Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит
Он ушел приободренный. Он не видел, как меркли ее глаза, провожая его.
— Что ж девицу свою не привел? — спросил отец за завтраком. — Я и побрился для такого случая, и галстук повязал.
Да, он был побрит и в галстуке, но смотрел недобро, с ехидством.
— Я ее пригласил к нам сегодня днем, — независимо сказал Никита.
— Пригласил? Ну-ну.
И отец уткнулся в газету.
В двенадцать часов Никита зашел за Лелькой — и не узнал ее. Растревоженная несбывшимися мечтами и нарастающим страхом, Лелька употребила часы ожидания на то, чтобы походить на настоящую невесту. Она купила в универмаге зеленую фетровую шляпку — первую в своей жизни. Шляпка закрывала ее чистый лоб и стискивала ее вольно разлетавшиеся волосы. В парикмахерской ей подбрили и подкрасили выгоревшие бровки. Она купила себе узкую короткую юбку на пуговицах и дамскую сумочку с блестящим затвором… Такой она и вышла — сама не своя, заносчивая и несчастная.
— Ну как они? — спросила она в трамвае.
Подбодрить бы ее Никите, сказать бы, что все обойдется. Но он не сумел. С игривой, искусственной развязностью ввел ее в родной дом и познакомил с родителями. Отец держался угрюмо, мать суетилась и ничем не помогла ни сыну, ни Лельке, по потихоньку разглядывала гостью, и этот взгляд исподтишка оскорблял Лельку. Она скинула пальто, но осталась в шляпке и тискала на коленях сумочку.
— Я ведь ненадолго, — сказала она, сложив губы бантиком.
— Вот как, — сказал Кузьма Иванович. — Слышал я, вы в экспедиции работали. Так вы теперь в отпуске или расчет взяли? И как жить думаете — у нас в городе или в другую экспедицию устраиваться?
Лельке хотелось крикнуть, что устраиваться ей не нужно, так как она приехала к мужу, а в любую экспедицию ее возьмут охотно, только скажи, она нигде не пропадет. Так было бы лучше всего, из-под нелепой шляпки проглянула бы настоящая Лелька. Но Лелька смирила гордыню. Скромно, губы бантиком, ответила, что хочет пожить в городе, «в культурном центре», потому что в палатках да в переездах девушке трудно. При этом она с ненавистью взглянула на притихшего Никиту.
Отец пошевелил бровями и спросил, как здоровье Матвея Денисовича и Анны Федоровны. Лелька церемонно ответила — ничего, здоровы и кланяются. Наступило молчание.
— Сняли бы шляпу, что сидеть, как в гостях, — страдая за сына, сказала Кузьминишна. — Пообедаете с нами.
Лелька вся потянулась к ней, в лице промелькнула настоящая, отзывчивая на добро Лелька, — но тут сердито кашлянул Кузьма Иванович, и настоящая Лелька исчезла под шляпкой.
— Благодарю вас, зачем же мне вас затруднять, — сказали губы бантиком.
— У вас тут, наверно, знакомые или родственники? — спросил Кузьма Иванович, тем самым зачеркивая приглашение к обеду.
Лелька вспыхнула. Значит, Никита и не заикнулся, что к нему она приехала? Шляпка давила ей голову, как жаркий обруч. Край шляпки нелепо налезал на глаза. Она судорожно вздохнула и увидела, что ее парадная юбчонка задралась и приоткрыла коленки, и Кузьма Иванович неодобрительно поглядывает на эти коленки. Юбка была узкая, нужно было приподняться, чтобы натянуть ее пониже, но Лелька не могла приподняться, сидела как скованная.
— Есть одни знакомые, — с трудом выговорила она. — Хорошие люди. Хозяйка берется кормить меня. А работу по специальности я найду.
Бросаясь на выручку, Кузьминишна спросила о специальности коллектора — хороша ли она.
— Дело нехитрое, — заметил Кузьма Иванович. — Наверно, в один месяц обучиться можно?
Он опять принизил ее — только успела Лелька приободриться, рассказывая о своей работе.
Никиту наконец-то прорвало.
— Леля была лучшим коллектором экспедиции, — резко сказал он. — Ее в каждый отряд звали, спорили из-за нее.
Кузьма Иванович словно припечатал его насмешливым взглядом — и Никита опять надолго замолчал.
— Тогда зря ушли, — сказал Кузьма Иванович. — Но должен отрываться человек от своей профессии. А культурные центры… что ж, у нас много молодежи и в культурном центре живет, а кроме хи-хи да ха-ха, гулянок да выпивок, ничего не знают.
— Учиться хочется, — пролепетала Лелька.
— Это правильно, — сухо одобрил Кузьма Иванович. — Конечно, раньше не приходилось рабочему учиться, а сейчас только шалопуты неучами остаются. Хорошее дело задумали.
Как будто ничего худого не сказал, одобрил даже, а за его словами проступал другой смысл, и Лелька поняла — не люди они еще, рано им свою жизнь решать, пусть поучатся — шалопуты.
— Ну простите, что побеспокоила, — произнесла Лелька и поднялась. — Мне пора домой.
Кузьма Иванович тоже поднялся и, не задерживая ее, протянул руку. Никита побагровел. Кузьминишна растерянно бормотала, стоя между мужем и девушкой;
— Что же вы так скоро? И не познакомились толком…
Даже сквозь загар видно было, как побледнела Лелька. В неистовом порыве сорвала с головы давящий обруч шляпки, ринулась в прихожую, накинула на плечи пальто, не желая тратить время на то, чтобы всунуть руки в рукава.
— Да что же вы?.. Куда вы?.. — бормотала Кузьминишна.
— На улице росла, на базарах песенки пела, а милости и тогда не просила, и теперь не прошу.
Так сказала Лелька — отчетливо, с открытой ненавистью.
Прежде чем старики успели опомниться, она выскочила из дому и побежала к калитке. Никита бросился за нею.
Застыв в дверях, старики видели, как Никита догнал ее у калитки и пытался удержать, а Лелька размахнулась и зажатой в руке шляпкой — раз! два! три! четыре! — отхлестала его по щекам. И ушла.
Никита постоял-постоял — и поплелся за нею, как был, без пальто, без кепки.
Поздно ночью Кузьминишна услыхала в саду возню и пьяные голоса. Накинув халат, выскочила на крыльцо.
— Никитка, ты?
— Принимайте своего Никитку! — крикнул из темноты хмельной девичий голос. — Бережете для себя, так вот он, тут, в лужу свалился. Берите!
Затем тот же голос с тоской попросил:
— Пошли, Мотька, пошли, ребята, ну его!..
А немного спустя, когда Кузьминишна пыталась поднять бессмысленно мычащего сына, где-то уже поодаль от дома звонкий отчаянный голос что есть силы запел частушку, подхваченную мужскими заплетающимися голосами:
Мне жених по форме нужен,
Зря меня не обнимай!
Нынче девушка без мужа
Что без номера трамвай!
Игорь отправил в Углич путаную, призывающую телеграмму — и только тогда сообразил, что не стоило добавлять матери волнений, и без того ей тяжко — тетя Надя при смерти. Однако что же делать, когда сам Игорь бессилен повлиять на отца! Вот уже неделю отец в Москве, в Управлении у него неприятности, а он уткнулся в карты и справочники, созванивается с какими-то географами, разыскивает геологов и водников, работавших в Сибири и Средней Азии, и сидит с ними допоздна. Подходя к двери кабинета, Игорь слышит возбужденный голос отца:
— …Можно предвидеть, что в двухтысячном году у нас будет не меньше четырехсот пятидесяти — пятисот миллионов населения! И всех надо накормить, одеть, обуть. Значит, проблема освоения пустынь неизбежно встанет в ближайшие десятилетия!..
— …А вы знаете, что Петр Первый посылал офицера изучить, нельзя ли повернуть Амударью в Каспий по ее древнему руслу — Узбою? Он искал торговых путей, но весьма знаменательно, что уже тогда…
— …Арало-Каспийская низменность должна быть преобразована в корне!.. В корне!..
Игорю хотелось распахнуть дверь и закричать: фантазер! Опомнись! Тебя же вот-вот с работы выгонят!
Похоже, на коллегии отцу устроили «раздрай». Он как-то ребячливо обижался на всех, кто его критиковал, и все свои беды валил на топографа Сорокина — того самого, что делал фальшивые записи в журнале работ; отец тогда правильно выгнал его из экспедиции, но ведь нужно было составить акт и послать в отдел кадров неопровержимые документы! Приехав в Москву, Сорокин быстро учуял, что это не сделано, и начал «капать». Да, наговоры Сорокина усложнили положение отца, но будь у него все в порядке — отбился бы! А в день доклада выяснилось, что он опоздал подать заявку на горючее.
Создана комиссия для разбора предъявленных отцу обвинений. Казалось бы, дерись, доказывай! А отец по-прежнему блажит со своими реками и еще, в довершение всего, тратит время на Галинку Русаковскую, которая повадилась в дом. С этой скуластой дурехой отец тоже говорит о повороте рек. Сидят, рассуждают, рисуют карты… Что он, в детство впадает?!
Игорь пробовал закрыть глаза и уши, уйти в работу над дипломом, но сосредоточиться не удавалось: он злился на отца и волновался за него.
— Папа, что же будет с заявкой?
— Подумаешь, проблема! Протолкну, без горючего не оставят.
— Почему же ты не идешь проталкивать? Знаешь, папа, ты пассивен там, где нужна энергия, и слишком активен в том, что никакого отношения к делу не имеет.
