Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.
В самом деле. Неужели так ясна и так прямолинейна проблема человека нашего времени на нынешнем удивительном этапе его развития, что проблему эту можно разрешить в рядовой публицистической статье? Неужели можно всерьез думать, будто, разрешивши эту проблему таким «теоретическим» образом, мы имеем все основания ждать, что художник запомнит, запишет, заучит все наши положения и по ним создаст некий тип современника, который и соберет в себе лучшие черты героя нашего времени?
Позвольте тысячу раз извиниться и все–таки сказать, что это чепуха.
Высокие качества современника, которые перечисляются в бесконечных статьях о нем, удивительные примеры, подтверждающие эти качества, действительно хороши и действительно существуют в жизни. Да. Но публицист говорит о готовом. Художник думает о зреющем. Публицист пишет о том, что видно каждому. Художник — о том, что каждому не видно. Публицист регистрирует. Художник творит.
Открыть героя — вот вечная загадка и самая святая задача для писателя, если он способен ставить перед собой святые задачи.
— Что там открывать? Какие загадки? — утверждают иные публицисты. — Героев у нас великое множество. Все их высокие качества общеизвестны…
Вот это и есть сомнительная болтовня о современном герое, потому что сбивает с толку нашего читателя, который привык с глубоким доверием относиться к газетной и журнальной публицистике. Вот, к примеру, до чего договорился т. А. Макеев из Хабаровска, статью которого напечатала «Советская культура» в номере от 21 ноября. «Хочется увидеть такого героя, чей характер сложился задолго до начала спектакля. Хочется, чтобы современный герой предстал перед зрителями в героическом костюме — в шлеме космонавта, доспехах современного рыцаря».
Желание почтенное — рыцарь, современные доспехи… Возражать, пожалуй, трудно. Да. Но «героический костюм» — это ведь только костюм.
Из бесчисленных «хочется видеть» я взял это, потому что оно — крайнее и, таким образом, как бы уж итоговое. Автор бранит психологическую драму, сложнейшие душевные коллизии, по его словам, вызывают у него брезгливое чувство, а оттенки чувств на сцене он уподобляет женским перлоновым чулкам…
Когда шла Великая Отечественная война, то в газетах порой встречались рассуждения о современном герое и говорилось примерно то же самое, что и теперь. И пишущие придерживались того же мнения, какого они придерживаются и теперь: будто им все известно о герое, а писателям — нет. А писатель Александр Твардовский, вопреки всем «хочется видеть», упрямо и неторопливо писал своего «Василия Теркина». Подчеркиваю вопреки, потому что открытый им образ не имел при себе никаких рыцарских доспехов и ни в какие «героические рамки» не помещался, то есть ничего общего не имел с великолепными типами героев, решенными в публицистическом порядке.
Василий Теркин есть то открытие художника, которое и составляет самую трудную и святую задачу художника, в какой бы области он ни работал. И как на Курской дуге и в Берлине, он и теперь остается непобедимым героем нашей эпохи.
Надо спокойно понять, что до романа «Как закалялась сталь» образа Павла Корчагина в газетах и журналах не было и что только один Николай Островский мог создать такой образ. До горьковского Нила не было Нила. Только Горький открыл в жизни и создал этот знаменитый художественный тип. А потом уже критика и публицистика стала объяснять, каков этот художественный тип и что несет он в себе как герой современности. Мне хочется со всей определенностью сказать, что у нас имеются литературные болтуны, которые с великим рвением умеют высказываться «по поводу» и не хотят заниматься живым литературным делом. Легче всего понукать, упрекать, гневаться и сочинять «с хода» образ современного героя со всею безответственностью броской фразеологии. Конечно, пишутся и серьезные статьи… Но все статьи, статьи, статьи о том, что должно быть. И очень мало хотя бы беглых, робких, деловых заметок о том, что уже реально существует в литературе. Как будто все, что печатается в журналах страны, выходит книгами, ставится в кинематографе, театре, никакого внимания не достойно. В журнале «Новый мир» появилась удивительная по своей новизне, очень талантливо написанная повесть молодого писателя Георгия Владимова «Большая руда». Что о ней слыхал широкий читатель? Ничего. В том же «Новом мире» был напечатан очерк Ефима Дороша «Сухое лето», который выбивается из принятых для очерка форм и восходит к лучшим творениям Глеба Успенского.
В этом очерке каждая строка проникнута современностью, каждая строка дышит чистой любовью к нашему народу. Что об этой вещи слыхал широкий читатель? Ни звука. Почему? Да потому только, что для того, чтобы разбирать подобные литературные явления, надо, как говорят в народе, «заниматься умственным трудом». Да еще надо иметь хотя бы какую–то часть той смелости, какой обладали авторы той же «Большой руды» и «Сухого лета». Короче говоря, нужны ум, талант, смелость, принципиальность, что было присуще Белинскому и Добролюбову.
Ни Белинский, ни Добролюбов не решали за писателя его прямых задач, не измышляли в своих писаниях образ современника. Зато они с отвагой бросались в литературные бои, отстаивали все новое и прогрессивное. Это мы с вами теперь отлично знаем, что означает «Гроза» Островского, но в те времена, когда об этой пьесе писал Добролюбов, было общее ходячее мнение, что Островский пишет дегтем о смазных сапогах. Этого мнения придерживался даже великий Щепкин.
Писатель не нуждается в том, чтобы за него кто–то фантазировал и простирал ему перст указующий: «Пиши так». Ему нужен живой, честный, заинтересованный отклик на его труд. Этот отклик нужен также читателю. Я не стал бы повторять таких школьных истин, если бы не имел в виду главной мысли. А мысль эта состоит в том, что вести литературу, руководить ею, поднимать ее можно только через живой литературный обмен на широком критическом фронте. Нам надо зорко смотреть и чутко угадывать все лучшее, что создается, открывать, выдвигать. Тогда уж сам собою в живом соревновании будет виден идеал и современного героя, и современного взгляда на нашу жизнь. Передо мной на полке сочинения Белинского. Тринадцать томов. Беру наугад том шестой. В нем сто тридцать с лишним статей и заметок. О чем? А вот о чем:
Стихотворения Аполлона Майкова; Кузьма Петрович Мирошев, М. Н. Загоскина; Эвелина де Вальероль. Сочинение Н. Кукольника; Париж в 1838 и 1839 годах. Соч. Владимира Строева; Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров на 1842 год. Издание И. Песоцкого; Русская грамматика, составленная А. Ивановым; Педант. Литературный тип; Русский театр в Петербурге; Князь Серебряный, или Отчизна и любовь; Ромео и Юлия. Драма Шекспира в пяти действиях, в стихах. Перевод М. Каткова; Отец и дочь. Драма в пяти действиях, в стихах. Переделанная с итальянского П. Г. Ободовским; Римский боец (гладиатор). Трагедия в пяти действиях, в стихах. Соч. А. Суме, переделанная с французского В. К.
И так далее, по литературной и театральной жизни того времени, всего сто тридцать две статьи, обзора и заметки в одном этом шестом томе.
Белинский был законодателем в литературе. Почему же этот блестящий ум растрачивался на такую черную критическую работу? Да потому, что Белинский знал: законодательство в литературе и искусстве совсем не то, что в иных областях. Это одно. А другое, не менее важное, заключается в том, что литература не образует пустот и не развивается от гения до гения. Вести надо всю литературу, а не отдельные ее корабли, да притом такие, которые наверняка не покачнет никакая волна.
А это очень трудно. Куда легче и спокойнее заниматься маниловскими рассуждениями о герое нашего времени, хорошо зная, что тебе самому его писать не придется.
И все же герой нашего времени явится. Конечно, он не будет создан по прописным рецептам. Он явится неожиданным, самобытным, блистательным, как Чапаев в кинематографе, как Корчагин в романе или Теркин в поэзии. Я беру типические примеры. Мы богаты героями, их множество. И должно быть множество, потому что мы отражаем великое многообразие жизни.
Давайте помогать друг другу живым вниманием, давайте развивать литературное соревнование!
1961
Свежий ветер тридцатых годов
С приятным трепетом в груди шел я в театр имени Вахтангова, куда послан был Лидией Сейфуллиной. Она снабдила меня рекомендательным письмом к известному режиссеру, поставившему в этом театре сейфуллинскую «Виринею», — Алексею Попову.
Постановка эта еще раз открыла Москве юный театр нового направления и обаятельных талантов. В свое время меня этот спектакль привел в счастливый восторг, какой я до того испытал впервые от мейерхольдовской «Земли дыбом», увиденной мной на гастролях театра в Ростове. Моя молодость была преисполнена революционным духом, и я, естественно, радовался и пугался встречи с человеком, поставившим «Виринею».
