чуть струится. Нет того всеобщего подъема, который всегда возникает на больших строительствах, недаром многие называют место их обитания глухим углом. Не грустите, ребята, скоро все переломится.
С навигацией этого года развернутся обширные новые работы. Нужно уже сейчас к ним готовиться — возводить бараки для прибывающих новоселов, чуть ли не пяти тысяч человек, спешно заканчивать многоэтажные дома — их отдадут семейным и старожилам, то есть, вам, товарищи, потому что отныне вы уже старожилы стройки. Не одни материальные фонды и техника ринутся в наш поселок, вырастет и его культура — запланирован второй клуб, кинотеатр, летом откроется школа для взрослых, строительный техникум и отделение заочного института. Будет, будет возможность продолжить свое образование, нужно лишь захотеть! Никто уже не скажет: глухой угол, медвежий край. Какой же он глухой? Он — звонкий, в нем, те же мелодии, что слышатся по всей стране. Ну, отдаленный, на это можно согласиться, но не глухой!
— От нового состава комитета, — закончил Усольцев, — мы потребуем, чтоб он не повторял старых ошибок.
«Съели Мухина! — отчаянно подумал Миша, направляясь на трибуну для заключительного слова. — Новый состав комитета, не повторять старых ошибок — съели же, съели!»
Зал недоброжелательно принимал каждую фразу, заключительное слово не вышло. Миша не мог нападать на своих противников, пришлось бы бороться со всем собранием. Он стал оправдываться, упомянул о своих заслугах. Ни один аплодисмент не провожал его, когда он возвращался на место.
— Какие будут суждения по работе комитета? — спросил Миша, вступая в председательствование. — Прошу высказываться.
Одинокий голос крикнул из зала: «Хорошая!», голос тут же затюкали. Формула: «Удовлетворительная» собрала десятка два сторонников, зато, голосуя за резкую, как удар, оценку: «Плохая», зал дружно тянул руки. Миша пал.
Он еще стоял в предложенном списке нового комитета. Вася выступил с отводом, никто не опротестовал отвода. Конференция была закрыта, члены нового комитета остались для выборов бюро и секретаря.
— Подожди меня, — сказал Вася Игорю. Вася с Надей получили больше всех голосов и прошли в новый комитет.
Минут через пятнадцать он вышел. Вася был взволнован и хмур.
Игорь опросил:
— Ты в бюро попал? Кого избрали секретарем?
— В бюро я попал. А секретарем, к сожалению, избрали меня. Я дал самоотвод, его не приняли.
— Почему «к сожалению»? Это не плохо.
— Это плохо. Я боролся с Мухой из принципа. А теперь подумают, что я стремился занять его высокое местечко. Не могу даже сказать, как это неприятно.
— Умный не подумает, а дурака что слушать? Кого же бригадиром? Не Семена ли?
— Решили Надю рекомендовать. Показатели у нее пониже, чем у Семена, зато характер тверже.
2
Саша не раз слыхал, что время лечит, его собственный опыт говорил о том же: он совершал проступки, за них сперва наказывали, потом их забывали. Но с некоторых пор время стало портиться, оно не лечило, а казнило — чем дальше, тем становилось хуже. Кругом двигались, разговаривали, ссорились и мирились люди, множество людей, бывшие товарищи — он не имел к ним пути.
